Ведьмина сила
Шрифт:
— Ты не единственная потерявшая. Ехидна и мою семью забрала. При последней облаве она убила всех моих. Мама, отец, бабушка, сестры, тетки… Все. Меня тогда в поход не взяли — посчитали маленькой. А на самом деле они просто знали, что не вернутся. Сберегли. Это, — и нервно провернула на пальце кольцо, — все, что у меня осталось. Не завидуй. У тебя тоже всё будет в свое время, — добавила мягко. — Пойдем?..
И Мара неловко выбралась из кресла, потерла украдкой затекшие ноги. Осталась, в чем привезли от Верховной — грязные джинсы, рваный свитер. И ожоги. Элла увидела их и из улыбчивой
— Они заплатят, — посмотрела девочке в глаза и повторила: — Заплатят, не сомневайся. Я научу. Наставлю. Пойдем.
И Мара несмело взялась за протянутую руку, сжала горячие пальцы наставницы.
Элла была умной. Сильной. Начитанной и всезнающей. Спокойной. Сдержанной. Заботливой. И очень доброй. И так хотелось походить на наставницу во всем… И хотелось, и боялось. Страшно становиться такой же… страшной.
— А у тебя есть Пламя?
— Нет, что ты, Мар. Я обычная ведьма. Знаешь, что мы живем только до ста пятидесяти лет, и умираем на утро, после этого дня рождения? Не все, правда, до него доживают… А Верховные живут на десять лет дольше за счет Пламени. И оно — сильное, способное управлять всеми сферами через ведьм Круга — есть только у урожденных.
— Но ведь свое тоже можно получить?
— Можно. Слабое, рассчитанное только на одну сферу и неспособное собирать ведьм в Кругу, использовав их мощь. Да, можно. Но только после середины жизни и ценой очень, очень больших стараний. Я еще маленькая для Пламени.
— А сколько тебе лет?
— Сорок три.
— А не дашь…
Засмеялась.
— Да и тебе на вид совсем не тринадцать, а все мои сорок три, если в глаза посмотреть… Отставь прошлое в сторону. На время. Положи его в большой сундук, закрой на все замки и задвинь подальше в чулан. А ключики носи на шее. Чтобы помнить, ради чего учиться. И бороться.
— Я хочу Пламя.
— Хочешь — получишь. Оно тебе пригодится. Добудем, не сомневайся. Правда, говорят, если не родился с ним, то раньше середины жизни — семидесяти пяти лет — оно не сформируется, хоть костьми ляг… Но мы постараемся.
Мужа Эллы звали Артемием. Он был на полголовы ниже ее ростом, но широкий, кряжистый, рыже-русый, с задорным взглядом и аккуратной бородой. Элла говорила, что он носит бороду, скрывая свой юный возраст, а он отвечал, что она красится «под седину» для солидности. Они всегда подшучивали друг над другом и смотрелись братом и сестрой. И, пока шутки не касались Мары, она чувствовала себя лишней.
— Давай, палач, покажи, чему научилась, на что ты способна, — подначивал порой Артемий.
— Да я еще ничего…
— Все вы сначала «я ничего…» А потом приходите… и всё. Элл, а может, хватит на сегодня? Давай выгуляем девчонку, в кино сводим. На ужасы. А? Рискнешь?
— Тём, прекрати. Она же еще ребенок, ее не пустят. И я не пущу. Ей еще такие ужасы предстоят…
— Так пусть готовится. А что до «не пустят»… Так с вами же менталист. Кому угодно мозги заплету. И с ума сведу, если понадобится. Пойдешь, Маришка?
— С ума? Да.
Засмеялись.
— А вы…
— Ты, Мар. Не выкай, мы же
— Ты… палача не боишься?
— А что такое воздействие палача? Это воззвание к совести. Но, на твое счастье — и на счастье этой женщины, — когда я стоял в очереди за наглостью, совесть уже раздали будущим негодяям. И мне повезло родиться без нее. Поэтому — нет! — не боюсь.
— Он лжет, не слушай. Он просто постоянно сбегает от меня в командировки и там размышляет, что сильнее — привычка или страх. Пока сильнее привычка.
— Конечно, у меня же дети.
— У нас.
— Нет, у меня. А у тебя это начинающие колдуны на дрессуре.
Дети у них чудесные. И любовь, а не привычка. И только это Эллу и спасало. Она… вымерзала. Особенно заметно, когда муж уезжал.
— Тебя тоже это ждет, — говорила Элла негромко. — Сначала мы учимся видеть в живых людях бесчувственных мертвецов, а потом — наоборот. Это проклятье профессии, Мара. Профдеформация. Теряя ощущение чужой боли, мы теряем и себя-человека. Не тяни с семьей. Не жди принца или неземной любви, выходи замуж, когда поймешь, что рядом с мужчиной спокойно, хорошо и надежно. И не страшно — ему. И деток рожай. Только в семье наше спасение. Только в любви палач способен остаться человеком. Хоть немного.
Она была сильной и гибкой, как ивовый прут. Гнешь-гнешь, и до земли сгибалась, если нужно — если приказывали, но только зазевайся и ослабь хватку, прилетит так, что мало не покажется. И она старалась держаться. Но на морозе дерево промерзает. Трескается. И даже если рядом те, кто укутывает корни и убирает с кроны лишний снег… Природу не победить.
Никому.
— Он… он шевельнулся!
— Да, но это всего лишь мышечная память мертвого организма. Не бойся, Мар. Погоди-ка… Вы что вчера с Тёмой всю ночь смотрели? Поди каких-нибудь «Ходячих мертвецов»? Ну, я ему… Забудь про американских зомби. Наши, русские, другие.
— К-какие?..
— Набрасываться и убивать они точно не будут. Даже если прикажешь. Да и приказать-то не сможешь. Мозг мертв и не примет твои сигналы-слова. Но управлять мертвым организмом сможешь, как кукловод куклой. И для этого мы здесь. Учиться.
— З-зачем?
— Мало ли… Попугать непутевую молодежь. Вещи тяжелые принести. От заклятья, как щитом, закрыться. А чтобы драться мертвым, нужно самой владеть приемами боя. И защищать тебя труп будет по принципу «человек — отражение в зеркале», что ты сделаешь, то и он. Это неудобно, но может пригодиться.
— А скольких ты… поднять сможешь? Ну… сразу?
— Единовременно. Это называется «единовременно». Поднять — десятерых. Чтобы стояли и на ветру качались. А вот управлять — максимум тремя.
— А…
— Моя мать поднимала с полсотни, а управляла двадцатью. А бабушка могла поднять целое городское кладбище и спустить на врагов… всех. Но ей было сто сорок, когда… Это высший пилотаж, Мар. К тому же бабуля… специализировалась именно на мертвых организмах. А мы больше работаем с живыми. Мама моя так хотела. Мечтала, что сможет вырастить из меня целителя и прервать проклятье рода. Пока не получается.