Вечные любовники
Шрифт:
— Ты кто? — спросила, войдя, девочка лет пяти.
Мистер Джеффс посмотрел на нее и, обнажив передние зубы, выдавил из себя улыбку.
— Меня зовут мистер Джеффс. А тебя?
— А меня Эмма Хаммонд. Почему ты пьешь чай в нашем доме?
— Потому что мне его любезно принесли.
— А что у тебя со ртом?
— Так он у меня устроен. Ты хорошая девочка?
— Почему ты здесь сидишь?
— Потому что я должен забрать то, что приготовила мне твоя мама. Немного денег.
— Немного денег? Ты что, бедный?
— Это деньги, которые твоя мама мне должна.
— Иди играть, Эмма, — сказала, появившись в дверях, миссис Хаммонд и, когда девочка убежала, добавила: —
Пока она выписывала ему чек, он смотрел на нее и думал о Хаммонде, о миссис Голболли и столе — все трое находятся сейчас на последнем этаже большого жилого дома. Интересно, что будет дальше? Возможно, миссис Хаммонд останется с ребенком одна, и тогда миссис Голболли выйдет за Хаммонда замуж. Возможно, они переедут в этот дом и перевезут сюда стол, ведь миссис Голболли он так нравится. Возможно, они возьмут ту же самую служанку из Швейцарии. А может, миссис Хаммонд с ребенком будет жить теперь в квартире на чердаке. Все они одинаковы, решил мистер Джеффс; даже девочка и та — одного с ними поля ягода, такая же въедливая. Но если уж выбирать, больше всех ему нравилась миссис Хаммонд. Он слышал, что женщины в подобных случаях впадают в безумие и даже покушаются на свою жизнь. Миссис Хаммонд, надо надеяться, этого не сделает.
— Все дело в том, мистер Джеффс… — начала миссис Хаммонд.
— Какая разница. Теперь это не имеет никакого значения.
— Все дело в том, что этот стол принадлежал моей бабушке, которая, умирая, мне его завещала.
— Не огорчайтесь, миссис Хаммонд. Ничего страшного не произошло.
— Мы с мужем сочли, что стол уродлив, и решили от него избавиться.
— Ваш муж счел его уродливым?
— Ну да, и муж тоже. Но в первую очередь я сама. Муж у меня не особенно приметлив.
Мистер Джеффс подумал, что миссис Голболли он заприметил сразу. Миссис Хаммонд, сказал он себе, бесстыдно лжет, она пытается любой ценой сохранить лицо; прекрасно ведь знает, где находится ее стол, — на этот счет у нее наверняка нет никаких сомнений. Рыдала же она от мысли, что бабушкин стол находится в прибежище греха. Мысль эта была для нее непереносимой.
— Поэтому мы дали объявление. Отозвались лишь двое — вы и одна женщина.
Мистер Джеффс встал, готовясь уйти.
— Понимаете, — сказала миссис Хаммонд, — в такой квартире, как наша, для такого стола нет места. Он в нее не вписывается. Сами же видите.
Мистер Джеффс пристально посмотрел на нее — и не в глаза и даже не в лицо; он пристально и серьезно посмотрел на зеленую шерсть ее платья.
— Но почти сразу же после продажи стола, — продолжала миссис Хаммонд, — я пожалела о нашем решении. С этим столом у меня многое связано. Бабушка оставила мне его в знак своей любви и щедрости.
Стол, представил себе мистер Джеффс, стоял в коридоре бабушкиного дома. Маленькую миссис Хаммонд в качестве наказания в комнаты не пускали: часами она стояла в коридоре у стола и горько рыдала. Стол был свидетелем ее унижения тогда, в детстве; издевался он над ней и теперь, молча наблюдая за тем, что происходит в чердачной квартирке. Он видел, как эти двое, миссис Голболли и Хаммонд, ставят коньячные бокалы на стол, медленно идут навстречу друг другу и пресыщено целуются.
— После того как я его вам продала, стол не шел у меня из головы. Я вспоминала, как бабушка не раз повторяла, что его мне оставит. Только она одна и любила меня, мистер Джеффс, и меня не покидало чувство, что, продав стол, я словно бы бросаю ей эту любовь в лицо. С того дня, как стол был продан, меня каждую ночь мучили кошмары. Вот почему я так расстроилась.
Жестокая, видать, была бабушка, подумал мистер Джеффс.
— Простите, что морочу вам голову, мистер Джеффс. И что доставила вам столько хлопот. У вас хорошее лицо.
— Я — еврей, мадам. У меня еврейский нос. Я некрасив. И не умею улыбаться.
Он разозлился, ибо счел, что миссис Хаммонд с ним снисходительна. Она по-прежнему лгала, однако предметом ее лжи стал теперь он сам. Она оскорбляла его рассуждениями о его внешности. Она что, знает его недостатки, его слабости? Да как она смеет?!
— Стол должен перейти от меня к моей дочери. Остаться в семье. Я об этом не подумала.
Мистер Джеффс позволил себе закрыть глаза. Она тут сидит, подумал он, и врет напропалую, а ее собственная дочка в это время играет, ничего не подозревая, в соседней комнате. Со временем и девочка тоже станет лгуньей; она вырастет и научится точно так же скрывать перенесенные унижения — и все ради того, чтобы сохранить лицо, научится лгать и лицемерить.
Стоя с закрытыми глазами и прислушиваясь к своему внутреннему голосу, мистер Джеффс увидел самого себя в своем большом викторианском доме. Обстановка в доме менялась ежечасно, ни один стол, ни один стул не оставался здесь больше месяца. Одну вещь он продавал, другую покупал. Он не застилал пол коврами — и делать этого не собирался. Из всех вещей ему принадлежал лишь старый радиоприемник, да и то потому, что кто-то сказал, что за «это старье» все равно ничего не дадут.
— Почему вы мне лжете? — закричал мистер Джеффс. — Почему не говорите правду?
Он услышал свой собственный голос и, одновременно с этим, увидел, как он молча стоит на голом полу, в одной из комнат своего дома. Не в его обыкновении было кричать на своих клиентов, вмешиваться в их дела, требовать, чтобы они перестали врать. Эти люди сами знали, что им делать, они его не занимали. Он сам себе готовил, своими проблемами он никого не обременял.
— Вашей бабушки давно нет в живых, — говорил, удивляясь самому себе, мистер Джеффс. — А вот миссис Голболли жива! Она раздевается, миссис Хаммонд, а потом в комнату входит ваш муж и раздевается тоже. И ваш стол все это видит. Тот самый стол, с которым у вас столько всего связано. Стол, который вы знаете с детства, все это видит, и эта мысль для вас непереносима. Почему было не сказать мне правду, миссис Хаммонд? Почему было не сказать прямо: «Послушай, еврей. Договорись с этой миссис Голболли и верни мне мой стол!» Я понимаю вас, миссис Хаммонд. Я все это хорошо понимаю. Я готов торговать всем на свете, миссис Хаммонд, но такие вещи я понимаю.
В комнате опять воцарилась тишина, взгляд мистера Джеффса пробежал по обстановке и остановился на лице миссис Хаммонд. Он видел, как лицо ее словно бы покачивалось из стороны в сторону — это она качала головой.
— Я всего этого не знала, — говорила миссис Хаммонд. Ее голова перестала покачиваться и застыла, как у статуи.
Мистер Джеффс встал и в полной тишине направился к двери. Затем повернулся и пошел обратно — он забыл выписанный ему миссис Хаммонд чек. Казалось, она его не замечает, и он счел, что в сложившейся ситуации разумнее будет уйти не попрощавшись. Он вышел излома, сел в свой «остин» и завел мотор.