Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае
Шрифт:
Поездка заняла двадцать часов. В столице Чэнь постоянно менял квартиры, но вечно это продолжаться не могло. Укрывающие его люди обратились в посольство США. Дипломаты взвесили “за” и “против” и решили, что сломанная нога Чэня может послужить оправданием предоставления ему убежища. Но прежде его нужно было доставить в посольство. Встречу назначили на окраине Пекина. Когда выяснилось, что и за посольским автомобилем, и за машиной, которая везла Чэня, следят агенты госбезопасности, от назначенного места встречи отказались. Когда машины поравнялись, американцы, практически за шиворот, втащили Чэня к себе.
Пока посольский врач занимался
Американские и китайские переговорщики встретились в Министерстве иностранных дел. Начали издалека: американцы предложили, чтобы Чэнь обучался в Шанхае, где Нью-Йоркский университет готовился открыть юридический факультет. Китайцы заявили, что его должны судить за измену. Через три дня стороны договорились, что Чэню предложат учиться в Тяньцзине. Он согласился и был перевезен в больницу Чаоян, где встретился с семьей. Но ночью он, его жена и дети остались в госпитале одни, без американской защиты, и Чэнь пожалел, что покинул посольство. Он позвонил друзьям в США. Борьба Чэня против насильственных абортов давно вызывала одобрение религиозных консерваторов в США. Американец китайского происхождения Боб Фу, возглавлявший христианскую группу “Чайна эйд”, забил тревогу. Он сообщил журналистам, что “правительство США оставило Чэня”, и Митт Ромни, который баллотировался в президенты, назвал тот день “днем позора” своего оппонента Обамы. Фу на слушаниях в Капитолии поднес “айфон” к микрофону, чтобы мир услышал, как Чэнь Гуанчэн говорит из больничной палаты в Пекине: “Я боюсь за жизнь семьи… Мне нет покоя уже десять лет”.
Была заключена новая сделка: Чэнь отправится в Нью-Йорк как приглашенный научный сотрудник Нью-Йоркского университета. Узнав об этом, Николас Беклен из “Хьюман райтс уотч” не сдержал удивления: “Один человек заставил прогнуться все китайское государство”. Девятнадцатого мая, по-прежнему на костылях, Чэнь вместе с женой и детьми (шести и десяти лет) сел на самолет до Ньюарка, штат Нью-Джерси. Среди встречающих был Джером Коэн. В университете Чэня и его близких ждала толпа. Чэнь подошел к микрофону и поблагодарил китайских чиновников за “сдержанное и спокойное разрешение ситуации”. Отдел запретил СМИ освещать его приезд в США. Список запрещенных слов увеличился:
Слепец.
Побег из Шоушенка.
Свет + истина.
Брат в темных очках.
Однажды утром, полгода спустя, я пересек Вашингтон-Сквер-парк и свернул на юг, на улицу Макдугал. Чэнь встретил меня у дверей своего кабинета в Американоазиатском институте права юрфака Нью-Йоркского университета. Было странно впервые встретить его в Нью-Йорке. Кабинет был очень чистый, в серо-белых тонах, с тихо гудящим кондиционером. Стены были голыми. На полках не оказалось ничего, кроме растений в горшках и кружки “I NY”.
После переезда Чэнь сосредоточился на чтении речей, сочинении мемуаров и приноравливании к Гринвич-Виллидж и его запахам.
Он сказал мне, что сейчас сильнее всего беспокоится о родственниках в Китае. Когда милиционеры поняли, что Чэнь пропал, они пришли к его брату. Избив Чэнь Гуанфу, они надели ему на голову мешок и увезли на допрос. Чэнь Кэгуй (сын Чэнь Гуанфу) ударил милиционера кухонным ножом; он уверял, что это была самозащита, но его осудили более чем на три года тюрьмы. Чэнь сказал мне: “Любой будет защищать свои права, если их нарушают, или если он видит несправедливость. В таких ситуациях люди не могут сдаться без боя”.
Я спросил Чэня, есть ли связь между его слепотой и активной позицией. “Чем с большим неравенством ты сталкиваешься, тем больше ты требуешь равенства, тем больше хочешь справедливости”, – ответил он. Но я почувствовал, что он устал от этого вопроса, от самого предположения, что именно физическое состояние определяет его убеждения, и понял, что нельзя упускать из виду природное любопытство Чэня. Он объяснил: “Когда я был маленьким, я любил задавать старшим вопросы, на которые не мог сам ответить… Я спрашивал людей одного за другим, собирая объяснения. А потом думал, какое из них ближе к правде”.
Он вспомнил, как в детстве ехал на тракторе и ощупывал детали, до которых мог дотянуться. Его любопытство вышло за пределы физического мира. Однажды он ехал с матерью в поезде, и кондуктор отнял у пассажира баллон с бытовым газом, поскольку везти его было опасно. “И я спросил: “Они вернут этому человеку деньги, когда продадут этот газ?’ Мама очень рассердилась: “Как тебе вообще пришло в голову, что ему вернут деньги?’ Но я все думал, как же это можно – отбирать чью-то собственность и продавать ее, не отдавая ничего владельцу?”
Чэнь считал, что это отец заронил в его душу ощущение возможностей: “Он думал, что человек по природе добр и справедлив. Просто нужно набраться смелости и высказать свое мнение”. Я спросил, верит ли Чэнь в то, что партия изменится изнутри. “Вряд ли, – сказал он. – Она еще верит во власть насилия”. Партия пыталась выставить Чэня и других диссидентов отступниками, но сам Чэнь так не считал:
Две с половиной тысячи лет назад Конфуций сказал, что люди идут разными дорогами, но в конце концов приходят к одному. Посмотрите, насколько жизнь Ай Вэй-вэя отличается от моей: он из привилегированной семьи, а я из бедной, но мы оба жаждем справедливости… Это как поверхность воды: если ее не трогать, она очень спокойна. Но если бросить в нее камень, волны пойдут во все стороны, иногда пересекаясь. Так же обстоит дело и с пониманием своих прав.
Пока мы говорили, Чэнь вышел в интернет, используя модуль Брайля – черную машину размером с клавиатуру, которая проецировала физически ощущаемый текст под пальцами вместо экрана. Но когда я спросил Чэня, сыграл ли интернет важную роль в переменах в Китае, он вздохнул и сказал, что техника не имеет значения: “Не все в Китае зависят от интернета. Существует много других каналов. В Китае есть поговорка: “Молва быстрее ветра’. Слово переходит от одного человека к десяти и от десяти – к ста”.