Ведьмин пасьянс
Шрифт:
Иванна не воспользовалась предложением матери Антона, не пошла к нему пить кофе, а пригласила его к себе, предварительно переговорив по телефону с хозяйкой, Ларисой Сигизмундовной.
Когда Антон пришел, он был поражен, увидев, что старушка будет третьим участником чаепития. Лариса Сигизмундовна на правах хозяйки церемонно разливала чай, рекомендовала хотя бы попробовать выставленные на стол варенья собственного приготовления, беспрерывно говорила не по возрасту звонким голосом и молодела на глазах.
— Это варенье из райских яблочек, смотрите — они прозрачные на свет. Сейчас такие деревья большая редкость, пройдет совсем немного времени, и они исчезнут, как многое из того, что было в прошлом. А это желе из красной смородины, с кислинкой, потрясающий вкус. Попробовали? Вам понравилось? Берите еще, не стесняйтесь. А это ореховое варенье. Признаюсь, не я его делала, хотя ранее доводилось. Исключительно вкусное. Для него берутся еще зеленые орехи, вымачиваются в растворе извести…
— Лариса Сигизмундовна, вы извините, что прерываю вас. Ваше варенье бесподобное, но я хотела рассказать об Антоне, точнее, об имеющейся у него проблеме. Вкратце я упоминала об этом в телефонном разговоре.
— Милочка-Ванечка-дорогая, у меня прекрасная память, но лучше напомнить, чтобы я ничего не напутала.
— Дело в том, что у Антона некий промежуток жизни выпал из памяти.
— Ой-ой-ой! Такой симпатичный молодой человек — и такая неприятность! А что врачи говорят?
— Антон обращался несколько раз к психотерапевтам, но безрезультатно. Пробелы в памяти не восполнились. Предполагают, что это результат психической травмы или контузии. А если учесть, что его нашли раненым в Афганистане, потерявшим память…
— Не продолжай, милочка, Я попробую сама разобраться.
Старуха пристально посмотрела на Антона, который молча сидел за столом, слушая разговор женщин о себе и не понимая, для чего устроили этот балаган.
— Ерунду говорят ваши доктора. У него «замок» на памяти, а то, что контузия и сильные психические потрясения были — правда. Надо избавиться от «замка», и тогда память вернется.
— Вы это сможете сделать, Лариса Сигизмундовна?
— Попытаюсь… Молодой человек, встаньте, подойдите к окну. Что вы там видите?
— Вижу, что весна наступила. Травка зеленеет, солнышко блестит. — Антон улыбнулся.
— Когда у вас произошел провал в памяти?
— Летом. Я сидел в ленкомнате и рисовал стенгазету к приезду большого начальства.
— Вы не смотрели тогда в окно?
— Нет, впрочем, не помню.
— А вы посмотрите сейчас Что там увидели?
— Каменный двор, плац, стены, по углам вышки… Вот черт! Это же дисбат!
Дверь открылась, и в ленкомнату словно вкатился полненький, колобкообразный замполит, обмахивая себя фуражкой и вытирая платком пот, обильно стекавший по лицу.
— Ч-черт! — воскликнул Антон, случайно поставив кляксу тушью, — он писал плакатным пером.
— Чего чертыхаешься? Как идут дела, что с газетой?
— Медленно, но уверенно, товарищ майор. К сроку поспею, если отвлекаться не буду.
— А отвлечься придется, — сказал маленький человечек с погонами майора, неожиданно вынырнувший из-за широкой спины замполита. — Мне надо будет стобой побеседовать. Один на один, — добавил он, взглянув на замполита.
— У меня есть неотложные дела, так что я вернусь через час, — недовольно произнес замполит.
— Через полчаса, — поправил его майор.
— Ах да, запамятовал — через полчаса. Но смотри, Барановский, — газета сегодня должна быть сделана!
— И Кудыкина с собой захвати, — бросил майор.
Замполит выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью и зло чертыхнувшись в коридоре, но так, чтобы было слышно и в комнате.
— Сказать тебе, откуда я? — спросил маленький майор с холодными серыми глазами.
— Догадываюсь. Из Комитета госбезопасности.
— Может, знаешь, зачем я здесь?
— Или срок убавить, или срок прибавить. Третьего не дано. Первое предпочтительнее, товарищ майор.
— Убавлять-прибавлять сроки — это не моя компетенция. А вот избавить от срока смогу. Например, освободить тебя от дисбата вчистую — ведь зачем тебе это пятно на биографии в начале молодой жизни? Только пойдешь дослуживать не в свою часть, а отправишься в Афганистан.
— Это почему?
— Я так решил.
— А по-другому вы можете решить?
— Могу, но не буду. Выбирай: «отпахать» два года в дисбате — а это твоя первая судимость, и в институт не попадешь, первый отдел не пропустит, а ты, я вижу, парень грамотный — или Афган, полгода «учебки» и год там, всего полтора. Возвращаешься героем, льготы при поступлении в институт, как у ветерана войны, девчонки писают от восторга, ребята ходят за тобой табунами и смотрят в рот.
Антон до этого никак не задумывался о возможности служить в Афганистане. Слышал, что там очень тяжело: жара, пыль, душманы, смерть. Но в молодости слово «смерть» воспринимается совсем по-другому, не так, как с возрастом. Кажется, молодость сама по себе амулет, который делает тебя неподвластным смерти. Героическая романтика — побывать в далеком краю, увидеть чужую жизнь, испытать себя в экстремальной ситуации, уйти от идиотизма плаца в дисбате. Эти мысли приятно взбудоражили кровь, гася робкие возражения разума, подкрепленные скудной информацией о войне «там»: тысячи убитых, раненых, инвалидов — и во имя чего?
Но когда тебе нет и девятнадцати и ты полон сил, энергии, желания жить дальше и не веришь, что маленький кусочек свинца в одно мгновение может тебя лишить всего этого, не знаешь, что страшнее смерти полная инвалидность, своего рода тюрьма, только бессрочная, где надо уметь начать жить сначала, — что можешь ответить на такое предложение?
Только «да». И в этом «да» присутствует «нет» бессмысленной муштровке, бесправию, унижению в дисбате.
— Вот это мужской разговор! — обрадовался майор. — Ты парень крепкий, по тебе спецназ плачет. Вот эту формочку заполнишь и со мной отсюда уйдешь.