Вечный колокол
Шрифт:
— У него только что закончился судорожный припадок, — доктор Велезар нагнулся к юноше и заглянул в глаза.
— От ладана, да от свеч, да от молитвы дьявола в нем корчит! — пояснила молодая — видимо, тетка, — и в церкви его всегда корчит!
Младу показалось, что он на минуту сошел с ума. От какого ладана? В какой церкви? Мальчику нужен свежий ветер и одиночество… И не лежать он должен сейчас, а бежать от всех, прочь из города, в лес, в поле, где никто не помешает ему слышать зов богов.
— Как давно он заболел? — спросил он у Велезара.
— Прошлой зимой он стал раздражительным и беспокойным. Все время норовил убежать…
— Зимой? — едва не вскрикнул Млад, — да ты что? Как это — зимой?
— Да год скоро, — вставила бабка.
— Спасибо отцу Константину! — проворчала тетка, — не дает дьяволу забрать нашу кровиночку…
Если боги зовут будущего шамана, а он не идет им навстречу, он умирает. Зов сжигает его. Может, у христиан все иначе? Что станет с мальчиком, если он не откликнется на зов? Если он захочет служить чужому богу? Млад никогда с этим не встречался. Бывало так, что юноша не понимал, что с ним происходит, но инстинкт заставлял его искать уединения, и, рано или поздно, голоса из густого белого тумана видений становились осмысленными и объясняли, куда его зовут. Конечно, с наставником было легче, быстрей, проще. Млада готовили к пересотворению с младенчества, его учили быть сильным и в трудную минуту полагаться только на себя. И болел он совсем недолго: от первых смутных ощущений до судорожных припадков прошло едва ли два месяца. Ему было всего тринадцать, за что он и получил свое имя.
Пересотворение — всегда смертельный риск. Но целый год противиться воле богов? Целый год мучительной, страшной болезни, выворачивающей душу наизнанку? Млад отлично помнил тот день, когда его дед понял, что происходит. Ни дед, ни отец просто не ждали этого так рано — чем раньше боги призывали шамана, тем верней была его смерть во время испытания.
Тогда его звали Лютиком… Млад привык вспоминать свое детство так, словно это произошло с кем-то другим, с мальчиком по имени Лютик… Сначала он чувствовал лишь странную опустошенность, непонятную, неприятную тоску, от которой хотелось выть на луну. Тогда он убегал в лес и бродил там совершенно без цели, стараясь ее разогнать. Сперва ему хватало нескольких минут, чтобы прийти в себя и вернуться в хорошем настроении, но с каждым днем времени требовалось все больше, а тоска накатывала все чаще. Потом к тоске прибавилось странное ощущение: Лютик чувствовал, как в нем что-то ноет, доводит его до дрожи, это было похоже на зуд, но внутри. Как будто он долго лежал в неудобной позе, и должен немедленно пошевелиться, что-то изменить.
Ощущение было ярким, и нестерпимым, и если в эту минуту он не мог уйти и побродить где-нибудь, то становился раздражительным, чего с ним обычно не бывало. А потом внутренний зуд обернулся муторной болью в суставах и судорогами, он стал плохо спать. Он вообще не мог долго обходиться без движения, в нем что-то клокотало, накапливалось, набухало. Он помогал отцу и деду, он играл со сверстниками, но это перестало его радовать, раздражало, ему все время хотелось побыть одному. Но когда он оказывался в одиночестве, становилось ненамного легче. Ему слышались странные пугающие голоса, и мерещились тени там, где их вовсе не было. Он не просто ходил, он метался по лесу, бился головой о стволы деревьев, падал ничком на землю и стучал по ней кулаками.
Как-то раз отец попробовал его остановить на пути в лес — это случилось сразу после завтрака, и они собирались косить сено.
— Лютик, ты куда? — спросил отец.
— Я сейчас приду, — ответил Лютик, недовольно сжав губы.
— Лютик, мы же договорились, кажется.
— Я сказал, я сейчас приду!
— Нет, дружок, никуда ты не пойдешь. Бери вещи и пошли со мной.
Лютик скрипнул зубами, развернулся и упрямо направился к лесу.
— Эй, парень! — окликнул его отец скорей удивленно, чем сердито —
— Отпусти меня! — выкрикнул Лютик, — я же сказал! Отпусти!
— Лютик, ты чего? — отец встряхнул его за плечи, но Лютик начал вырываться и пихать отца руками. Его трясло от мысли, что он не сможет сейчас же остаться в одиночестве; то, что в нем накапливалось, требовало немедленного выхода, ему хотелось бежать, он просто не мог стоять тут так долго! Немедленно! Ему хотелось разорвать грудь, разломать ребра и выпустить наружу это нечто, что зудело и дрожало внутри.
— А ну-ка прекрати! — прикрикнул отец, но Лютик только сильней озлобился, и стал сопротивляться всерьез, извиваясь и пиная отца кулаками и босыми пятками. Конечно, справиться с отцом он не мог, тот с легкостью скрутил его и усадил на землю. Но от этого по телу Лютика побежали судороги, болезненные и неконтролируемые.
— Лютик, да что с тобой? Что случилось? — отец вовсе не сердился, он удивился и испугался.
— Ничего! — вскрикнул Лютик, — отпусти меня! Я сказал, отпусти!
— Да иди, пожалуйста, раз тебе так надо, — отец убрал руки и отступил на шаг. Лицо его было растерянным.
Лютик вскочил на ноги прыжком, и побежал в лес, глотая слезы и сжимая кулаки. Но и в лесу легче ему не стало. Он упал на колени и завыл волчонком — невыносимо, невыносимо! Да как же избавиться от этого непонятного зуда? Он схватился за воротник и рванул с груди рубаху — она лопнула с треском, а он, наверное, и вправду решил разорвать себе грудь голыми руками, обдирая ее ногтями до крови… Белый туман — пугающий белый туман окружил его со всех сторон.
— Мальчик Лютик? — спросил женский голос, похожий на колокольчик.
— Да, это он, — ответил густой бас.
— Он же совсем маленький! — возмутился женский голос.
— Ему тринадцать, — согласился бас, — не так это и мало.
У Млада до сих пор остались тонкие белые шрамы на груди, так глубоко он ее процарапал. Тогда он впервые оказался в белом тумане, наполненном непонятными, пугающими голосами. И в тот же вечер дед объяснил ему, что у него началась шаманская болезнь.
Мальчик лежал перед Младом на подушке, набитой сеном, и веки его подергивались. Почти год? Год мучений, внутреннего зуда, боли, выворачивающей каждый сустав, судорог, едва не ломающих кости!
Млад присел перед ним на корточки и осторожно дотронулся до тыльной стороны его ладони: чужое прикосновение мучительно для мальчика, и запросто может обернуться судорогой. Но Младу надо было почувствовать, что происходит у того внутри…
По телу тут же пробежала дрожь, и передернулись плечи: Млад на миг вернулся в тот далекий день, и почувствовал желание рвануть на груди рубаху… Страх. Он не делает этого только из страха. Странная смесь сдерживающих начал и подавленной воли. Ему хватает воли на то, чтоб держать свое страдание в себе, и нет ни капли сил отстаивать свое право на это страдание. Он все силы тратит на то, чтоб скрыть внутреннюю дрожь, боль, но спрятать от посторонних глаз судороги он не может.
— Скажи мне, ты уже видел белый туман? — спросил Млад.
— Да… — слабым голосом ответил мальчик.
— А духов? Духов в тумане ты видел?
— Бесов? Видел. Они хотят забрать меня к себе.
— Нет… — Млад улыбнулся, — они хотят только пересотворить твое тело. Не нужно бояться духов, они не желают тебе зла.
— Я их не боюсь, — неуверенно сказал мальчик, — я не боюсь их! Я их ненавижу! Они враги рода человеческого!
— Кто тебе это сказал? — Млад поднял брови.
— Я знаю. Господь спасет меня и заберет к себе на небо, если я не поддамся соблазну! Меня охраняет сам Михаил Архангел!