Ведро на обочине
Шрифт:
– Вот она и устремилась к моему ведру с картошкой, чтобы, возвратившись домой, испечь своим мальчикам картофельных оладий. Разве это не счастье видеть, как твои детишки за обе щёки уплетают приготовленные собственными руками оладьи? Ещё какое счастье, – тихо прошептала баба Глаша и промокнула кончиком платка скатившуюся слезу, потом подняла глаза и долго смотрела на фотографию в аккуратной рамке, висящую чуть в стороне от остальных. На ней были изображены смеющиеся мальчик и девочка.
Баба Глаша встала из-за стола и, опираясь о край, обошла вокруг, приблизилась к фотографии и долго смотрела на радостные лица. Потом, дотронувшись легонько рукой до рамки, провела ладонью
– А тут я вылезла из-под куста. Здрасьте вам! Чучело чучелом. Хорошо ещё, что дубину оставила там же. Конечно, не каждому понравится смотреть на такую оборванку. Была бы я одета поаккуратнее, а не в это рабочее старьё, так и разговор бы пошёл по-другому. Она для детишек своих старается, а у меня и ведро мятое, и картошка с землицей, и я страшнее войны – конечно, не захочется покупать. Ну, разве такие грязные предметы могут помочь доставить удовольствие? Нет. И ни каких сомнений здесь быть не может. Она праздник хотела устроить, а нашла на обочине старое ведро с грязной картошкой, да ещё обвязанное пеньковой верёвкой – и не представилось её душе, что «это может доставить высшее удовольствие»…, а потому она развернулась, вильнула задом и укатила.
Кот Барсик, задрав хвост, словно верный телохранитель, ступая бесшумно, следовал за ней. Баба Глаша подошла к часам, что отстукивали уходящие неизвестно куда секунды, помахивая на прощание им маятником, потянула цепь и подняла гирьки повыше, поправила пальцем минутную стрелку:
«Отстают «ходики». Надо бы к мастеру отнести часы», – подумала она. – «А где его сейчас найдешь, мастера-то этого? Кто сейчас умеет старинные часы ремонтировать? В районе у нас таких не осталось. Был один мастеровой – Порфирий Фёдорович, да год, уж, как помер. Пусть земля ему будет пухом. Золотые руки у него были. Всё умел делать. Помер и никого взамен не оставил. Ушёл без следа. В город везти их, что-ли? А куда? По какому адресу? Эх…» – баба Глаша с досады махнула рукой. – «Видимо помру под их хриплое тиканье или … они раньше сломаются.
Что-то меня сегодня унылые мысли гложут – не к добру это. Ох, не к добру».
Баба Глаша подошла к окну и, отодвинув край занавески, выглянула наружу. В соседнем доме свет горел с угла в двух окнах.
– Что-то Нюрка не спит, тоже. Неймется, должно быть, как и мне. Пойду к ней, расскажу, что вычитала. Или … нет. Нужно дочитать до конца, а то вопросы начнёт задавать. Что он там говорил про предметы, которые могут доставить удовольствие душе?
«…il est inйvitable qu’elle ne s’y porte avec joie…» – кажется так: «… и она тотчас устремляется к нему с радостью».
– Мне бы сегодня одеться, следовало, поаккуратнее, порадостнее и всё бы получилось, но… – тут баба Глаша осеклась, задумалась и потом возмущённо в полный голос воскликнула:
– Да откуда я могла знать, что она, эта тётка, сегодня ко мне пожалует. Я её, вообще, не ждала. Я за ворами следила. Я Петьку-Кувалду ловила, а тут она раз! и явилась, – баба Глаша со злостью отодвинула стул и уселась читать дальше.
«Il paraоt de lа que, quoi que ce soit qu’on veuille persuader, il faut avoir йgard а la personne а qui on en veut…»
«Итак, в чём бы не вздумалось убеждать, всегда следует видеть, кого убеждают: необходимо знать его ум и сердце, правила, которыми он руководствуется, и предметы, которые он любит; наконец, о предлагаемой вещи надо знать, какое она имеет отношение к принятым началам или к предметам, которые почитаются желанными в силу приписываемых им прелестей. Поэтому искусство убеждения состоит как в искусстве быть приятным, так и в искусстве убеждать: до такой степени люди управляются более капризами, чем разумом!»
– «… управляются более капризами, чем разумом…» – задумчиво повторила баба Глаша. – Что верно – то верно. Вот захотелось ей испечь картофельных оладий, и она понеслась по дорогам, выискивая где картоха получше, где приглянется ей больше. А у нас вся картоха одинаковая вплоть до самого района, – баба Глаша не заметила, как начала говорить в полный голос.
Откинувшись на спинку стула, она смотрела на окно, но не ничего не видела, а представляла себе образ той гражданки с золотыми перстнями, с кучерявой головой, которая в её воображении, как рыба, всё время открывала свой рот, но слов сказать не могла, потому что баба Глаша не позволяла ей сделать это. Подняв руку и указывая пальцем куда-то в пространство, она, распаляясь все больше и больше, начала громко выступать, так что кот Барсик, удивлённо поглядывая на неё, соскочил на пол и, гордо вышагивая, на всякий случай пошел, от греха подальше, за печку.
– Тебе что картошка нужна вся помытая в золотом ведре? А нет такой здесь! У нас все вёдра грязные да ржавые, и картошка в земле. А ей, видите ли, приспичило оладушек испечь. Так покупай у меня! Нет, уехала. Махнула хвостом и укатила. И то ей не так и это ей не эдак. Тьфу! Дорого, видите ли. Ишь, капризуля, какая! Да не дорого, не дорого. Так же, как у всех. Но нет. У неё, видите ли, каприз. Видите ли, и я ей не приглянулась, и картоха моя не понравилась. Ну и катись на здоровье! Да! Пошла, пошла! Жги свой дорогущий бензин! – баба Глаша замахала руками, словно отгоняла надоедливую муху и такая злость её обуяла, что она чуть не поперхнулась, но, спохватившись, замолчала, вздохнула поглубже и так сидела какое-то время, надув щёки и выпучив глаза, прислушиваясь к биению сердца и сравнивая его с тиканьем старинных часов.
«Что это я так разошлась», – подумала она, успокоившись немного, – «так можно и мозгом тронуться, разговаривая сама с собой. Надо заканчивать эту практику. Ничего же на самом деле и не произошло. Ну не купила и ладно. Это её беда. Я-то с картошкой осталась. Но моя проблема в том, что не смогла её уговорить.
По ней же видно всё. Вся её жизнь на ней самой и нарисована, даже приглядываться не надо.
Золото-то это, не сама себе покупает, а муж, наверное. А коль покупает золото, значит, есть за что. Ну не за любовь, скорее всего: такое толстое чучело вряд ли может вызвать любовное чувство. Что когда-то было – прошло давным-давно, «… как с белых яблонь дым…». Страсть улеглась, чувство с годами исчезло, если оно, чувство-то это, вообще, когда-то было, но не расходятся, продолжают жить вместе. Значит, удерживает она мужика чем-то. А чем? Что-то общее у них должно остаться после любви-то. А что после любви остается? Только дети. Вот она и вьётся, чтобы угодить всем: и детишкам её, и мужику своему. А мужику своему можно угодить только через желудок. Поэтому и картошечки решила прикупить. Не золотом же кормить их».
Баба Глаша задумалась:
« А как всё просто, когда задним умом решаешь. Как говорится: знала бы где упаду – сломку постелила. Все мы крепки задним умом, а тогда, перед ней, стояла, как пень, и слова разумного не могла вымолвить, только на колечки её таращилась. Эх, не умею я торговать. Не умею я быть приятной и услужливой с незнакомыми людьми. Учиться мне надо. Как говорится: учиться, учиться, и ещё раз учиться. А что там у него про это написано?»
Она опустила очки на нос и продолжила водить пальцем по пожелтевшим страницам.