Вечный огонь
Шрифт:
Он чмокнул Варвару Петровну в сухую щеку. А бабка перекрестила его тонким, неуловимым движением…
В подробностях карточку рассмотрели со Светой уже в самолете. Летели в огромном «Ту-114», международный маршрут Москва – Чита – Улан-Батор был полупуст – не больше двадцати пассажиров в салоне. Часовые пояса смещались вместе с самолетом, поэтому все девять часов за иллюминаторами стояла тьма. Сахновский (назначение лейтенанты получили вместе) дрых на заднем ряду, храпел на весь салон.
– Красивый какой… – тихонько проговорила Света, рассматривая фотографию. – Сколько здесь ему лет?
– Столько же, сколько мне сейчас. И звездочек на погонах столько же. Только шашки у
– Он, кстати, похож на тебя, – заметила жена, прижавшись к плечу мужа. – Глаза похожи, губы и нос.
– Тогда уж я на него похож, – усмехнулся Игорь. – Бабушка этот снимок очень берегла, даже в руки мне его не давала в детстве. Говорила, что это все, что осталось от ее жизни до революции.
И оба замолчали, вглядываясь в фотоснимок, сделанный в невообразимом для них 1913-м. Владимир Игнатьевич, тоненький, будто весь стремящийся вверх, в парадном мундире с пристяжными лацканами, крепко сжимал в руках эфес шашки и пристально смотрел в объектив виленского фотографа, не зная о том, что ждет его впереди, еще ничего не зная…
В истории каждой семьи бывают взлеты и падения, периоды, когда все у всех идет хорошо и наоборот – когда все начинает разваливаться. И сама семья, как организм, стареет или молодеет, преодолевает болезни и отчаивается, выравнивает свою жизнь и заново ее строит. И зачастую ничего не зависит при этом ни от желаний, ни от стремлений самих членов семьи. Ее может продуть насквозь ветер времени, перемен, охвативших страну, или нечто необъяснимое, то, что сами уцелевшие члены семьи, собравшись в кружок, потом не смогут внятно истолковать.
В семье Шимкевичей, выстоявшей под ударами Великой войны, революции, 1937 года, второй Великой войны, 1956 года, такой недобрый надлом наметился в первой половине 1970-х. Слегла Варвара Петровна – сказались последствия старого инсульта, да и возраст уже был более чем почтенный. Уехали в Монголию Игорь со Светой. Служили даже не в Улан-Баторе, а в Чойбалсане, в глуши. Правда, рожать Света прилетела в Минск, на этом настояли ее родители. В марте 1975-го на свет появился мальчик, которого назвали Володей, в память Владимира Игнатьевича. А через год, переходя улицу Кнорина – спешила в аптеку и поскользнулась на обледеневшей мостовой, – погибла Евгения Петровна: водитель 408-го «Москвича» был пьян. И эта нелепая, безвременная смерть словно вынула из семьи какой-то внутренний стержень. Через месяц после гибели невестки, в апреле 1976-го, умерла 83-летняя Варвара Петровна. В завещании она просила похоронить ее рядом с Владимиром Игнатьевичем, и тут помог Куроедов – какими-то своими старыми связями отставной генерал раздобыл нужные разрешения, организовал автобус и машины из Минска. Выехали на рассвете, колонной. Виктор Владимирович, разом поседевший после недавней гибели жены, сидел рядом с гробом матери, рядом с ним качался на сиденье усохшийся, маленький Семен Захарович…
Куроедов с годами стал словно необходимой частью дома Шимкевичей. Еженедельно старенький генерал приходил в квартиру, которую Виктор Владимирович получил после выхода в отставку (начальник Суворовского расстарался, Шимкевичу предоставили трехкомнатные хоромы улучшенной планировки в восьмиэтажке на площади Калинина, как раз над открывшимся осенью 1963-го магазином «Тысяча мелочей»). Семен Захарович сидел с неподвижной, немощной Варварой Петровной, ласково гладил ее руку, о чем-то с ней разговаривал неслышным, похожим на шелест падающих листьев голосом. Иногда они вместе смотрели телевизор – старенький, купленный еще в 1959-м «Беларусь-5». Им не мешали. Все в семье понимали, что и Куроедову, и Варваре Петровне нужно это тихое странное общение. Потом он пил чай на кухне вместе с хозяевами дома, силился говорить с ними о политике, но видно было, что в настоящем он мало что понимает, и фамилии Киссинджера и Брандта упоминает бессознательно, видно, услышал их по радио или в программе «Время».
Когда вышел на экраны фильм «Офицеры», Виктор Владимирович, посмеиваясь, сказал жене, что история главных героев будто списана с Куроедова и Варвары Петровны. Только в фильме все живы, как это и должно быть в фильмах… Но Евгения Петровна почему-то рассердилась на это сравнение, даже руку вырвала из-под локтя мужа (шли по проспекту напротив Академии наук, Шимкевич это точно помнил):
– Дурак. Фильм, конечно, хороший, но сравнивать придуманное с жизнью… Додумался же, а…
– Да ты чего, Жень? – обескураженно заоправдывался Виктор Владимирович. – Похоже ведь, правда… И ничего такого я не имел в виду…
А теперь, качаясь рядом с Куроедовым на холодном клеенчатом сиденье, вдыхая острый, мокрый запах цветов возле гроба, полковник в отставке Шимкевич думал о том, что Женя была все-таки неправа и что фильм «Офицеры» действительно о Куроедове и Варваре Петровне. А еще он вспоминал о том, как молодой, красивый комиссар полка приходил к ним в гости, и они ехали все вместе куда-нибудь за город – отец, мать, Куроедов и мальчик Витя, влюбленный во все военное. Отец погиб в 41-м, мать умерла три дня назад, Куроедову восемьдесят два, и где же тот мальчик Витя, который мечтал умереть в бою за счастье мирового пролетариата?..
Речей над гробом не говорили. Первым бросил горсть земли в могилу Виктор Владимирович. Когда грузились в автобусы, чтобы ехать на поминки в Полоцк, хватились Куроедова. Старенький генерал, сгорбившись, стоял над свежей могилой.
– Семен Захарович, – негромко окликнул его Шимкевич.
Куроедов обернулся на голос.
– Пора и мне за ней… Жалко, не верю в богов и чертей, а то бы обязательно ждал встречи с Володей и Варей снова.
Виктор Владимирович неловко умолк. Обнял генерала за плечи и повел к автобусу. Шли, почти равные в царстве старости – 59 лет и 82…
Через полтора года службы в Монголии Игорю и Коле Сахновскому одновременно дали перевод из Чойбалсана в Улан-Батор. После барака, кишевшего насекомыми, однокомнатная квартирка в «хрущевке» окнами на автопарк казалась раем. Кстати, с бараком этим была связана смешная история: маленький Вовка настолько привык к обилию клопов и тараканов в доме, что в Минске, войдя в квартиру, первым делом поинтересовался у деда: «Клопы есть? Тараканы есть?» Виктора Владимировича тогда чуть удар не хватил – о чем это внук, какие клопы?!..
Конечно, служба в Монголии – не сахар. Расквартированную там 39-ю армию офицеры между собой в шутку называли «смертницей» – в случае чего ей первой предстояло принять на себя удар китайских войск. На зиму семьи отправляли в Союз, и тогда наступала настоящая монгольская офицерская скука. Преферанс и водка, как тут еще развлечешься?.. Многие заводили домашних зверей, у Игоря это был кот – серый, ленивый, по имени Тоша, а Сахновский обзавелся лопоухой псиной. Одна радость была – когда приходил из Союза эшелон со свежей картошкой (в Монголии ее не водилось в принципе). Тут уж все забывали про водку и карты, в дело шли все рецепты, озвученные еще в «Девчатах» Тосей Кислицыной, – картошка жареная, отварная, пюре, картофель фри, картофель пай, котлеты картофельные, пирожки с картошкой… Разговлялись картошкой примерно неделю, потом надоедало. Игорю и Коле, как белорусам, доверяли драники, рецепт у них потом переписывали сослуживцы из разных частей Союза.