Вечные любовники
Шрифт:
— Вам то же самое? — спросил он, когда они вошли в «Барабанщик».
— Да, если можно, мистер Бритг. — Мари собиралась сказать, что сегодня за спиртное платит она, но впопыхах забыла. Она взяла буклеты, которые он оставил на соседнем стуле, и сделала вид, что их читает, — сама же наблюдала за тем, как он стоит у стойки бара. Повернувшись к ней, он улыбнулся и вернулся к столику с выпивкой в руках. Садясь, он сказал что-то в том смысле, что бывают, дескать, случаи, когда даже работа доставляет удовольствие. На этот раз он тоже пил джин с мятой.
— Сегодня я собиралась заплатить за выпивку сама. Хотела сказать вам об
— Меня зовут Норман. — Он сам удивился своей расторопности. Сейчас они выпьют джин, и он предложит ей картофельную запеканку с мясом или булку с ветчиной и салатом. А потом, чтобы ее завести, — еще одну порцию джина с мятой. Восемнадцать лет назад он с той же целью поил Хильду красным вином.
Когда они разобрались с буклетами, она рассказала ему, что живет в Рединге, и они некоторое время говорили об этом городе. Рассказала про Мэвис, про то, что живет с матерью и подругой матери миссис Друк. Про Мэвис Мари рассказывала долго. А вот о друге или женихе не обмолвилась ни разу.
— Я совершенно не хочу есть, честное слово, — сказала она. Кусок и в самом деле не лез ей в горло — ей хотелось пить с ним джин, еще и еще. Хотелось чуть-чуть опьянеть, чего раньше с ней, тем более в середине дня, никогда не бывало. Хотелось взять его под руку.
— Я рад, что мы встретились, — сказал он.
— Да, нам с вами повезло.
— И мне тоже так кажется, Мари. — И он провел указательным пальцем по ее руке, да так нежно, что по всему ее телу пробежала дрожь. Руку она не убрала, и, заметив это, он стиснул ее пальцы.
С этого дня они стали обедать вместе, и всегда в «Барабанщике». Их видели — Рон Стокс и мистер Блэкстафф из «Всего мира», мистер Файнмен, фармаколог из аптеки Грина. Видели, как они идут по улицам, держась за руки, и другие сотрудники турбюро и аптеки. Они подолгу стояли у витрин магазинов на Эджвер-Роуд, причем чаще всего — у антикварной лавки, торговавшей украшениями и посудой из меди. По вечерам они шли пешком до Паддингтонского вокзала и по дороге выпивали в одном из баров. На перроне, перед поездом, они, как и многие другие, обнимались.
Мэвис по-прежнему была против их встреч; мать Мари и миссис Друк ничего про них не знали. Майская поездка на Коста-Брава получилась не слишком удачной: Мари очень скучала без Нормана Бритта. Иногда, когда Мэвис читала на пляже иллюстрированные журналы, Мари плакала, и Мэвис старалась делать вид, что ничего не замечает. На самом же деле она была в бешенстве: Мари пребывала в таком дурном настроении, что о знакомстве с молодыми людьми не могло быть и речи. Целый год они мечтали о поездке в Испанию, и вот теперь из-за какого-то клерка из турбюро весь отпуск пошел насмарку. «Прости меня, дорогая», — не раз повторяла, пытаясь улыбнуться, Мари, однако по возвращении в Лондон их дружба постепенно сошла на нет. «Ты совершаешь ужасную глупость, — без обиняков заявила ей Мэвис. — Что может быть скучнее любовных признаний!» После этого ездить вместе в поезде на работу они перестали.
Между тем своего логического завершения их любовная история так и не обрела. Во время часового обеденного перерыва им негде было уединиться, чтобы дать выход своему чувству. Они все время были на людях: «Весь мир», аптека, «Барабанщик», хождение по улицам. И ему, и ей провести ночь вне дома было нелегко.
Ее мать и миссис Друк догадались бы, что это неспроста, да и Хильда, лишившись причитавшихся ей любовных утех, наверняка не сидела бы с беззаботным видом у телевизора. Если они будут вести себя опрометчиво, все станет известно, а им этого не хотелось.
— Милый ты мой… — прошептала она как-то вечером на Паддингтонском вокзале, прижимаясь к нему всем телом. Было холодно, на город опустился туман, своей дымкой он окутал ее лицо, и только Норману, стоявшему совсем близко, видны были крошечные капельки влаги, рассыпанные по ее светлым волосам. Вокруг, в ярком свете вокзальных фонарей, мелькали серые, усталые лица — люди хотели поскорей добраться домой.
— И ты моя милая, — сказал он, ощущая, как всегда на вокзале, свою неприспособленность к жизни.
— Ночью я лежу без сна и думаю о тебе, — прошептала она.
— Я живу только тобой, — прошептал он в ответ.
— А я — тобой. О Господи, одним тобой… — И, не договорив, она исчезла из вида, вскочив в поезд в последний момент. Последнее, что он увидел, была ее большая красная сумка. Встретятся они теперь очень нескоро, только через восемнадцать часов.
Он повернулся спиной к поезду и медленно, словно нехотя, двинулся, пробираясь сквозь толпу, к выходу из здания вокзала. Нежелание ехать обратно в Патни было столь велико, что он ощущал его, как ощущают физическое недомогание, боль. «Вы что, не видите, куда идете?!» — злобно крикнула ему какая-то женщина. Он столкнулся с ней дважды, причем во второй раз, когда, пытаясь ее обойти, двинулся в том же направлении. Журналы, которые она держала в руках, рассыпались по платформе, и он, извинившись, стал помогать ей их собирать.
Тогда-то, отойдя от этой женщины, он впервые увидел вывеску. За привокзальным книжным магазином красными неоновыми буквами значилось: «Вход в отель» — кратчайший путь к уюту и роскоши, которые предлагал уставшим пассажирам солидный, фешенебельный отель «Грейт Вестерн Роял». Вот бы здесь снять номер, подумал он. Тогда бы они могли, пусть всего на одну ночь, стать мужем и женой. Вращающиеся двери под мерцающим красным неоном впускали и выпускали людей с газетами и чемоданами. Не вполне сознавая, что он делает, Норман последовал за ними.
Он поднялся по небольшой лестнице, прошел через еще одну вращающуюся дверь и оказался в гигантском холле «Грейт Вестерн Роял». Слева, прямо перед ним, была длинная, полукруглая стойка администратора, справа — конторка портье. По всему холлу стояли небольшие столы и глубокие кресла, ноги утопали в коврах. Налево и вверх вела также крытая ковром изящная лестница, на стенах висели таблички указывающие, как пройти клифтам, в бар, в ресторан.
Снимай они здесь номер, они бы тоже, как и все эти люди, сели за один из столиков, уставленных бутылками со спиртным, чайными чашками и тарелками с недоеденным печеньем. Он постоял с минуту, глядя по сторонам, а затем, так, словно у него был в отеле свой номер, не спеша поднялся по лестнице, Повторяя себе, что не бывает ничего невозможного, что провести одну ночь в этом великолепии они наверняка смогли бы. На верхней площадке тоже был небольшой холл, где, как и внизу, стояли кресла и столики. Сидевшие за столиками о чем-то тихо разговаривали. Пожилой официант, с виду иностранец, прихрамывая, собирал со стола чайную посуду. На коленях у женщины спал китайский мопс.