Вечный Жид
Шрифт:
Оставь печали и смело иди туда, где ждет тебя н е к т о.
Голод напомнил о себе уже у Сузских ворот храма, и человек свернул к ближайшему кварталу, присел в короткой тени — солнце стояло еще высоко — отбрасываемой высоким забором, достал лепешку и горсть сушеных фиников, принялся размеренно и осторожно жевать, смачивая скупой слюною сухую немудреную пищу.
Стараясь не думать о предстоящей пока неизвестно с кем и опасной, судя по смутным подозрениям, встрече, человек осознал вдруг, что первые упоминания об Иерусалиме содержались в письменах, заполненных в Пятнадцатом веке до Рождения Христова. Это были письма царя Урсалиму к египетскому фараону Аменофису Третьему.
«Сколько же времени прошло с тех пор? — прикинул человек с ножом под мышкой. — От сегодняшнего дня — полторы тыщи лет. А от того века, из которого я прибыл?»
Последнее соображение обрадовало его, ибо со всей очевидностью доказывало: он вневременной гость в древнем городе, и гость, явившийся по отношению к иисусовскому Иерусалиму из будущего.
«Несчастный город, — подумал, вздохнув, наш странный путник, прекрасно знающий прошлое Иерусалима и ведающий его грядущее, только не могущий вспомнить собственное имя и время, из которого его занесло сюда. — За шестьсот лет до Рождения Христова тебя захватит Навуходоносор, царь вавилонян, в 588 году снова на полтора года осадит Иерусалим и полностью его разрушит. Да так, что вплоть до 537 года, до тех пор, пока евреи не начнут возвращаться из вавилонского плена, город будет лежать в развалинах».
Он старался не думать о страшном будущем этого ладного, уютно обжитого южного города, ибо хорошо знал, как в семидесятом году после Рождения Христова Тит Флавий, сын римского царя Веспасиана ворвется в город после дикого штурма и разметёт Иерусалим до основания.
— Иди за мной, — вполголоса сказал ему бедно, едва ли не в рубище, одетый иудей, с головой, покрытой рыжими космами, и редкой рыжей, даже ярко-рыжей бороденкой, который, прихрамывая, протащился мимо.
Человек встал и неторопливо двинулся следом.
Когда рядом никого не было, он спросил:
— Куда мы идем?
— Я передам тебе слова, сказанные им, расскажу о деле, которое он поручает…
— Кто он? О ком ты говоришь?
— Сейчас узнаешь…
Они двигались в сторону Верхнего Города, пересекли Акру, прошли некоторое расстояние, направляясь к Голгофе, затем по неприметной тропинке повернули назад, и человек вскоре догадался, что они возвращаются к Иродовому дворцу, к городским воротам Гинав, расположенным рядом с башней Гиппика и Фасаила.
«А дворец Ирода все перестраивается, — машинально отметил человек, ведомый рыжим иудеем. — Уже за полсотни лет перевалило с тех пор, как Ирод взялся за ремонтные работы. И преуспел, как говорится, мнози…»
Да, иудейский царь Ирод Великий вернул Иерусалиму прежнее великолепие, украсил город новым театром, гипподромом, храмовым кварталом, богатым предместьем. В северо-западном углу Верхнего Города Ирод воздвиг чудесный дворец, наружные стены его и башни сливались частично с городской стеной и до сих пор еще были кое-где покрыты строительными лесами.
«Перестройку закончат в шестьдесят четвертом году, — механически отметил в сознании путник, — чтобы через несколько лет превратить дело рук человеческих в прах и мерзость запустения».
— Сегодня день ш а б а д, суббота, — как бы отвечая на размышления того, кого рыжий иудей упрямо вел к известной лишь ему цели, пояснил, не поворачиваясь, ведущий. — Евреи-строители прекратили работы вчера перед заходом солнца, в день приготовления — параскеви, чтобы достойно встретить день покоя — субботу. Сейчас там, у стен дворца Великого Ирода, ни души, там и поговорим с тобой, чужеземец.
«Еще одна информация, — с бесшабашной веселостью подумал странный путник, в полном беспамятстве оказавшийся в древнем Иерусалиме. — Меня считают чужеземцем… Это уже что-то. Но веселиться-то с какого фуя? В эти времена иностранцев не жаловали нигде. Чуть что — и в конверт. Лазутчик, дескать… Да еще нож за пазухой держит».
Но любая дорога кончается. Завершилась и эта. Рыжий проводник нырнул в некое замысловатое сооружение у стены Иродова дворца, напоминавшее примитивный подъемник, опущенный на землю, втянул костлявой, но сильной Рукой замешкавшегося чужеземца.
В подъемнике, сплетенном из тростника, было достаточно светло, солнце настойчиво просвечивало сверху, и только теперь человек увидел, что поводырь его о д н о о к и й. Правая глазница была пуста, образовалась внушавшая сострадание впадина на заросшем рыжей редкой бородой лице, второй же зрак дерзко, но с потаенным страхом, всматривался в того, кого он привел в столь опасное по близости к дому судей место, в котором обитал римский наместник Понтий Пилат, дом его называли еще Преторией, и столь же укромном, ибо с этой стороны дворец Ирода не охранялся.
— Не знаю, кто ты, и ни к чему мне запоминать твое имя, — начал рыжий иудей. — Тогда меньше скажу во время пыток и облегчу себе страдания…
Иерусалимец усмехнулся.
— Меня послал к тебе Иисус Христос.
«Как он похож на Виктора Юмина, этот одноглазый! Но ведь Юмина уже нет… Вот уже скоро год, как его прибрал Господь Бог или кто-либо еще», — подумал человек.
И смутился.
И тут вспомнил, что сообщил ему о кончине Виктора Юмина один из активистов борьбы за трезвость из клуба «Оптималист», и случилось сие 20 ноября 1992 года от Рождества Христова…
Юрий Александрович Ливин, да-да, именно так его звали… Сначала он позвонил вечером, а утром был сам в резиденции Товарищества в подмосковном городе Одинцово.
«Но как я мог подумать об этом сегодня, в жаркий полдень месяца ф а м м у з, на тридцать третьем году Иисусовой жизни? — удивился человек. — Виктор Юмин еще не родился и не успел, естественно, предать русского писателя Станислава Гагарина и их общего дела, которому они обязались служить вместе… Все это еще случится в будущем. Но как похож этот одноглазый посланец Иисуса на того рыжего якобы борца с л о м е х у з а м и, которому я доверился спустя столетия?!»