Ведро на обочине

Олсуфьев Александр

– Нет, так, определённо, жить нельзя, – уверенно заявила баба Нюра и, повернувшись, тяжело ступая, опустив плечи, поплелась к себе в дом. Баба Глаша молча последовала за ней.

Почти всю ночь в двух окнах с угла в доме, где жила баба Нюра, горел свет, но что там происходило за опущенными занавесками, разобрать было невозможно. А на следующий день, за пару часов до рассвета, когда серый утренний свет немного разбавил ночную мглу, со стороны огородов по направлению к коровнику прошли, крадучись, две фигуры.

Следует отметить, что в колхозном коровнике давно уже из живых существ никто,

кроме ворон, не жил. Да и те чувствовали себя не очень уютно под дырявой крышей среди прогнивших стропил, так что без конца орали друг на друга и дрались как заведенные.

Пробродив по тёмным развалинам с четверть часа, всё время посматривая себе под ноги и осторожно, чтобы не пораниться, переступая через многочисленные мусорные кучи, бабки, наконец, увидели под завалившейся стеной то, что так долго искали – кусок бетонной плиты с торчащим из неё металлическим прутом, загнутым петлёй. Кое как взгромоздили его на тележку, и с огромным трудом, охая и вздыхая, ругая на чем свет стоит окаянных хулиганов, что повадились таскать картошку у бедных, несчастных старух, дотащили плиту до дороги, где и зарыли напротив дома бабы Глаши, работая лопатами молча и сосредоточенно, словно копали клад.

В этот день баба Глаша вытащила из погреба ведро с картошкой, и, изогнувшись от тяжести, отнесла его к дороге и аккуратно поставила на обочине. Потом, нагнувшись, обвязала в несколько узлов вокруг ручки кусок прочной пеньковой веревки, а другой конец её привязала к железной петле, что торчала невдалеке из холмика только что накопанной земли.

Дернув несколько раз за веревку, и убедившись, что узлы держат крепко, баба Глаша выпрямилась, взглянула, прищурившись, в одну сторону, потом повернулась в другую и, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, от слепящего солнца, посмотрела на дорогу. На дороге никого не было, но слышался нарастающий гул моторов и, спустя несколько минут, из-за поворота вылетела целая вереница разноцветных автомобилей. Словно соревнуясь друг с другом, они на большой скорости пронеслись мимо, обдав стоящую на обочине бабку горячим, жирным от бензиновых испарений, воздухом.

Баба Глаша проводила их недовольным взглядом, с некоторым сомнением ещё раз взглянула на привязанное ведро и, отвернувшись, быстро-быстро пошла к своему дому.

Войдя в калитку, она, однако, не поднялась на крыльцо, а сразу же свернула направо и скрылась за большим кустом шиповника, который рос у неё под окнами в палисаднике и разросся до таких размеров, что закрывал половину окна. Баба Глаша давно уж приноравливалась его вырезать, да только руки всё не доходили. И, как оказалось, правильно сделала, что оставила куст в целости и сохранности, потому что сейчас, спрятавшись под его раскидистыми ветвями, она села на заранее приготовленную табуретку и, взяв в руки черенок от лопаты, принялась высматривать из засады картофельных воров.

Машины проносились мимо одна за другой. Ведро стояло на обочине, на самом виду, но никто на него не «клевал». Время медленно утекало минута за минутой, автомобиль за автомобилем. Над душистыми цветами деловито и монотонно гудели пчелы, привлеченные сладким ароматом шиповника. Солнце припекало, поднимаясь в безоблачном небе всё выше и выше. С большим трудом удерживаясь от того, чтобы не закрыть отяжелевшие веки и не вздремнуть с четверть часа, а то, может быть, и подольше, баба Глаша сидела с широко открытыми глазами, опасаясь даже моргнуть.

Горячие солнечные лучи скользили по ее лицу, дремота, как бархатная паутина, опутывала всё тело, и баба Глаша, расслабившись, выпустила из рук палку, которая, скатившись с колен, довольно больно ударила по ноге, что слегка привело её в чувство, и как раз вовремя, потому что в этот самый момент рядом с ведром остановился автомобиль.

«Жигули», – мысленно прокомментировала баба Глаша. – «Небогато…»

Дверь открылась, и из автомобиля вышла молодая женщина. Подойдя к ведру, она наклонилась и, поправив сползающие с носа большие, круглые очки, осторожно потрогала самую верхнюю картофелину.

«Не они…» – определила баба Глаша и, вздохнув, поднялась с табуретки.

– Простите! – выкрикнула молодая женщина, увидев выбирающуюся из-за куста бабу Глашу. – Это вы торгуете картошкой?

– Я, я, а то кто же ещё? – недовольно пробормотала себе под нос баба Глаша и, разминая затекшие ноги, вперевалочку пошла к потенциальному покупателю. – Мы торгуем, мы! – крикнула она в ответ уже голосом бодрым и приветливым.

– А почём ведро у вас будет?

Баба Глаша назвала цену. Женщина задумалась и, вновь нагнувшись к ведру, начала перебирать картофелину за картофелиной.

– Картошка хорошая. Выращена в собственном огороде. Никаких удобрений, лишь навозом подкармливала. Вся ровная – одна к одной, – обнадёжила её баба Глаша, а сама подумала:

«Ох, и худенькая ты. Бледненькая какая-то, как поганочка. Наверное, день-деньской в конторе за столом сидишь – света белого не видишь. И очёчки эти… страшненькие… что блюдца на носике твоем… На совенка похожа, какой из гнезда днем вывалился… Я б тебе и так отдала, милая, как пострадавшей от стихийного бедствия, да не могу – и деньги нужны самой, и цену сбивать нельзя, а то соседи мне «козью морду» состроят».

Но вслух, конечно же, ничего этого не сказала, а продолжала стоять рядом и молчать, чувствуя в глубине души, что покупатель верный – без товара не уйдёт.

Дело в том, что все, кто торговал картошкой на дороге в этой деревне и в других, также, не сговариваясь, придерживались, приблизительно, одной цены. Так что, тот, кто задумал купить, мог выбирать лишь понравившееся ему по цвету или форме ведро, или сорт картошки, конечно, если знал в этом толк и был в состоянии отличить по внешним признакам один вид от другого.

Перебрав почти все картофелины сверху, женщина, наконец, решилась и, выпрямившись, коротко сказала:

– Берём.

Баба Глаша тут же нагнулась, ловко отвязала верёвку от ручки, без видимых усилий подняла ведро и пересыпала содержимое в пакет худенькой женщины. Та еле удержала сумку навесу. Кое-как дотащила картошку до машины, поставила себе в ноги, отдала деньги, и автомобиль укатил.

Баба Глаша с жалостью посмотрела им вслед.

«Эх, городские – сами не живут и другим покоя не дают», – вздохнула она и пошла к себе в погреб за новой порцией картошки.