Вечное Солнце Припяти

Юрин Александр

Со стороны дома к нам движется прихрамывающая фигура.

— Здрастуй, дед Вано. Це я, Волков.

Это и впрямь дед. В чёрной шапке-ушанке, потрёпанной телогрейке, штанах-ватниках и кирзовых сапогах. Руки — в карманах, взгляд насторожен.

Заставляю себя избавиться от впечатления, что передо мной самый обыкновенный бомж.

Дед лукаво щурится, недоверчиво поглядывает на меня. Замирает напротив Волкова. Пристально всматривается в его лицо. Потом кивает — признал.

— Щось припозднившиеся

ти нині… Трапилося чого?

Волков пожимает плечами. Говорит, как есть:

— До мамки ходив. Давненько не бачились…

— Як мамка?

— Погано. Хворіє…

— Це погано… Ми теж хворів. Особливо бабка, ти вчасно. Ліки є?

— Есть. Що з бабкой?

— Кашель, кров.

— Це погано. В лікарню треба.

— Яка тут лікарня!.. Сами упораємося. Ти навчи тільки як. Я посумею.

Волков сопит.

— Немає. Кровь давно?

— Так з місяць уже.

— Погано… В лікарню треба. Iнакше зими не переживе твоя бабка.

Дед молчит. Я упорно вслушиваюсь в диалог. Понятно, что у бабки Ани туберкулёз. Смотрю в упор на Волкова. Тот думает, шевелит желваками. Потом косится на меня. Решительно скидывает вещмешок. Развязывает. Достаёт фонарь, просит ему подсветить. Расстёгивает свой «Тайвэк», начинает рыться в подкладке. Я тут же помогаю. Машинально говорю:

— Надо что-то делать…

— А я что, по-твоему, делаю?

Я не понимаю. Из-за сарая появляется бабка. На ногах — валенки с галошами. Длинная юбка, ватник, на голове — цветастый платок… Опирается на клюку, тяжело дышит. Смотрит на меня. Потом облокачивается свободной рукой о сарай. Клюкой пытается отогнать резвящегося под ногами Дымка…

— Вот. — Это Волков. Протягивает деду упаковку чего-то белого. — Колоти адже можеш? Чотири рази на добу.

Дед с сомнением глядит на протянутый пакет.

Я вглядываюсь в этикетку. Пенициллин. Так вот почему Волков так нервничал в аэропорту. Он вёз из России лекарства… Мне становится не по себе. Робин Гуд хренов! Мы могли так попасть, как не пожелаешь попасть никому!.. С трудом, но всё же заставляю себя думать, что всё это и впрямь на благо.

По крайней мере, мне теперь ясен истинный смысл сумасбродной прогулки по ночному Киеву…

Дед всё же берёт упаковку.

— Допоможе від хвороби?

— Немає. Шприцы остались?

Дед явно растерян. Косится на бабку. Та шумно дышит. С присвистом. Потом заходится сиплым кашлем. Мне кажется, что мы вот-вот увидим её лёгкие… испещрённые гноем…

Пытаюсь заставить себя думать о чём-нибудь нейтральном. Снова смотрю на Волкова. Тот сосредоточенно роется в подкладке. Извлекает пачку шприцов.

— Ось, тримай. Тримай-тримай, як бачу. — Впихивает в скрюченные пальцы деда. — Допомовжи немає, но продовжить час! Я попереджу своїх. Вони все зроблять!.. Зрозумів?

Дед кивает.

Волков

снова застёгивает «Тайвэк». На меня даже не смотрит. Явно предчувствует нелёгкую дискуссию… Хотя мне плевать! Это всё не моё дело. Волков делает так, как считает нужным. Он не дурак, хотя и очень хочется обласкать его именно этим словом… Но если он поступает подобным образом, значит поступить как-то иначе попросту нельзя…

Я заставляю себя думать именно так!

Волков заканчивает облачаться. Закидывает вещмешок за спину.

— Ну всё… Поспішаю я нынче. Виду жуй, бабуся Анюта. Не хворій.

Бабка кивает. Крестит Волкова клюкой. Мне как-то не по себе. Вот он, бог нынешних Полищуков… Он не изображён на иконах, его имя не передаётся от поколения к поколению, его подвиги не упоминаются в приданиях… Он простой сталкер, живущий где-то под Рязанью. У него больная мать в Киеве, которую, скорее всего, уже не спасти… Потому он и занимается контрабандой, чтобы спасти тех немногих, кто не пожелал ютиться на чужбине и добровольно обрёк себя на затворничество в «Зоне»…

А последняя, как известно, просто даёт пристанище и только…

Дед прижимает медицинские дары к груди, будто те ниспосланы ему с небес. Благодарно кивает. Пинком отгоняет неугомонного Дымка. Смотрит слезящимися от мороза глазами то на Волкова, то на меня.

— Як ти в Прип'ять нынче? Тому поспішаєш?

— Да, дед Вано. Товарища обіцяв проводити… — Кивает на меня. — В Копачах заночуємо. Дійти б тільки. Давно по пітьмі не ходив…

— Як знаєш. Я за тебе спокійний… А бабка помолится.

— Вы за себя лучше просите. На мне грехов много уже. Пока не исповедуюсь, нет мне прощения…

Дед дёргается. Мнётся на одном месте. Всё же говорит, что задумал:

— Як, с богом.

Волков кивает. Тут же оглядывается на меня: мол, шевелись!

Я говорю, до свидания…

Только выйдя из Заполья, понимаю, что именно сказал. Неужели я верю, что снова сюда вернусь?..

Мы молча бредём по темноте. Я тщательно всматриваюсь в голубоватую блямбу под ногами, образуемую лучом фонарика. Она скачет по асфальту — это дорога. Я понятия не имею, куда именно она ведёт… Скорее всего, к очередному оплоту уныния… Пустынному, а может населённому такими же еле тлеющими клочками жизни.

Интересно, совместимы ли такие понятия как кладбище и вера?..

А надежда и вера?..

А кладбище и надежда?..

Мне грустно.

Волков сбавляет шаг. Ждёт, пока я его догоню. Говорит в полголоса, освещая фонариком близко подступающие деревья:

— Так ничего и не скажешь?

— На счёт чего?

— На счёт всего.

— Хм… Не знаю. Ты всё правильно сделал. Ей нужно в больницу. С этим не шутят… Нам нужно будет поспешить с возвращением…

— Я не про это.