Ведьма Аглая
Шрифт:
С этими словами она засунула ладони в рукава шубки. Отвернулась и, не об-ращая внимания на учеников, принялась неторопливо прохаживаться по школь-ному двору.
Ученики зашумели. Одни с нескрываемым возмущением обсуждали слова Аглаи Револеновны и призывали Леху стоять до конца, другие, и таких было большинство, принялись уговаривать его не мешать нормальным людям фото-графироваться.
Леха оцепенел. С неподдельным изумлением он глядел на прогонявших его отличников, и пытался найти за собой вину, способную оправдать предатель-ство тех, кого еще минуту назад считал своими приятелями.
– Им всем на меня наплевать! – еле слышно прошептал он стоявшей рядом шестикласснице Оле. – Всем…
После чего, стараясь никого не задеть, вышел из строя. Втянул голову в плечи и, не поднимая глаз, быстро направился к дверям школы.
***
Раз – два – три – четыре, раз – два – три – четыре…
Леха с равномерностью метронома постукивал карандашом по крышке пар-ты и неотрывно наблюдал за тем, как во дворе школы подгоняемые ветром сне-жинки в ритме траурного марша по несбывшейся мечте, скорбно кружились в сером небе.
Раз – два – три – четыре, раз – два – три – четыре…
На пороге класса показалась Оля. Увидев одиноко сидящего Леху, спросила: почему он не идет домой.
– Всё, Леша! Каникулы наступили!
Раз – два – три – четыре, раз – два – три – четыре…
Не дождавшись ответа, девочка присела рядом. Поправила упавшую на лоб челку и, коснувшись пальцами его ладони, посоветовала не расстраиваться.
– Во-первых, – она загнула мизинец левой руки. – На газетных снимках все на одно лицо, поэтому совершенно не важно, кто там снят на самом деле. А во-вторых…
Оля глубоко вздохнула и, загнув безымянный палец, добавила, что в отличие от нее самой, ему, Лехе, теперь доподлинно известно: кто является его другом, а кто нет.
– Я и так знаю, кто мне друг, – буркнул Леха.
– Кто?
– Борька из Григорьевки… Говорят, мы с ним чем-то даже похожи.
– Он тоже рисует?
Леха отрицательно покачал головой. Сказал, что Борька придумывает песни, а потом поет их. После чего тяжело вздохнул и отвернулся к окну.
За окном все также падал снег. Он падал так быстро, что в какой-то момент Лехе показалось, будто перед его глазами находился не школьный двор, а зана-вешенная сцена, на которой под звуки траурного марша только что была разыг-рана трагедия одиноких снежинок.
«Представление закончено, – подумал он, – но легче не стало».
Развернувшись всем телом, Леха пристально посмотрел Оле в глаза.
– Скажи: ты тоже считаешь, что меня правильно выгнали из кадра, да?
Оля на секунду замешкалась. Потом, испугавшись, что ее заподозрят в том, что она одобряет решение отличников, энергично замотала головой.
– Конечно, нет! Как ты мог подумать? Они не имели права так поступать с тобой!
Леха отвернулся к окну и снова забарабанил карандашом по крышке парты.
– Ничего, ничего, – сказал он. – Вот приедет папа, купит мне самое лучшее пальто, тогда и посмотрим, кто из нас ходит в обносках.
– А где твой папа?
– На севере, в Сибири… Тебе-то чего?
– Что он там делает?
Леха бросил карандаш на парту. Мучаясь оттого, что ему приходится гово-рить о вещах крайне неприятных, связанных с близкими, и от этого неприятных вдвойне, выпалил:
– Деньги зарабатывает! Маме необходима операция в Москве, платная, до-рогая. Здесь таких денег не заработать, поэтому он уехал на север.
– И когда приедет?
– Как заработает на операцию, так и приедет… Вот только, – вздохнул Лё-ха, – платят там не так много, как нам надо.
– Понятно… А что вы собираетесь делать, если папиных денег будет недо-статочно для оплаты операции?
– Не знаю. Может, мне удастся написать картину, которую кто-нибудь ку-пит, может еще что… Эх! Если бы мои картины продавались. Я бы тогда всё до последней копеечки маме отдал.
Оля схватила обеими руками Лехино запястье и, как можно убедительнее, произнесла:
– Твои картины будут цениться наравне с классиками! Поверь мне. Я знаю, что говорю!
Леха смущенно потупил глаза.
– Ну… – пробормотал он, – не всё так просто.
– Конечно, не просто. Но ты такой талантливый, такой умный, мне так нра-вится, как ты рисуешь!
Леха смущенно улыбнулся. Решив, что девочке будет приятно получить в подарок рисунок, предложил что-нибудь нарисовать для нее. Достал из портфе-ля коробку цветных карандашей, ластик, тетрадь. Вырвал из тетради чистый лист и задумчиво посмотрел в потолок.
Спросил:
– Хочешь, я тебе нарисую Аглаю Револеновну?
– Фу! – поморщилась Оля. – Не хватало еще на эту ведьму бумагу тратить.
– Почему ведьму?
– Ее журналисты так прозвали. Мне об этом бабушка сказала, она у них в редакции гардеробщицей работает.
Потрогав кончиком указательного пальца острие карандаша, Леха согласно кивнул.
– А что, похожа, – согласился он с мнением журналистов. – Знаешь что? Давай, я тебе нарисую настоящую ведьму.
– Такую, как Аглаю Револеновна?
– Такую, как Аглая Револеновна, – сказал Леха. – Точь-в-точь.
Он еще раз потрогал пальцем острие карандаша. Прищурившись, вниматель-но посмотрел на лежащий перед ним чистый лист бумаги и приступил к работе.
Глава третья
Картинки для Оли
Сначала он нарисовал женщину на табурете. Потом добавил к ушам сережки и, после некоторого раздумья, изменил форму губ, сделав их чуть тоньше и злее.
Увидев перед собой портрет Аглаи Револеновны, Оля восхищенно прошеп-тала: «Здорово! Но точь-в-точь не получилось». Цвет лица у ведьмы на портре-те, по ее мнению, был более темным, чем у оригинала, волосы менее ухожен-ными, а слегка горбатый нос пересекали крест-накрест две неизвестно откуда взявшиеся царапины. И одета она по-другому. Настоящая Аглая Револеновна носила легкую шубку из золотистого меха, высокие белые сапоги, нарисованная – длинную до колен то ли кутку, то ли теплый пиджак – капот, как назвал его Леха – бесформенную юбку и серые валенки.