Ведьмин жребий
Шрифт:
Она внезапно умолкла. Кайн, отчаянно пыхтя, поднимался на холм. Одного взгляда на конец веревки с узлами хватило для осознания ситуации, но надо отдать ему должное — он не поддался гневу и медленно поставил на землю ведро. Тяжело вздохнул.
— Что я говорил тебе, Медейна? Неужели ты не поняла?
Летиция смотрела на него, упрямо стиснув рот. На солнце блеснул стилет, скользнувший в ладонь мужчины. Она не поверила своим глазам.
— Кайн… — попыталась остановить его Сканла.
— Нет, — он указал на нее острием кинжала, — я держу свое слово.
Поигрывая стилетом, мужчина направился к пленницам.
— Не убивай их, — вырвалось у Летиции. — Они ни в чем не виноваты.
Ведьмы заволновались, сбившись в плотную кучу. Благодаря свойствам мешка, блокирующего магию, до них долетали лишь обрывки разговора, а сквозь черную ткань не проникало ни крупицы света.
— Я не могу их убить, — с сожалением произнес Кайн. — Слишком много усилий было потрачено на то, чтобы ими завладеть.
Он схватил одну из ведьм за ворот рубашки. Летиция с тревогой наблюдала за мужчиной, кусая губы. Она думала, что готова к последствиям своим действий, но это оказалось не так. В обмен на свободу двух девушек госпожа ди Рейз усугубила положение семерых.
Раздался громкий треск ткани. Кайн разрезал рубашку надвое, выставив на обозрение нагое тело пленницы. Ведьма задрожала от холода, попыталась запахнуть рубашку, как плащ, схватившись за ее края, но ветер раздул края одежды прежде, чем она успела это сделать. Летиция тяжело сглотнула и отвернулась. Кайн не мог лишить ведьм жизни, поэтому он их унижал.
Точно так же он поступил с остальными пленницами. Одну из девушек — ею оказалась Джил — Кайн случайно зацепил кинжалом, оставив на ее теле длинную продольную царапину. Покончив с раздеванием, Кайн милостиво предложил ведьмам напиться, но никто не взял чашку из его окровавленных рук. Тогда мужчина сам отпил из ведра, а после опрокинул его ногой, вылив остаток воды на землю. Затем он взглянул на Летицию.
— Надеюсь, ты больше не станешь меня разочаровывать. Я, знаешь ли, — Кайн спрятал стилет в рукав, — могу разыграть для тебя целое представление для взрослых.
— Почему ты это делаешь? — тихо спросила его Летиция. — И почему ты, — она вгляделась во мрак под капюшоном Сканлы, — позволяешь ему это делать?
Ее вопросы потонули в жалобном завывании ветра. В дальнейшем во время своих недолгих отлучек Кайн предусмотрительно брал Летицию с собой.
Интерлюдия 8. Кокатрис
— Пожалуйста, не убивайте нас, — сказала женщина в бежевом переднике. Ее волосы были стянуты в растрепанный пучок на затылке, с покрасневших рук стекала мыльная вода. — Мы ничего не сделали.
Двое вооруженных людей с нашивками на груди — восстающий лев на алом фоне — держали под руки отца Милли, по одному солдату стояло рядом с матерью и самой девочкой. Охотничий лук — перебитый и с разорванной тетивой — лежал на деревянных ступеньках крыльца вместе с горсткой сломанных стрел. Передние окна дома выходили во двор с колодцем и крошечным садом, состоявшим из трех квадратных клумб: голубые розы, червонная фиалка и снежно-белый ирис. Ветви золотого клена едва заметно колыхались — Милли часто любила сидеть в его тени, читая редкие книги, которые родители привозили из города. Им приходилось жить в глуши, но отец с матерью научили ее счету и письму на тот случай, если Милли со временем вздумает их покинуть. Она любила книги больше всего на свете, но сейчас она готова была отдать этим людям все свои сказки — даже те, что с картинками, — лишь бы они оставили в покое ее семью.
— Браконьерство карается смертью, — сказал человек с двумя саблями на поясе и коваными эполетами на плечах.
Отец подался вперед, невзирая на сдерживавших его солдат, с ненавистью вгляделся в загорелое, испещренное морщинами лицо офицера. От этого его порыва Милли сделалось еще страшнее: ей казалось, что если они будут стоять смирно и молчать, солдаты отпустят их с миром. Может, заберут небольшие сбережения, которые мать хранит под сундуком в гостиной. Но деньги можно заработать — а вот родителей уже не вернуть.
— Кто сказал, что этот лес — ваш? — вспылил отец. — Мы живем здесь больше десяти лет, и никто не говорил, что…
Когда-то он принял решение, что лучше жить вдали от цивилизации, чем прозябать в нищете, и до сих пор оно казалось ему верным. Отец не учел одного — в дикой природе выживает сильнейший. И он же забирает все.
— Десять лет они кормятся с королевской руки, — ответил офицер, не отводя взгляда, — и не заплатили ни монеты нашему общему благодетелю. Королю принадлежат пески, леса и пустыни. Только автократоры заслужили право на независимость — деньгами и кровью. А вы кто такие? Вы живете на чужой земле.
Милли и не догадывалась, что отец знает столько бранных слов. Самые грязные, изощренные ругательства градом сыпались с его уст. Офицер выслушал его с каменным лицом. Потом вздохнул, обнажил саблю, и, не глядя, рубанул отца Милли по груди. Единственным звуком, сопровождавшим кончину главы семейства, был глухой стук упавшего тела. Под ним растеклась темная лужа крови.
'Папа, почему?' — в голове Милли вертелся вопрос, ответа на который она уже не получит. У нее судорогой свело горло. Ее мать запричитала, заголосила, но солдат с ярко-рыжей шевелюрой не позволил женщине рухнуть на колени подле тела убитого.
— Позабавитесь с ней? — спросил рыжий у офицера.
Тот критически оглядел женщину. Поджал губы.
— Нет, она слишком стара.
Рыжий понимающе кивнул и, более ничего не спрашивая, всадил кинжал женщине между лопаток. Мать конвульсивно дернулась, в ее горле что-то заклекотало, глаза закатились под веки, и спустя несколько секунд она растянулась на земле рядом с мужем. Общая могила, подумалось Милли, в таких хоронили чумных. Сбрасывали в яму, а потом поджигали…
— Сколько тебе лет? — спросил ее офицер. Со временем его лицо стерлось из памяти, но лев на его нашивке, символ власти короля, да будет его правление долгим и справедливым, — лев с черным языком, обвившим рукоятку черного меча, — Милли возненавидела его на всю жизнь. — Имя?
— Ей тринадцать, — отозвался тот, что убил ее мать. Он пнул в живот мертвое тело женщины. — Узнал у вот этой леди. Выглядит младше, да? Зовут Миллисент.
— Раздень ее, — велел офицер.
Милли попыталась вырваться, но сильные руки держали крепко, а солдаты не церемонились: они просто разорвали ей платье до бедер, пустив в ход кинжалы. Они могли делать с ней все что захотят, а у нее не было возможности им помешать. Чем она провинилась перед богами? Осознание приходило медленно, толчками — Милли осталась одна на белом свете, эти люди превращали ее жизнь в ад.