Вечный поход

Вольнов Сергей

Часть первая

Война всех против всех*

Откуда ни посмотри, страшен и безнадёжен лик руин Смоленска. Вид сверху и со стороны шокирует. Но в особенное смятение чувств наблюдателя ввергает, когда задействован режим «взгляда изнутри», на уровне земли…

Древний город встречает императора, явив его взору жалкие останки былого великолепия. Но ещё более жалкое зрелище представляют собою солдаты его отступающей гвардии, прибывшие с ним из Москвы. Они закутаны в мужские и женские шубы, иные в шерстяные и шёлковые материи,

головы и ноги обёрнуты платками и тряпками.

Сам император бледен и нездоров. Те, кто знавал его раньше, не верят своим глазам. Он подавлен и вял, движения неуверенны. Его словно подменили. Наполеон уже почти ничем, кроме поношенного обмундирования, не напоминает гордого завоевателя всей Европы. От городских ворот и до верхней части города он идёт пешком, опустив голову.

У его гвардейцев лица чёрные, закоптелые; глаза красные, впалые; словом, нет во французах и подобия солдат, а более похожи они на людей, убежавших из сумасшедшего дома. Изнурённые от голода и стужи, некоторые из них падают на дороге и умирают, и никто из товарищей не протянет им руку помощи. Всход на гору покрыт льдом. Лошади так измучены, что если которая упадет, то уже не способна встать.

Похоже, что император уже не доверяет выдержке своей армии. Из предосторожности, чтобы голодные солдаты не бросились грабить магазины, поначалу решено армию оставить за валом вне города, поблизости от конюшен…

Семь невыносимых дней проводит император в ненавистном городе. И вот ждать уже более нечего – чудес быть не может, неприятель того и гляди захватит их вместе с разрушенным Смоленском. Наконец звучит долгожданный сигнал – выступить через западные ворота.

Что здесь творится! Некогда победоносная армия всё больше похожа на толпы сброда, спасающего свои шкуры. В ужасной тесноте перед узким выходом скопились сотни и сотни солдат. В этой давке чуть не задавили самого императора! Его знаменитая треуголка падает в месиво из льда и грязи. Телохранители вынуждены взяться за оружие…

Многие раненые убежали из госпиталей и тащатся, как могут, до самых городских ворот, умоляя всякого, кто только едет на лошади, или в санях, или в повозке, взять их с собою. Но никто не внимает их воплям; всяк думает только о своём спасении.

Ужасную картину представляет город: улицы, площади, дворы усеяны трупами людей и животных; в разных местах валяются зарядные ящики, пушки, различного рода оружие, снаряды. Храмы разграблены и осквернены, колодцы загрязнены нечистотами.

Спешно производятся работы, чтобы взорвать городские укрепления. За недостатком лошадей, решено сжечь большую часть артиллерийских снарядов и бесчисленное множество других военных запасов; отступающие берут с собой только провиант. Пять тысяч больных и раненых остаются здесь на произвол судьбы; им не положено провианта; с большим трудом упросили оставить несчастным больным несколько кулей муки. Доктора и прочие госпитальные служители, оставленные смотреть за больными, скрылись, боясь попасть в плен или быть убитыми.

Голод толкает людей на страшные

поступки, уже никто не боится наказания. Солдаты обкрадывают друг друга без всякого стыда; некоторые пожирают в один день всё, что им дано на целую неделю, и умирают от объедения; другие упиваются вином. Словом, армия забыла всю дисциплину, порядок и хвалёную французскую расчётливость, каждый живет так, как будто сегодняшний день последний в его жизни. Эти, до настоящего времени храбрые и послушные, воины поражены таким ужасом и сумасшествием, что сами добровольно ускоряют свою смерть.

Император уходит со своею пехотной гвардией; о кавалерии и думать нечего: её нет. Конницы не набирается даже в количестве, необходимом для передовых разъездов…

Я с окаменевшим сердцем наблюдаю эти ужасающие картины чужой жизни и смерти. Но ничто так не разрывает мою душу, как вид многих солдатских жён, которые, несмотря на запрещение, следовали за армией. Несчастные, сами полуокостенелые от холода, лежат на соломе и стараются согреть дыханием своим и слезами своими маленьких детей своих и тут же в объятиях их умирают от голода и стужи.

Кучи мёртвых тел лежат непогребёнными. Жестокий мороз не даёт никакой возможности предать их земле. Да и кто этим будет заниматься?..

Там, на Земле, в аду реальной войны – уже не до того живым, чтобы заботиться о мёртвых.

Быть бы живу.

От одной только мысли, что в точности такая же преисподняя, возможно, подстерегает и нас, здесь, НЕ НА Земле, мне нестерпимо хочется выть. И я, чтобы не голосить изо всех сил, судорожно зажимаю рот и тихонько подвываю, как смертельно раненый, агонизирующий зверёк.

Неужели нет никакой возможности избежать этого? Неужели в одной и той же «творческой мастерской» сотворили ИХ и нас… хотя и по разным «проектам»…

Глава первая

Ветер войны

Седое море тяжело ворочалось в своём неуютном, бугристом ложе.

Впереди, прямо по курсу, проступала цепь белых пятен, пока что плохо различимая.

Казалось, это были не пенные буруны, а нетающие клочья тумана. Того самого тумана, на который неожиданно напоролись их драккары* перед тем, как попали в бурю. Было это третьего дня.

Клочья тумана не таяли и не тонули. Их носило волнами. Кружило водоворотами. Туман отдавал своё по частицам, хотя страшная буря давно улеглась.

Кто-то тронул плечо Эйрика Рауда.

– Конунг!

Вождь неспешно развернулся всем корпусом.

Эгиль-ярл. Хевдинг* отряда берсеркеров.

– Конунг! Нас несёт на камни!

Эйрик смотрел на него и, казалось, не слышал.

…Он был далеко отсюда. В тех местах и временах, где сейчас витали его мысли, он снова был изгнанником. Конунг вспоминал, как суровые законы Исландии обязали его на три года покинуть страну за совершённое убийство. Эйрик направил тогда свои суда через Западное море и, в один из дней сурового путешествия, наткнулся на суровый неприветливый берег, нареченный Гренландией. Там основал он поселение Братталид. Два года обживали они этот скалистый берег. А затем всё и началось.