Вечный день

Гейм Георг

II

Желтое поле. Кровавым потом Потный полдень. Ветер заснул. Вот она плывет, умирающая птица, Под белым кровом лебяжьих крыл. Мягко опали голубые веки. И под сверканье звенящих кос Снится ей поцелуй, как пурпур, Вечный сон ее в вечном гробу. Мимо, мимо! Туда, где над берегом Гудящий город. Где в плотинный створ Белый бьет бурун, и на все четыре Стороны стонет эхо. Туда, Где гул по улицам. Колокольный звон. Машинный скрежет. Борьба. Туда, Где запад грозится слепым и красным Кругом, где вычерчен подъемный кран: Подъемный кран, чернолобый тиран, Молох [59] над павшими ниц рабами, Тягота мостов, которые для него Коваными цепями сковали реку. Незримая, плывет она по струе, И где ее мчит, взметается люд Большими крыльями черной тоски, Тенью ширящейся с берега на берег. Мимо, мимо! Где в жертву мраку Лето закалывает поздний закат, Где усталая истома позднего вечера Темной зеленью легла на луга. Поток ее мчит, навек погруженную, По стылым заводям встречных зим Вниз

по течению времени, в вечность, Где дышит дымом огненный небосвод.

59

Молох— бог солнца, огня и войны, почитавшийся в Финикии и Карфагене, которому приносились человеческие жертвы (обычно на костре), часто дети. Олицетворение жестокой силы, требующей человеческих жертв.

Ученые ^{38}

Вчетвером под зеленым абажуром, Окопавшись за ободом стола, Они лысо вкрючились в фолианты, Как над падалью старые каракатицы. Если вскинутся руки — то изгаженные Кляксами. Разеваются губы, Но беззвучно. Качаются красные Языки хоботками над римским правом. Иногда они словно расплываются Дальней тенью на беленой стене, Голоса их глохнут. Но вдруг Разевается их пасть. Пенной бурей — Слюни. А по краю страниц, Как зеленый червяк, ползет параграф.

Госпиталь I ^{39}

Белые простыни, постель к постели, Расплываются в холод больничных стен. Все болезни прогуливаются по коридорам, Точно проволочные куклы. На каждого — Их по нескольку. Над каждым выведен Белым мелом перечень его мук. Здесь горячка — как гром. Внутри у всякого — Жар вулкана. Глаза устремлены В потолок, где паук и паучиха Тянут липкую сеть из животов. Они скорчиваются, торча коленями, В жарком поту под холодным бельем. Их ногти обкусаны до мяса. Морщины их горящего лба — Как борозды, вспаханные ужасом, Пашня Смерти под красною зарей. Они тянут бледные руки В тряске зноба, в отчаянье немоты. В их черепе черною каруселью От уха к уху мечется мозг. Их спина расседается трещиною. Из беленой стены вытягивается рука, Медленная, костлявая, и жесткою Хваткой сдавливает их гортань.

II

Опускается мрачный вечер. Тупо Они вкорчиваются в подушки. С реки Наползает холодный туман. Бесчувственно Они внемлют молитвословиям мук. Медленная, желтая, многоногая, Наползает в их постели горячка. И они в нее глядят, онемелые, И в зрачках их — выцветшая тоска. Солнце тужится на пороге ночи. Пышет жар. Они раздувают ноздри. Их палит огонь, Красный круг их взбухает, как пузырь. Там, над ними Некий на стульчаке Ими правит жезлом железным, [60] А под ними роют в жаркой грязи Черные негры белую могилу. Меж постелей идут похоронщики, Выдирая рывком за трупом труп. Кто не взят, тот ввывает, уткнувшись в стену, Ужас гнусного мертвецкого "прощай!" Комары зудят. Воздух плавится. Горло пухнет в багровый зоб. Рвется зоб, льется огненная лава, Голова гудит, как каленый шар. Они рвут с себя липкие рубахи, Пропотелые одеяла — прочь, Голые до пупа, Качаются они маятниками бреда. Смерть паромом подплывает сквозь ночь, Через темный ил и слизь морских топей. Они слушают, замирая, как гремит Ее посох у больничных порогов. Вот к постели несут причастие. Поп больному мажет маслом лоб и рот. Выжженная глотка мучительно Вталкивает просфору в пищевод. Остальные вслушиваются, Словно жабы в красных пятнах огня. Их постели — как большой город, Крытый тайной черных небес. Поп поет. В ответ ему каркает Их молитв жуткий пересмех. Их тела трясутся от гогота, Руки держатся за вздутый живот. Поп склоняет колени у кровати. Он по плечи ныряет в требник. А больной привстает. В его руке Острый камень. Рука его в размахе, Выше, выше. И вот уже дыра Вспыхивает в черепе. Священник — навзничь. Крик Замерзает в зубах навстречу смерти.

60

…Некий на стульчаке / Ими правит жезлом железным… — Аллюзия на Антихриста (ср. "Я дам ему власть над язычниками, и он будет пасти их посохом железным". Откр 3, 26–27).

Спящие ^{40}

Якобу ван Годдису [61]

Над гладью заводи темнеют тени. В глубине догорает последний свет — Красное родимое пятно на черном Теле бездонной ночи. Во тьме Долины витает над тьмой потока Зеленокрылый, багряноклювый Сон, увядая ночною лилией В желтую мертвую голову старика. Сон, как павлин, отрясает перья. Вкруг мягких взмахов лиловым вздохом, Прозрачной влагой зыблются грезы. Он в их клубах, словно в дыму. Большие деревья бредут сквозь ночь, Длинными тенями дотягиваясь до белых Сердец в груди у спящих, которым Месяц, холодный сторож, как старый Врач, по капле вливает в кровь Лунную отраву. Они застыли, Врозь, чужие, немые, злобные Скрытой яростью темных снов. Лоб бел от яда. Дерево тенью Врастает в сердце, пускает корни, Растет, сосет их соки, сквозь стоны Вздымаясь ввысь, где у врат полночной Башни застыла слепая тишь. В ветвях его — сон. Холодными крыльями Полосует он тяжкую ночь, на спящих Лбах чертящую борозды мук. Он поет. Он звуком больной скрипицы Скребет пространство. Шествует Смерть. Волосы по ветру. Крест, прах, жир жертв — Краски плодов умирающего сада.

61

Якоб ван Годдис(настоящее имя Ганс Давидсон, 1887-ок. 1942) — близкий друг Георга Гейма, поэт, автор широко известного стихотворения "Конец света", один из активных членов Нового клуба. В 1912 г. попал в клинику для душевнобольных, откуда сбежал. До 1914 г. скитался по Европе, в 1914 г. помещен в частную психиатрическую лечебницу, где провел большую часть своей жизни. Как и другие умалишенные, в годы нацизма был депортирован и уничтожен фашистами.

В 1910–1914 гг. стихи Годдиса публиковались в экспрессионистских журналах «Акцион», "Факел", "Штурм".

Несмотря на дружеские отношения, Гейм считал ван Годдиса своим конкурентом, о чем свидетельствует запись в дневнике: "Проблема Гейм — ван Годдис. Годдис сдержанный. Гейм — громкий. Два вида энергии. Сдержанное — сильней, поэтому Годдис кажется сильнее (…) У Годдиса нет маски. Гейм скрыт под маской (…), Годдис ведь ничего не может. Как можно этого не видеть?" ( Heym G.Dichtungen und Schriften. Bd. 3. S. 155).

В том же номере журнала «Акцион», где были опубликованы «Спящие» Гейма, ван Годдис напечатал свое стихотворение «Спящие» ("Die Tr"aumende") с посвящением Гейму.

Считается, что смерть Гейма спровоцировала у ван Годдиса первый приступ тяжелой нервной болезни: поэт связал гибель своего друга с их общим интересом к оккультизму и почувствовал себя виноватым в его гибели. Известно, что в психиатрической лечебнице ван Годдис работал над пьесой "Смерть Георга Гейма", рукопись которой была утеряна.

Черные видения ^{41}

К выдуманной возлюбленной [62]

I

Ты спишь, отшельник, в траурных темнотах Подвижничеств, под белой пеленою, И пряди, тронутые тленьем ночи, Ввиваются во впадины глазниц. Как отпечатки мертвых поцелуев, Легли на губы темные провалы; Виски белеют сыростью подземной, И черви вкруг тебя заводят хоровод. Они врастают хоботками в мясо, Как остриями лекарских иголок, Тебе не встать, не выгнать их из гроба, Ты обречен страдать, не шевелясь. Вращается над черною зимою Заупокойным колоколом небо, И душит тяжкой гущей снегопада Тебя и всех, кто стонет во гробах.

62

К выдуманной возлюбленной. — Под "выдуманной возлюбленной" поэт подразумевает смерть.

II

Вокруг стоят, как желтые пожары, Ночные форумы огромных городов, И, сотрясая факелами темень, Из ста ворот смерть гонит мертвых в ночь. Клубясь, как дымы, [63] и шумя, как пчелы, С тоской они в колючие поля Летят и оседают на распутьях, Бездомные в бескрайней черноте. Их взбрасывает ветром на сухие Деревья, и они вперяются во мрак, Но им возврата нет. В пустых просторах Их мечет буря, как усталых птиц. Заснуть, заснуть! Где город для умерших? И вот в закатном пламени встает Загробный мир, безмолвные причалы, Тень черных парусов, ладья к ладье, Вдоль долгих улиц черные знамена Меж вымерших домов, и белый гнет Пустых небес, проклятых и забытых, Где вечен гул глухих колоколов. Над темными потоками громады Мостов бросают выгнутую тень, И душным пламенем багровых ароматов Сгорает воздух над большой водой. Как стрелы, в город врезались каналы, Колыша мягких лилий бахрому. На гнутых лодочных носах в фонарном свете, Как исполины, высятся гребцы, Венчаемые золотою грезой Заката, темным самоцветом глаз Взирающие в выцветшее небо, Где месяц всходит в зелень, как на луг. Покойники, на голых сучьях корчась, Не сводят взоров с вожделенных царств, Зовущих в мягкий сон под бахромою Вечерним пурпуром колышимых небес. Тогда навстречу им Гермес-водитель Кометой голубой пронзает ночь, И глуби сотрясаются от хора Покойников, взвивающихся вслед. Они текут к обетованным градам, Где золотые ветры веют в вечер, И где их ждет ласкающим лобзаньем Подземных врат лиловый аметист. [64] И города приемлют мертвецов В серебряную роскошь полнолуний Тех быстрых летних полночей, в которых Уже взбухает розами восток.

63

Клубясь, как дымы… — В этой и в последующей строфах Гейм следует античным представлениям (в частности Гомеру) о неспокойной жизни мертвых в Аиде.

64

Подземных врат лиловый аметист… — Аметист — двенадцатый камень в основании Небесного Иерусалима (Откр 21, 20).

III

Их сонмы веют над твоею черной Гробницей, как приветный вешний ветер, И нежно стонут соловьиным стоном Над восковой иссохшей головой. Они приносят в шелковых ладонях Тебе приветы от моих мучений, И смерть твою лелеют, как голубки, Лобзаньем алым вкруг костлявых ног. Они влагают каменные слезы Моих страстей в твои пустые руки И, факельными зыбля пламенами, Нависшую отпугивают ночь. Они склоняют над холодным телом Амфоры, полные душистого елея, И звездным облаком у врат небесных Встают, чернеясь, волосы твои. Они тебе воздвигнут пирамиду, Чтоб черный гроб твой на ее вершине Явил тебя неистовому солнцу, Чей луч в твоей крови — как темное вино.

IV

И солнце низлетает, как орел, К тебе на темя, озарясь цветами, И увлажняют солнцевы уста Потоком слез и грез твой белый саван. Ты вырываешь солнце из груди И напоказ несешь его по храму, И до предельных берегов небес Огнем встает твоя большая слава — Вскипает валом в море мертвецов, И вкруг столпа твоей взнесенной башни Плывут, взметая пену, корабли, Чьи песни — как закатный блеск над морем. И все, что я шептал тебе в мечтах, Из уст священников прогрянет трубным гулом, И стоном с темных берегов восстонут И черный мак и жалобный тростник.

V

Смятенный месяц из немого неба, Как самоцвет, сияющий из недр, Влюбленно льется меж твоих волос, Над томными замедлив городами, И мертвецы выходят из могил, Вокруг тебя сплетая хороводы, И розовыми светами лучатся Сквозь воздух, как сквозь темное стекло.

VI

Ты всех ведешь в таинственные страны, И я — тебе вослед, о скорбный образ, Не выпуская выцветшую руку, Всю в лилиях лобзаний этих уст. И вечность перельется через обод Небес и через мертвые просторы, И длинной тенью полетит на запад, [65] Где встал стеною вечный горизонт.

65

И длинной тенью полетит на запад… — Запад в мифологии многих народов соотносится со смертью, холодом; это традиционное место расположения Царства мертвых.