Ведьмина роща
Шрифт:
Не успели они закончить препираться, как Глаша уже выскочила в кухню. Тетка Варвара усмехнулась:
– Ишь, скоро как собралась. Куртку накинь и сапоги резиновые на ноги, тут тебе не проспект. И волосы прибери, чего патлатая ходишь.
Сашка окинул сестру сердитым взглядом и со вздохом открыл дверь:
– Ну пошли, что ли, раз собралась. Да только смотри, наши любят страшилки-то рассказывать, ты мне потом ночами не реви!
Глаша одарила брата удивленным взглядом и, вскинув голову, вышла в сени.
– Точно барышня! – прыснула вслед Варвара.
На берегу уже горел костерок, вокруг сидели и толпились парни и девушки. Стоило Сашке с сестрой показаться из-за поворота, вся толпа разом затихла и повернулась к ним. Вперед выступил широкоплечий рябой Кондрат,
– Привел-таки барышню… – перекатывая травинку с одной стороны полубеззубого рта на другую, усмехнулся Кондрат и принялся оглядывать Глашу. – А ничего телочка, дойная.
Глаша с трудом пыталась сдержать румянец и упорно смотрела рябому прямо в глаза. Если она сейчас даст слабину и покажет, что обиделась, все лето ее будут шпынять и плеваться вслед. И Сашка, который теперь, насупясь, стоял в сторонке, ей не поможет. Она здесь чужая, и портить отношения с ребятами из-за нее брат не станет.
– Чего принесла на этот раз? Яблочек? Орешков? – Кондрат подошел ближе и попытался схватить Глашу за задницу, но та увернулась, достала из-за спины пакет чипсов и блок сигарет и бросила к костру.
Рябой хмыкнул, оценивающе осматривая «откуп». Все затихли, ожидая вердикта. Кондрат перевернул ногой блок сигарет, всмотрелся в упаковку и расплылся в одобрительной улыбке:
– Во, барышня ученая, сразу видать. – Он распахнул объятия и совсем по-доброму посмотрел на Глашу. – Ну здравствуй, Глафира Батьковна! Да иди, не боись, не обижу.
Глаша с облегчением выдохнула и позволила прижать себя к потной вонючей груди. Когда она первый раз приезжала в деревню, про откуп она не знала ничего, но, памятуя своих школьных друзей, привезла целую гору леденцов и жвачек. И была жестоко обсмеяна и изгнана с костровых посиделок. Второй год она привезла чипсов, но этого оказалось мало. В этот раз, понимая, что костры – единственное развлечение на все лето, Глаша подошла к вопросу «откупа» очень серьезно и не прогадала.
– А подросла за год! Похорошела! – Кондрат наконец разжал каменные объятия, давая ей вдохнуть. – Ну, садись, угощайся.
Глаша села на небольшой чурбачок возле костра, и ей протянули фляжку с вонючей жидкостью. Пить это было нельзя, Глаша уже знала. Она поднялась и с негодованием выплеснула содержимое фляги в костер. Все рассмеялись, Сашка с облегчением вздохнул и уселся рядом с сестрой.
Полвечера Глашу донимали расспросами про город. Из всей компании там бывал только Кондрат, и то один раз проездом, но каждую новость, каждую сплетню ловили жадно, точно росу после жаркой ночи. Особый интерес вызывали рассказы о школе: о большой светлой столовой, где на завтрак дают румяные пышки с изюмом, а на обед компот из сухофруктов; о спортивном зале – самом большом в городе, там по весне проходили районные соревнования по баскетболу. Здесь школа тоже была: двухэтажное бревенчатое здание с протекающей крышей совмещало в себе детский сад и среднюю школу до девятого класса. Сашкина мать, тетка Варвара, была директором и школы, и сада, она же учила русскому языку, литературе, биологии и истории. Изредка из соседнего села приезжал дед Филимон и учил ребят геометрии и физике, а больше – сушить табак да делать самокрутки. Других предметов в школе не было. Прошлые годы присылали из города на практику молодых учительниц из педуниверситета, но редко кто из них выдерживал здесь больше недели, и последнее время практику в Ведьминой роще прекратили.
Глашу слушали раскрыв рты и округлив глаза, удивленно покрякивали, отшучивались и большей частью не верили. Но рассказы о химии всех прямо взбудоражили, Кондрат даже спросил, учили ли их уже золото варить. Глаша попыталась объяснить, что золото не варят, а добывают из речного песка, но ее только дурой обозвали и сказали, что и учитель у нее дурак, раз таких простых вещей не знает. От этого и от воспоминаний о городе ей сделалось совсем тоскливо, даже слеза выкатилась. Глаша замолчала и сердито отвернулась от костра. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из ребят заметил, будут потом все лето малолеткой дразнить: тем, кого по возрасту и откупу допускали к костру, плакать считалось зазорным.
– Ладно, довольно заливаться. – Кондрат протянул ей бутылку квасу. – На-ка, выпей да послушай наши сказки. Витек! – Он махнул рукой рыжему парню и похлопал по бревну возле себя. – У Витька вон бабка по зиме померла да перед смертью рассказала ему всякого, чего и не знал никто в округе. Про ведьму старую, что в мазанке-то живет. Они, Витек говорит, с бабкой его по молодости дружили.
Рыжий поднялся и перешел ближе. Кондрат протянул ему сигарету:
– Давай рассказывай как есть, потом вторую получишь.
Рассказчик из Витька был неважный. Глаше, выросшей на хороших книжках и умных историях, стоило немалых трудов продираться сквозь бесконечные «вот», «говорю», «говорит», эканья и повторы. Но, с другой стороны, это было хорошо: пытаясь собрать воедино Витькины слова, она наконец отвлеклась от тягостных дум.
Витькина бабушка, Настасья Петровна, была из долгожителей, которые знают, как пришли к реке ссыльные и стали рыть на берегу землянки, ставить избы да пахать дернину. Родители Настасьи были из тех первых, кто поставили избу на солнечном пригорке и объявили себя главными на селе. Помнила бабка Настасья и то, как лет через пятнадцать после основания деревни (а назвали ее тогда просто Березовой рощей) пришла к ним с соседнего пожарища сирота – девчонка молоденькая, годов десяти, чернявая, синеглазая. Попросилась пожить до весны, никакой работы не чуралась, тихая да кроткая была, и народ приютил сиротку, отдал ей пустую мазанку, что осталась от умершей от тифа семьи кузнеца. Девчоночка оказалась рукастая да травам обученная, знала, что от какой хвори помогает, в помощи никому не отказывала. Полюбили люди Ефросинью (так она назвалась) да и оставили в деревне жить. И хорошо зажила Березовая роща: на солончаках хлеба родились, скотина была крепкая и плодовитая, и народ болезнями почти не мучился. А если и приключалась с кем беда, Фросюшка, точно почуяв, сама приходила да выхаживала, вымаливала хворого.
И продолжалось так лет пять или семь, покуда не выросла из девочки Фросюшки красавица писаная. Волосы, точно смоль, черные, глаза лазоревого яхонта ярче, статная да ладная. И пошли сваты на двор ее один за одним, но не принимала никого Фросюшка, всем шутками да прибаутками отказывала, а причины не называла. Известное дело, чужое счастье глаз режет. Обозлились девки, что парни все у Фросиных ворот, да сговорились не на шутку. Позвали Ефросиньюшку с собой по ягоды в лес, накинулись на нее всей оравой, бить да за косы трепать принялись. Уж и плакала, и молила их Ефросинья, но девки точно умом повредились, нипочем отпускать не хотели, грозились косы остричь, если еще кого у ворот ее увидят. Налетел вдруг среди ясного дня ветер яростный, принялся девок ветками по рукам хлестать, следом птицы лесные кинулись, кому глаз выклевали, кому косу подрали. Испугались девки, бросили Ефросюшку да кинулись прочь.
И разнеслась по деревне весть, что Ефрося – ведьма, что сам Лесной Хозяин за ней присматривает. Стали люди косо на нее поглядывать да через левое плечо поплевывать. А Фрося живет себе тихонько, как и прежде, травы собирает, деток лечит, зла никому не поминает. Да только Лесной Хозяин ничего не забыл. Появился на деревне кузнец молодой, Епифаном назвался. Откуда пришел да какого роду – неведомо. Стал Епифан по девкам ходить, подарками их одаривать. Одной очелье жемчужное, другой бусы яхонтовые, третьей браслет яшмовый. Только недобрые это были подарки. Пошла одна девка щепу колоть, засмотрелась на браслет яркий да отрубила себе руку по самый локоть. Другая бусами яхонтовыми удавилась: поскользнулась в сарае и зацепилась ими за дверную ручку. Уж и рвали, и резали бусы проклятые – не берет их ничего. Позвали кузнеца, чтобы расцепил, да пока пришел тот, задохнулась несчастная насмерть. А про очелье народ до сих пор и вспоминать боится – знать, совсем страшное что-то приключилось. А девки все из тех, что Ефросинью в лесу бивали.