Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае
Шрифт:
Весна в Пекине – время песчаных бурь. Ветер, дующий из монгольских степей, подхватывает по пути песчинки. Можно издали заметить приближение бури: небо становится неземным, желтым, а в оконных рамах образуются барханчики. В марте 2011 дом в хутуне, где я жил с Сарабет Берман (своей тогда подругой, а позднее – женой), просыхал после зимы. Мои соседи снова начали ездить на цветочный рынок на окраине столицы, чтобы украсить дом. И тогда пекинские продавцы цветов получили необычный приказ: не продавать жасмин. Это любимый китайский цветок, прекрасно подходящий для чая, с маленькими белыми лепестками, которые поэты связывали с невинностью. Но в этом году милиция объяснила торговцам: сколько бы
В Китае цветок приобрел аромат бунта и подстрекательства. Несколькими неделями ранее, 17 декабря, двадцатишестилетний тунисец Мохаммед Буазизи продавал фрукты без разрешения, и полиция конфисковала его товар и избила его самого. Буазизи был единственным кормильцем семьи из одиннадцати человек. Он обратился за помощью в мэрию, но никто не пожелал встретиться с ним. Отчаявшийся и униженный, он облил себя растворителем и поджег спичку.
Его смерть несколько недель спустя привела к демонстрациям против президента Зина эль-Абидина Бен Али. Полиция попыталась их подавить. Записи распространились в “Ю-Тьюбе” и “Фейсбуке”. Протест подогревало недовольство коррупцией, безработицей, инфляцией и политической несвободой. Примерно через месяц тунисский президент лишился поста, а манифестации вдохновили недовольных по всему арабскому миру. За границей произошедшее называли “Жасминовой революцией” (жасмин – это символ Туниса). Сами тунисцы предпочитали говорить о “революции достоинства”. Новости привлекли внимание китайцев. Когда пал режим Хосни Мубарака, Ай Вэйвэй написал в “Твиттере”: “Сегодня мы все – египтяне”.
Китайские власти изображали безразличие. Чжао Ци-чжэн, бывший глава Информационного управления Госсовета, сказал: “Мысль, будто ‘Жасминовая революция’ возможна в Китае, абсурдна”. Газета “Бэйцзин жибао” напомнила: “Все знают, что стабильность – это благо”, а в одной из статей “Чжунго жибао” о важности “стабильности” упомянули семь раз. Не напоказ партия реагировала иначе. Мой телефон зажужжал: новая утечка из Отдела. Указание редакторам всей страны гласило:
Не проводить сравнений между политическими системами Ближнего Востока и нашей страны. В СМИ имена лидеров Египта, Туниса, Ливии и других стран не должны появляться рядом с именами китайских лидеров.
“Арабская весна” сильно взволновала китайские власти. “Из искры, – говорил Мао, – может разгореться пожар”. Легко было переоценить силу технологий, но она, очевидно, помогла противникам авторитаризма. Другая причина недовольства партии была философской: та часто утверждала, что жителей развивающихся стран больше интересуют преуспевание и стабильность, чем “западные фантазии” о демократии и правах человека. Теперь, когда арабский мир выступил за демократию и права человека, говорить такое стало труднее.
Некоторые правители, например король Иордании, в ответ на “Арабскую весну” пообещали реформы. Власти Китая действовали иначе. Из распада Советского Союза они извлекли урок: вышедшие из-под контроля манифестации ведут к перевороту. Политбюро велело У Бан-гуо, одному из главных консерваторов, напомнить стране о “пяти ‘нет’”: в Китае нет и не будет оппозиционных партий, альтернативных принципов, разделения властей, федерализма и полномасштабной приватизации. “Если мы будем колебаться, – заявил У в Пекине на встрече с тремя тысячами законодателей, – государство провалится в бездну”.
В субботу 19 февраля на заграничном китайском сайте появился анонимный призыв: собраться в тринадцати китайских городах на следующий день, в два часа дня, и “пройтись, держа в руках цветок жасмина”. Правительство мобилизовало десятки тысяч милиционеров и агентов госбезопасности на случай беспорядков. Газета НОАК “Цзе-фанцзюнь бао” предупредила о “бездымной
В назначенный час городские власти Пекина пресекли возможность обмениваться текстовыми сообщениями. Большинство пришедших были иностранными журналистами. У “Макдоналдса” в торговом районе Ванфуцзин собралось сотни две китайцев, но было невозможно понять, кто из них манифестант, кто милиционер, а кто зевака. В толпе я, к своему удивлению, заметил Тан Цзе, молодого националиста из Шанхая. “Просто захотелось посмотреть. Я думал, будет больше интересного. Я не предполагал, что не придет никто, кроме репортеров. Мы сделали фотографии журналистов, – Тан рассмеялся. – Не случилось революции”.
За три года, что я его знал, Тан защитил диссертацию и превратил патриотизм в профессию: когда его видеоролики разлетелись по Сети, Тан нашел единомышленников вроде Жао Цзиня, открывшего сайтAnti-CNN.com. Теперь Жао открывал продюсерскую компанию, и Тан переехал в Пекин. Они назвали ееApril Media (m4) – от месяца, когда поднялись на защиту олимпийского факела. Они переводили статьи с китайского на английский и наоборот, записывали видеоролики и лекции и стремились “представить… более объективный взгляд на мир”.
Через пару часов Тан Цзе услышал, что активисты сняли на видео у “Макдоналдса” необычную сцену: в толпе на короткое время появился посол США Джон Хантсмен-младший. Посол настаивал, что это совпадение (было время обеденного перерыва), но для китайских националистов его визит стал доказательством того, что США хочет спровоцировать “Жасминовую революцию”. На видео человек спрашивает Хантсмена: “Вы хотите увидеть Китай погруженным в хаос?” Посол ответил, что нет, и постарался быстрее уйти. Тан увидел в этой записи задатки хита, правда, пришлось потрудиться, накладывая субтитры и добавляя комментарии:
Конечно, у Китая много проблем. Но мы не хотим быть вторым Ираком! Мы не хотим быть вторым Тунисом! Мы не хотим быть вторым Египтом! Если нация погрузится в хаос, разве Америка и так называемые реформаторы будут кормить 1,3 миллиарда человек? Не нужно тут все на-хрен портить!
Когда он закончил, было три часа ночи, и, прежде чем опубликовать видео, Тан помедлил: его сайт уже получил официальное предупреждение – не комментировать события на Ближнем Востоке. “Но я подумал, что это нужно опубликовать, – сказал Тан. – Любое медиа, заполучившее такого рода материал, поняло бы, что это успех”. Тан нажал кнопку. К концу дня Министерство иностранных дел КНР жаловалось на Хантсмена, а Тан отвечал на звонки репортеров из Солт-Лейк-Сити, родного города посла.
На следующей неделе я навестил Тан Цзе в новом кабинете в офисном здании недалеко от Олимпийского стадиона. Тан выглядел воодушевленным. Правда, пока он не нашел жилье в Пекине и поэтому спал на разбитом диване в кабинете. Офис был обставлен в духе “ИКЕА” (я наблюдал такое в штаб-квартирах многих китайских стартапов), а на стенах висели вдохновляющие плакаты: знамена на ветру, урожай на полях. Девизом компании было: “Наше время. Наша надежда. Наша история. Наша вера”.
Мы спустились в кафетерий. Я упомянул, что познакомился с Хань Ханем, писателем и предпринимателем, почти ровесником Тана. Тот фыркнул: “Он слишком прост, иногда даже наивен. Замечает некоторые проблемы, но это очень поверхностные наблюдения. Он только говорит что-то вроде ‘Правительство – плохое’”. Я возразил, что сайт Тана рассказывает во многом о том же – о коррупции, загрязнении окружающей среды, необходимости политических реформ, – но у Тана был другой взгляд: “Разница между нами и Ханем в том, что мы пытаемся быть конструктивными. Например, он рассказывает о коррупции и высоких ценах на жилье, и люди возмущаются. А мы говорим – давайте решать эти проблемы постепенно”.