Ведьма и король
Шрифт:
Я приказал погасить факел, и прислушался. Потом побежал, не дожидаясь сопровождавших. В ясеневой роще, начинавшейся за лугом, я увидел человеческую фигуру. Передо мной стоял Угайне. Он был весь в крови, а в руке держал нож, тоже испачканный кровью. Он что-то кричал мне, лицо было перекошено от злобы, но я не понял ни слова.
Угайне не успел убежать и не успел заслониться от моего меча. Голова катилось по земле, а тело стояло еще несколько мгновений. Потом то, что прежде было моим воином, упало в траву, а я бросил оружие рядом с телом, и не спеша пошел к лагерю, вытирая ладони о штаны.
Саар очнулась, когда меня не было рядом. Но я пришел сразу, как смог.
Моя колдунья лежала под меховым одеялом, бледная, с запавшими щеками. Под глазами у нее были синяки, но волосы по-прежнему лились русыми волнами.
Я сел на краешек ложа и ласково погладил ее по плечу.
Губы ее шевельнулись, но я не услышал голоса. Я наклонился к ней, ощутив запах запекшейся крови от повязок.
Она шептала что-то непонятное, о том, что надо бежать. Я улыбнулся ей.
– Теперь все хорошо, - сказал я.
– Никто не посмеет тебя потревожить. Угайне мертв. Я отрубил ему голову.
Саар пыталась говорить, но сил не хватало. Я приказал, чтобы каждый час сообщали, как она себя чувствует, и сидел рядом, пока моя колдунья не забылась сном. Потом ушел, меня ждали дела.
К полудню рабы сказали, что Саар просила придти.
Но я был занят весь день и половину следующего. Когда я пришел, Саар уже не выглядела подобно привидению. Она все еще была бледна, но не так мертвенно, как раньше. Я мысленно пообещал Глунндубу пять горстей серебра и пять лучших коней.
Рядом с Саар сидели три служанки, которым я велел помогать. При моем появлении Саар мотнула головой, приказывая им уйти.
– Тебе лучше?
– спросил я, усаживаясь на край постели и беря руку Саар в свою. Она приподнялась, морщась при каждом движении.
– Это был не Угайне, - сказала она глухо.
– Это был Кельтхайр. Что ты наделал? Ты казнил невиновного.
Я молчал. Саар откинулась на подушки, прикрывая глаза. Ее рука осталась в моей, и я сжал ее. Некоторое время тишину нарушали лишь журчанье ручья, и негромкая речь служанок снаружи. Я несколько раз глубоко вздохнул.
– Кельтхайр всегда ненавидел тебя, - сказал я.
– Но не меня он мечтал увидеть мертвой в ту ночь, - сказала Саар.
– О чем ты?
Она посмотрела пристально и почему-то не выдержала взгляда. Губы ее задрожали, словно ей хотелось заплакать. Я никогда не видел, чтобы моя колдунья плакала.
- Я не заметила его в темноте,- прошептала она.
– Он пробрался в хижину, а я не заметила...
– Почему ты не стала разводить костер?
– Не успела. Он ударил меня ножом. Он думал, что я - это ты.
– Странно так ошибиться. Это не похоже на моего молочного брата.
– Его сбило с толку, что я легла на твою постель.
– На мою постель? Зачем?
– спросил я, думая о другом.
Саар отвернулась и сказала, что устала и хочет спать.
Я ушел, раздумывая, как все повернулось в моей жизни. Молочный брат, подосланный уладами, хотел меня убить. Князья сеют смуту на своей же земле, и вступают в сговор с врагами. Наверное, удача и в самом деле отвернулась от меня. И еще нарушение предпоследнего гейса... Когда об этом узнают, меня уведут в дубовую рощу в центре Мидэ, заколют, как поросенка, и сожгут, принося в жертву... Когда об этом узнают... Нет, моя колдунья никому не расскажет, но станут ли молчать те, кто подослал Кельтхайра? А то, что мой молочный брат пришел за моей головой не из собственной прихоти, я уже понял. Интересно, за сколько он продал меня? Что ему пообещали - серебро, коней, красивых рабынь?
Труп Кельтхайра, и вправду, нашли недалеко от того места, где я отрубил Угайне голову. Кто-то - вероятно, Угайне - ударил его прямо в сердце. Еще у моего молочного брата была глубокая рана на левом плече, оставленная длинным ножом. И тут я вспомнил, что так и не узнал, зачем Саар легла на мою постель.
Чудесным образом, моя колдунья выздоровела очень быстро. Я слышал, как Глунндуб ругал ее за то, что она так нетерпелива и спешит поскорее подняться на ноги. Спустя четыре дня она уже разгуливала во дворе, опасаясь, однако, резких движений, чтобы не потревожить швы. На седьмой день, накануне новолуния, она пришла в нашу хижину не одна. Я еще не успел раздеться, когда вошли двое друидов и Глунндуб. В руках у него была веревка, перевитая плющом, и я понял, что час пробил. Я посмотрел на Саар, но лицо ее было бесстрастным. Она даже не опустила глаз.
– Ты правильно поступила, - сказал я, пока друиды связывали мне руки.
– В конце концов, кому нужен король без удачи.
– Так будет лучше для всех, Конэйр, - ответила моя колдунья, а я подумал, что, верно, Угайне был очень дорог ее сердцу. И еще подумал, что никогда не научусь разбираться в женской душе. А, впрочем, в этой жизни для меня это было уже не важно.
Суд проходил на том самом месте, где выносился приговор Айлин и Кондле. Я стол на коленях под моросящим дождем, и слушал, как Глунндуб рассказывал присутствующим о нарушенных гейсах. Он упомянул Этне, потом поведал, как я поддался на уговоры Кельтхайра, потом вызвал Саар:
– Расскажи, как все произошло.
– Я возвращалась с пира, - начала моя колдунья, чинно сложив руки.
– Едва вошла в хижину, молочный брат короля, который там прятался, ударил мня ножом. Пытаясь защититься, я порезала ему руку. Потом появился Угайне, и Кельлтхайр бежал. Угайне бросился в погоню. В это время вернулся король, позвал друидов, догнал и убил Угайне, думая, что он повинен в моей смерти.
– Это так, Конэйр?
– спросил Глунндуб.
– Ты слышал, - ответил я.
Кто-то из моих бывших воинов выругался в толпе и еле слышно сказал, что можно было и солгать.
– Он нарушил третий гейс, - продолжала Саар.
– Нарушил, казнив невиновного. Надо покончить с проклятьем, пока от этого не пострадали мы все, и Морриган[2] не понесла полоскать кровавые одежды наших воинов.
Глунндуб медлил выносить приговор. Мне показалось, он испытывал жалость ко мне. Он несколько раз выспрашивал, я ли нанес смертельный удар Угайне, будто надеялся услышать иной ответ. Но было много свидетелей, что я поднял меч на невиновного, не дав ему сказать ни слова в защиту. Чем кончится суд, знали все. Меня заперли, а потом сказали, что жертвоприношение произойдет завтра в полдень. За ночь я припомнил всю свою жизнь и утешился мыслью, что мне будет чем оправдаться перед богами, переходя в новое рождение.[3]