Ведьма
Шрифт:
Потеряв голову, доминиканцы советовали прибегать к вмешательству Девы, к постоянному повторению «Ave Maria». Тем не менее Шпренгер признается, что средство это эфемерное... Дьявол может завладеть человеком между двумя Ave. Отсюда изобретение Розария, четок Ave, позволяющих без конца бормотать молитвы безо всякого внимания, тогда как ум занят другими делами. Целые массы населения воспринимают этот первый опыт искусства, при помощи которого Лойола попытается потом повести за собой мир: его Exercitia – остроумное изложение азбуки этого искусства.
Все это, на первый взгляд, противоречит сказанному нами в предыдущей главе об упадке колдовства.
Дьявол
Он, по-видимому, победил.
Но воспользовался ли он своей победой? Пошла ли она ему впрок? Да, если иметь в виду совершенно новую форму научной революции, которую принес с собой светозарный Ренессанс, и нет, если иметь в виду старый образ мрачного духа ведовства.
В XVI в. легенды о нем многочисленны и распространены, как никогда раньше, и, однако, они часто смахивают на комедии.
Люди дрожат и все-таки смеются.
Как видно, область Бога невелика. В его компетенции, в сущности, только чудо – явление редкое и необычайное. Ежедневное же чудо – жизнь – не в руках его одного: дьявол, его подражатель, разделяет с ним власть над природой.
В глазах слабого человека, не делающего различия между природой, сотворенной Богом, и природой, сотворенной дьяволом, мир таким образом распадается на два царства. Страшная неуверенность окутывает отныне явления. Невинность природы исчезла. Созданы ли чистый источник, белый цветок, маленькая птичка Богом или же они – коварные подражания, ловушки, расставленные человеком? Осторожно! Все вызывает подозрение. Оба творения, как доброе, так и то, другое, вызывающее подозрение, одинаково омрачены и заражены. Тень дьявола скрывает свет солнца, простирается над всей жизнью.
Если верить видимости, страху людей, то он не разделяет мир с Богом, а завладел им целиком.
В эпоху Шпренгера дело обстояло именно так.
Книга его изобилует самыми печальными признаниями бессилия Бога. Он позволяет, чтобы это было так! – заявляет Шпренгер. Допустить подобную полную иллюзию, позволить верить, что дьявол все, а Бог – ничто – это больше, чем допустить, это значит: осудить мир несчастных душ, которых ничто уже не защищает против такого заблуждения. Ни молитвы, ни покаяние, ни паломничество не помогают; не помогает даже (Шпренгер признается в этом) таинство алтаря.
Монахини, искренне исповедовавшиеся, с гостией во рту признаются, что чувствуют даже в этот момент адского любовника, который без стыда и страха смущает их и не отстает.
И, теснимые вопросами, они признаются со слезами на глазах, что он завладел телом, ибо завладел их душой.
Церковь предоставляла судье и обвинителю право конфискации имущества колдунов и ведьм. Всюду, где каноническое право остается в силе, увеличивается число процессов против них, обогащая клир. Напротив, везде там, где эти процессы переходят в руки светского суда, они становятся все более редкими и исчезают, по крайней мере у нас в столетний период между 1450 и 1550 гг.
Уже в середине XV в. зажигается луч света, и исходит он из Франции. Пересмотр парламентом процесса Жанны д'Арк, реабилитация последней заставляют многих задуматься над вопросом об общении с духами, добрыми или злыми, над ошибками церковного суда. Ведьма в глазах англичан и большинства ученых базельского собора, Жанна д'Арк для французов – святая, сивилла. Ее реабилитация открывает во Франции эру терпимости. Парижский парламент
Как раз в это время в Испании, в царствование Изабеллы (1506), при кардинале Хименесе, начинают сжигать ведьм. В Женеве, управлявшейся тогда епископом, за три месяца сожгли пятьсот. Император Карл V тщетно пытается в своих немецких конституциях установить, что «так как ведьмы и колдуны наносят ущерб имуществу и лицам, то их дела должны рассматриваться гражданским судом» (а не церковным). Тщетно запрещает он конфискацию (за исключением случаев оскорбления его величества). Незначительные епископы-князья, которым колдовство доставляет лучшие доходы, продолжают, как помешанные, сжигать ведьм. В крошечном епископстве Бамбергском сразу сжигают шестьсот, в епископстве Вюрцбургском – девятьсот. Процедура чрезвычайно проста. Сначала свидетели подвергаются пыткам; путем застращивания и мук создаются свидетели со стороны обвинения. Потом крайним применением пытки из обвиняемого выжимают признание, и этому признанию придается вера, несмотря на факты, которые ему противоречат.
Вот пример.
Одна ведьма признается, что похитила с кладбища труп недавно умершего ребенка, чтобы воспользоваться им для своих колдовских снадобий. Ее муж заявляет: «Пойдите на кладбище, и вы увидите там труп ребенка». Могилу вскрывают и трупик в самом деле находят в гробу. И однако судья постановляет вопреки очевидному, что это только кажущаяся видимость, иллюзия, созданная дьяволом. Он предпочитает опереться на признание обвиняемой, а не на факты... И женщину сожгли.
Эти добрые князья-епископы шли так далеко, что впоследствии самый лицемерно-благочестивый император, когда-либо существовавший, император тридцатилетней войны Фердинанд II вынужден был вмешаться и назначить в Бамберге имперского комиссара, который должен следить за тем, чтобы исполнялись имперские законы и чтобы епископский судья не начинал процесса прямо с пытки, заранее предрешавшей его исход и ведшей прямо к костру.
Ведьм легко ловили на их признаниях – часто и без всяких пыток. Многие из них были полусумасшедшие. Они признавались, что могут превращаться в животных. Итальянки часто превращались в кошек и, прошмыгнув под дверью, высасывали кровь из детей.
В странах с большими лесами, как в Лотарингии и на Юре, женщины охотно становились волчицами, и – если им верить – пожирали прохожих (даже когда никто не проходил). Их сжигали. Девушки заявляли, что отдались дьяволу, и, однако, они оказывались девственницами. Их сжигали. Некоторые из них точно сами желали – и как можно скорее – быть сожженными. Порой их толкало безумие, порой – отчаяние. Одна англичанка на пути к костру сказала народу: «Не осуждайте моих судей. Я сама хотела сгубить себя. Родители с ужасом отступились от меня. Муж отрекся. В жизнь я вернулась бы обесчещенной... Мне хотелось умереть... Я налгала на себя».
Первый призыв к терпимости, первый протест против дурака Шпренгера, против его страшного «Руководства» и его доминиканцев принадлежали легисту из Констанца – Молитору. Он высказал ту здравую мысль, что признаниям ведьм нельзя придавать серьезного значения, так как их устами говорит не кто иной, как князь лжи. И он высмеивал чудеса дьявола, доказывая, что они только кажущиеся. Косвенно страшный удар инквизиции нанесли и Гуттен и Эразм в своих сатирах на идиотов-доминиканцев: «Ради права конфискации те же люди обвиняли и судили, опираясь на тысячу ими вымышленных историй».