Ведун Сар
Шрифт:
— Устал я, Дидий, — произнес с тяжким вздохом призрак. — Все-таки годы мои немалые.
Бывший комит тоже не мог похвастаться здоровьем, однако дела его были не настолько плохи, чтобы скучать о загробном мире, а уж тем более стремиться туда попасть.
— И как там? — спросил Дидий.
— Где там? — не понял старого знакомого сенатор.
— Там, откуда ты пришел, — замысловато выразился хозяин.
— По-разному, — усмехнулся Скрибоний. — Одни грезят о власти, другие — о мести.
Дидий вдруг вспомнил перекошенное болью и яростью лицо несчастного сенатора в ту роковую для многих ночь и содрогнулся всем телом.
— Ты виноват, Дидий, — спокойно произнес Скрибоний. — И знаешь это не хуже меня.
— Меня заставили, — попробовал оправдаться бывший комит финансов.
— Кто? — жестко спросил сенатор.
— Сиятельный Орест.
— Не наша забота, — отмахнулся Скрибоний. — Кто еще?
— Епископ Викентий, — тяжко вздохнул Дидий.
— В этот раз ты попал в точку, патрикий. Именно с него мы учиним спрос.
Монсеньор Викентий совсем недавно достиг цели, к которой стремился всю свою жизнь. Волею сиятельного Ореста он стал понтификом Рима, сменив на этом месте ушедшего в мир иной Льва. Замена была далеко не равноценной, это признавали как иерархи церкви, так и патрикии Вечного Города. Монсеньора Льва нельзя было не уважать за его беспорочное служение Христу и Риму, тогда как с его преемником дело обстояло наоборот. Никто не мог припомнить за Викентием дела, которое пусть и с большой натяжкой можно было назвать богоугодным. Зато за ним тянулся такой шлейф слухов и преступлений, что у многих благочестивых христиан волосы вставали дыбом при одном упоминании его имени. В одном только нельзя было отказать Викентию — в умении устраивать свои дела. Его ненавидели и презирали все служители церкви, но именно этот честолюбец занял место человека, которого многие почитали святым. Монсеньора Викентия не смущал шепоток недовольства за спиной, он уверенно принялся наводить порядок не только среди служителей церкви, но и среди паствы, в последнее время отбившейся от рук. Сиятельный Орест доверял Викентию как самому себе. Именно понтифик правил Римом в его отсутствие, а префект Евсорий выполнял при монсеньоре лишь роль ширмы, безропотно подписывая все эдикты, которыми Викентий искоренял ересь, заполонившую огромный город. Последним громким деянием Викентий был снос дворца Туррибия, на что не мог решиться даже Орест. Римская чернь глухо зароптала, но тем и ограничилась, к облечению многих почтенных мужей, среди коих Дидий занимал далеко не последнее место. Увы, бывший комит финансов поторопился с выводами, и доказательством этой ошибки как раз и являлся призрак несчастного Скрибония вдруг возникший в его спальне среди бела дня. Видимо, Викентий своими необдуманными действиями нарушил устоявшееся равновесие, результатом чего и явился новый прорыв нечистой силы из мира того в мир этот. После смерти божественного Олибрия многие вообразили, что Скрибоний не призрак, а просто ловкий мошенник, морочивший голову патрикиям и черни. Однако Дидий был среди тех чиновников империи, которым сиятельный Орест поручил разобраться в сомнительном деле. Увы, сведения, собранные высокой комиссией, повергли в ужас не только легковерного Дидия, но скептически настроенного монсеньора Викентия, который лично допрашивал людей, хоронивших убитых в ту страшную ночь. Почти все они, и рабы, и клибонарии, и оба трибуна очень хорошо запомнили пучеглазого сенатора. Запомнили, как вырывали мертвого ребенка из его рук, как рыли для сенатора яму, как спихнули туда его тело и как засыпали это тело землей. Более того, трибун Сильвестр даже указал высокой комиссии могилу, где был похоронен Скрибоний, однако его тело обнаружить так и не удалось. Зато на дне ямы нашли памятную многим застежку сенатора, которой он скреплял тогу на плече. Тут уж ни у кого, включая монсеньора Викентия, не осталось никаких сомнений в потусторонней природе призрака, переполошившего Рим. И сейчас, глядя на сидящего в двух шагах от него Скрибония, Дидий силился понять, почему призрак во всем подобен человеку. Почему он сопит как человек. Почему он пьет вино, потягивается и зевает. Почему от него пахнет чесноком, словно от простого смертного. Как такое вообще возможно?!
— Я видел твою могилу, сенатор, — с трудом выдавил из себя Дидий. — Я даже держал в руках твою серебряную застежку.
— Да, — кивнул Скрибоний. — Скорее всего, там я ее и обронил. Странно только, что застежку не сняли могильщики, засыпавшие меня землей.
— Значит, тебя все-таки закопали? — с ужасом спросил Дидий.
— А что еще прикажешь делать с мертвецом, — пожал плечами Скрибоний.
Дидию вдруг стало плохо. Да и кто бы на его месте сохранил присутствие духа, находясь на расстоянии вытянутой руки от восставшего из могилы покойника, даже если тот во всем подобен живым.
— А зачем ты копался в моей могиле?
— Это не я, — в испуге замахал руками Дидий. — Что ты! У меня бы духу не хватило, чтобы потревожить покой умершего. Это все Викентий, он никак не мог поверить в твою смерть.
— А в свою смерть он поверит? Как ты думаешь, Дидий?
— Не знаю, — икнул от испуга бывший комит.
— В таком случае, проводи меня к нему.
— В каком качестве? — задал ненужный вопрос Дидий и сам оторопел от своей смелости. Шутка сказать, он не только беседовал с призраком, но еще и ставил ему условия.
— Ты представишь меня как трибуна, прибывшего от сиятельного Ореста с радостной вестью о победе.
— А разве Орест победил?
— Гроза под Медиоланом разразится через несколько дней, но триумфатор уже известен, так что ты, Дидий, не покривишь душой.
— А если я откажусь? — взбрыкнул патрикий, обмирая от страха.
— Это твой последний шанс, Дидий, хоть как-то искупить свою вину, — печально вздохнул сенатор. — Не я дал тебе его, а тот, которому я обязан всем.
— Князь Ужаса и Тьмы? — с трудом вымолвил Дидий трясущимися губами.
— Скорее патрикий печали, — горько усмехнулся Скрибоний. — Тот, который мог бы стать всем, но предпочел забвение призраку власти. Я приду к тебе вечером, Дидий. Будь готов.
Сиятельный Орест одержал, пожалуй, самую главную в своей жизни победу. Легионы Юлия Непота были разбиты в пух и прах, а сам незадачливый претендент на божественное величие бежал с поля битвы словно заяц. Потери Ореста были невелики, да и битву нельзя было назвать кровопролитной. Исход ее решили деньги, а не мудрость полководца или доблесть солдат. Клибонарии Непота еще до начала битвы почти в полном составе перешли на сторону префекта Италии, а брошенные ими пехотинцы ударились в бегство, как только чужая конница вышла фаланге в тыл. Кризис, грозивший империи большими неприятности, разрешился в течение часа, к большому удовольствию сенаторов и патрикиев из свиты сиятельного Ореста.
— Победа, достойная триумфа! — воскликнул высокородный Аполлинарий. — Я восхищен твоим полководческим даром, божественный Орест.
Конечно, это была лесть, причем неприкрытая, но никто из чиновников свиты не одернул комита финансов. Промолчали и сенаторы, хотя могли бы намекнуть расходившемуся Аполлинарию, что префект Италии Орест не имеет права именовать себя «божественным». Все свидетели блистательной победы при Медиолане отлично понимали, что путь к императорскому титулу для префекта Италии открыт и в Риме просто не найти человека, способного сказать ему «нет». Будет у сиятельного Ореста и триумф, и пурпурный плащ, и даже золотой венок на голове. Будет все, о чем он только пожелает. Ибо сын Литория одолел всех своих врагов внутри империи, что, впрочем, не сулит ему спокойной жизни. Великий Рим по-прежнему окружен воинственными варварами, жадно заглатывающими целые провинции некогда могущественной империи, и пока что ни у Ореста, ни у патрикиев нет достаточных сил, чтобы их остановить.
— Триумф должен вселить уверенность в сердца римлян, — продолжал заливаться соловьем хитроумный Аполлинарий. — Империя наконец обрела не только мудрого властителя, но и блистательного полководца.
Положим, вклад в победу над Юлием Непотом самого комита финансов был не менее существенным, чем будущего императора. Если бы не деньги, собранные высокородным Аполлинарием с разоренных провинций, вряд ли торжество сиятельного Ореста оказалось столь полным. Мысли, подобные этой, витали в головах чиновников свиты, но никто не осмелился высказать их вслух. Префект Италии был слишком жестким и опасным человеком, чтобы у кого-то из чиновников возникло желание испытывать его терпение по пустякам. Если Орест хочет устроить триумф по случаю своей победы над Непотом, пусть устраивает. Лишь бы у комита финансов хватило денег на эту пышную и далеко не дешевую церемонию.
— Высокородный Аполлинарий, — торжественно произнес Орест, — я поручаю тебе подготовку моего триумфа. Рим должен увидеть героев во всем блеске их славы.
Комит финансов прижал руку к сердцу и выразил горячую благодарность префекту за оказанную честь. Причем он во второй раз назвал Ореста «божественным», подчеркнув тем самым, что не видит препон для возвышения одного из самых славных мужей в истории Великого Рима. В своем неумеренном славословии Аполлинарий явно хватил лишку, чем привел в смущение не только патрикиев и сенаторов, но и самого префекта, прежде не замеченного в излишней скромности.