Вечный Жид
Шрифт:
— Все-то вы знаете, Станислав Семенович, — с легкой язвительной усмешкой заметил Фарст Кибел. — Материалист вы наш неисправимый…
Писатель хотел было обидеться на Вечного Жида, на хрена ему эти подначки, хотя бы и от Зодчего Мира, небожителя, стало быть, олимпийца, да передумал. В конце концов, если носитель Вселенского Разума сыронизировал по поводу твоего якобы всезнайства, то обидного в этом вовсе нет. Вспомни о сократовской максиме «Я знаю, что я ничего не знаю» и успокойся, Папа Стив…
Вслух он сказал:
— Материалистом меня воспитали, материалистом я и помру… Но я не вульгарный, не примитивный, я — диалектический материалист. В этом суть, в диалектике. Я допускаю, более того, безоговорочно признаю огромную роль и д е а л ь н о г о, духовного, но в человеческих отношениях. В то же время полагаю: то, что вчера казалось нам и д е а л ь н ы м, вернее, идеалистическим, тот же в и р т у а л ь н ы й фактор, при дальнейшем развитии нашего знания, при более пристальном, скрупулезном рассмотрении обнаруживает материалистическую сущность.
И вы никуда не денетесь, партайгеноссе Агасфер, от того, что вот эта пляшущая саламандра невозможна без кислородной среды. Оксиген ей потребен, оксиген! Без кислорода никакой огонь в принципе не состоится…
— Хорошо, хорошо! — поднял руку Вечный Жид, останавливая собеседника. — Как материалист, вы безупречны… Но ради Бога не говорите так при моем друге, которого я пригласил на встречу у костра. Сейчас он будет здесь. И тоже почитает огонь. Борец со здешними л о м е х у з а м и в чистом, так сказать, виде. Кажется, я слышу его…
Слабое шуршание песка достигло и слуха писателя.
В очерченное пламенем костра с в е т л о е пространство вступил молодой человек, облаченный в свободно облегающие его одежды белого цвета. Поверху шла широкая сорочка с открытым воротом, полузакрытая своеобразным кафтаном или сюртуком, трижды подпоясанным ремнем со шнурками. На эти шнурки сочинитель сразу обратил внимание, хотя лишь впоследствии узнал: они символизируют этическую триаду, ради которой жил незнакомец, вышедший из ночи к свету костра, ради них шли за ним на лишения и смерть его ученики.
Добрые мысли.
Добрые слова.
Добрые дела.
Выписав сейчас символы нравственного триединства в многозначительный столбик, хотя собирался перечислить в рядовой строчке, Станислав Гагарин вспомнил работу Владимира Ильича Ленина «Три источника и три составные части марксизма», подумал о том, как приятно удивлен был он, заметив в понедельник 21 декабря 1992 года портреты вождя Октябрьской революции в кабинетах главных редакторов, от Евгения Сергеевича Аверина в «Книжном обозрении» до Александра Михайловича Андрианова в газете войск противовоздушной обороны «На боевом посту».
В этот понедельник, поздравив товарища Сталина с днем рождения, он просил сообщить о сем факте Ильичу в Иной Мир, пусть Старику будет приятно.
— Сомневаюсь, понимаешь, — возразил Иосиф Виссарионович. — Старик терпеть не мог внешних почестей. У него хватало ума на неприятие суеты, понимаешь, сует и всяческой суеты.
— Дело не в культе Ленина, — не согласился случившийся рядом Иисус Христос. — Наш друг Станислав Гагарин намерен подчеркнуть приверженность этих людей к прежним принципам, их постоянство в убеждениях.
Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит. Вдвойне же и втройне ценен тот, кто не искусился, устоял перед соблазном.
— Я так и сказал им, — ответил Станислав Гагарин. — Теперь же передам и вашу оценку их позиции. Иисус Христос, мол, высоко вас ценит.
Сын Человеческий мягко улыбнулся.
— Если ссылка на меня укрепит их силы, валяйте, Папа Стив.
«До чего же он приятный в общении товарищ! — подумал сейчас писатель, вспомнив молодого Назорея, но переключая внимание на высокого и стройного незнакомца, который вышел из тьмы к свету, проговорил «Мир и покой вам, люди», аккуратно поддернул легкие шальвары, заправленные в башмаки из красного сафьяна, и присел у костра, с благородной грацией скрестив длинные ноги.
Незнакомец был красив по всем параметрам, в том числе и тем, каковые имели цену для сочинителя. Орлиный, аккуратных размеров нос, большие черные глаза, изящно очерченный подбородок, изогнутые дугою брови и пышные, слегка волнистые, у х о ж е н н ы е усы.
Вообще, черты лица того, кого судьба послала к ночному костру, были скорее европейскими, хотя в целом свидетельствовали о том, что родина незнакомца лежит неподалеку.
Обменявшись приветствиями, все трое молчали. Нарушил затянувшуюся паузу Вечный Жид.
— Как идут дела на вашем участке фронта? — спросил Агасфер.
— С переменным успехом, — отозвался незнакомец. — Наступает Ормузд — убегают прочь, поджав хвосты, Ариман и его подлые дэвы. Потом ищут лазейку, чтобы вернуться и вновь творить зло. Ныне главное беспокойство от Аэшма-дэва, он заведует насилием и гневом, противостоит доброму гению Сраоша. Демон Аэшма прототип вашего библейского Асмодея. Слышал я, что Асмодей в том времени, откуда вы прибыли, особенно разнуздался.
Последние фразы адресовались писателю, и тот, не зная что ответить, вопросительно посмотрел на Агасфера. Вечный Жид не удосужился их познакомить, хотя Станислав Гагарин и догадывался, с кем свела его судьба на этой неведомой ему земле — то ли в древней Мидии, то ли в некоем Адербейджане.
— Извините, — сказал Фарст Кибел. — И на такую старуху, как я, бывает э т и к е т н а я проруха. Я вас еще не представил друг другу. Русский писатель Станислав Гагарин. Мыслитель и философ Древнего Ирана — Заратустра.
— Давно мечтал встретиться с вами, — приветливо сказал писатель.
— Рад тому, что вы — русский, — сказала Заратустра. — Знаю, что ваши современники не располагают достаточной информацией о моей личности, а древние авторы, особенно греки, вообще написали обо мне бог знает что. Вплоть до того, что жил я за пять тыщ лет до Троянской войны. Да, родился я в Бактрии, за тысячу лет до Рождения Христова, если судить по принятому у вас летоисчислению, проповедовать начал в мидийском городе Рай, затем, подобно Магомету, перебрался в атропаненский Шиз. Но отец мой — выходец из Северного Причерноморья.