Ведьмаки и колдовки
Шрифт:
Девицы разом повернулись к ведьмаку, и во взглядах их читалась немалая заинтересованность.
— Себастьянушка, — с мягкою укоризной произнес упомянутый Аврелий Яковлевич, — друг мой сердешный…
…при этих словах Себастьян ощутимо вздрогнул.
— …чудится мне аль ты взаправду полагаешь, что будто бы я в частном порядке этакие… кунштюки вытворяю?
— А вы вытворяете? — поинтересовалась Мазена.
— Тебе-то зачем?
— Мало ли… на будущее… мы, Радомилы, предусмотрительны.
— Вытворяю, вытворяю, только вам оно не поможет. А ты, Себастьянушка,
— Он правду говорит? — шепотом поинтересовалась Евдокия, которой чем дальше, тем меньше в этом доме нравилось.
— Не знаю. — Лихо ответил так же, шепотом, и в шею поцеловал.
Прилюдно.
Ужас какой, но смутиться Евдокия не успела…
— Кстати, дорогая Мазена, я вам даже попытку отравления прощаю… понимаю, что вы не по собственной воле, из интересов рода, так сказать… а тут я мешаюсь, не подпускаю к королевичу… и да, полагаю, вы вовсе не в фаворитки метили. Радомилы надеялись получить новую королеву? И за-ради этих надежд готовы были рискнуть вашей жизнью, не говоря уже о какой-то провинциальной панночке, которая сама своего счастья не разумеет?
— Не докажете…
— И не собираюсь. Это я так, к слову, чтобы не осталось недомолвок. Были у меня подозрения и на Эржбету…
Та лишь плечиком дернула и уточнила:
— Из-за бабушки, да?
— Из-за нее… и еще из-за вашей… семьи. Вы — единственный выживший ребенок. Полагаю, неспроста… поначалу я думал, что вам или отец не родной, или матушка… так бывает.
Она вздернула подбородок, явно не собираясь комментировать сие сомнительного свойства предположение.
— Но после, присмотревшись, я нашел весьма характерные черты и Драгомилов, и Пшескевичей, которые, правда, в глаза не бросаются. Сомнений нет, вы — родное дитя.
— И что?
— Ничего. — Себастьянов хвост соскользнул с запястья Клементины, и та отступила к алтарю, но была остановлена ведьмаком. Притом Аврелий Яковлевич и с места не сошел, лишь укоризненно головой покачал, и Клементина смутилась, будто гимназистка, застигнутая за разглядыванием открыток фривольного содержания.
Меж тем ненаследный князь продолжил:
— Осталось два варианта. Счастливую случайность я отмел, поелику в этакие случайности не особо верю… да и предыдущие беременности крепко подорвали здоровье вашей матушки… вон Аврелий Яковлевич и справку от медикуса раздобыл, по которой выходило, что сама панна Берута выносить и родить жизнеспособное дитя никак не могла. Следовательно, возвращаемся к последнему варианту. Заменная жизнь, так?
Эржбета молчала.
— Не волнуйтесь, вас-то никто не обвиняет… вы, простите, не в том возрасте были… если вообще вы были, чтобы решение принимать. А прапрабабка ваша, которая обряд проводила, давно уже человеческому суду неподсудна.
— Какая теперь разница?
— Никакой, Эржбета, совершенно никакой… вы не виноваты, что ваша прапрабабка хотела наследника, а отец оказался чересчур слаб, чтобы противостоять ее желанию. И боязлив… или не знаю, в чем дело, но доказать, что он о ритуале знал, не получится.
— Не он один, — тихо ответила Эржбета. — Вы говорите, что я не виновата, но там… там все как-то узнали и… и решили, что виновата именно я. Не только в том, что моя бабушка выкупила мою жизнь чужой…
— Детской, — очень тихо произнес Лихослав. — Это не просто запрещенный ритуал, это… черная волшба, как она есть…
— Но она и вправду не виновата. — Евдокии было жаль Эржбету.
Ведь и вправду непросто ей приходилось.
Откуда узнали? Кто-то за старухой подсмотрел, кто-то кому-то что-то сказал… да и мало ли способов есть? Сплетни по селу разлетаются быстро, день ото дня обрастая подробностями. И ежели бабка Эржбеты убила ребенка, то… то саму Эржбету еще до появления ее на свет сочли чудовищем.
— Вам так хотелось высказаться. — Эржбета поднялась и ткнула в чешуйчатую грудь пальчиком. — Показать, какой вы умный… как до всего дошли… правду раскопали… Раскопали, поздравляю. Так все и было. Почти так. Наследника желал мой отец. Вот только он был болен, дурную болезнь подцепил, оттого и умирали дети, что у мамы, что у любовниц его. И главное, он лечился, вылечился, а дети все одно… и бабушка сказала, что знает верный способ, надо только купить здорового младенчика. А он согласился. Ведь что ему до других младенцев? В деревнях их множество, в деревнях рожают каждый год почти, некоторых и сами свиньям подкидывают, чтобы…
— Меня сейчас вырвет, — сказала Мазена, обмахиваясь пятерней. — Нам обязательно это слушать?
— Кто бы говорил. — Эржбета обернулась. — Моя прапрабабка — детоубийца, а отец замаран, пусть и не желает признаваться, в черной волшбе, но я сама никого не убивала…
— Я убивала?
— Ты искалечила двух девчонок, чтобы обойти этот дурацкий пункт с единорогом…
Мазена от обвинения отмахнулась с легкостью:
— Они знали, на что идут. Им было уплачено…
— И совесть тебя не мучит?
Судя по всему, совесть у Мазены если и просыпалась, то нечасто. Да и куда совести против родовой чести, которую позорить вовсе невместно.
— Я же ничего не делала! — Эржбета почти кричала. — Ничего! А меня попросту отослали… меня боялась родная мать! И продолжает бояться. Отец не лучше… слуги… кормилица и та хотя знает меня с рождения, а все одно… в деревне шепчутся, что за меня не одного, а дюжину младенчиков убили… или две дюжины… или каждый год по две дюжины… что бы ни случилась, я виноватая… дом трижды поджигали…
— И потому вы, Эржбета, в конкурсе увидели шанс вырваться из привычного круга?
— Да. Осуждаете?
— Одобряю, — ответил Себастьян. — И весьма рад, что колдовка — не вы. Панночка Габрисия…
— Понимаю, — прервала та жестом. — Позвольте я сама. Несколько лет тому я имела несчастье быть обрученной с человеком, который… которого… которого застала в весьма компрометирующих обстоятельствах.
— В постели с Богуславой? — уточнила Мазена, бросив взгляд на эту самую Богуславу, которая ныне казалась совершенно безразличной к происходящему вовне.