Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае
Шрифт:
[“Мы здесь, чтобы оставить след во вселенной”, – это классическое высказывание Великого Джобса. Он дал мне понять, что самая могущественная и важная вещь в нашей жизни – душа и ее последнее прибежище – вера. Поистине, ничто не может повлиять на нас сильнее, чем вера! В человеческой истории все начиналось с веры: политика, экономика, техника, культура, искусство, религия. Так делали Иисус, Конфуций, Джобс, Брюс Ли, Мао Цзэдун и Лэй Фэн. Чтобы создать лучший мир, они начали с того, что изменили себя самих.]
Через несколько дней после приезда Майкл позвонил и сказал, что его отношения с издательством складываются не очень
Были выходные, и людей почти не было. Майкл работал в чужом кабинете, со вкусом обставленном классической китайской мебелью и украшенном каллиграфией. Повсюду валялись его записные книжки и гаджеты. Целыми днями он сочинял уроки английского и относил их на доработку редакторам, но его раздражали их требования. Пока мы говорили, кто-то, быстро постучав, заглянул в дверь. Это оказался начальник – коренастый человек с морщинистым лицом. Майкл познакомил нас. Когда он ушел, Майкл скорчил гримасу: “Он сводит меня с ума. “Что ты написал сегодня? Покажи!'”
Мы решили уйти, пока начальник не вернулся. Я спросил у Майкла, где он поселился, и он повел меня мимо череды продовольственных магазинов и через парковку за супермаркетом к двухэтажному общежитию. Здесь Майкл за 280 юаней (полтора доллара) в день снимал кровать в комнате еще с семью мужчинами. Судя по правилам, вывешенным в холле, общежитие не отвечало вообще ни за что: “Жильцы должны носить ценные вещи, например лэптопы, с собой”.
Войдя в комнату, Майкл прижал указательный палец к губам, призывая вести себя потише. Была середина дня. Некоторые из его соседей спали: они работали в ночную смену. Было душно, влажно и тесно. Пять металлических двухъярусных кроватей стояло вокруг крошечного участка пола, заполненного вещами. Перед окном на палке висела одежда. В потолке зияла дыра размером с баскетбольный мяч. В таких комнатах на окраинах китайских городов скапливались выпускники вузов и люди, ищущие работу. Общежития прозвали “муравьиными племенами”.
Этот термин напомнил мне книгу 70-х годов о “повелителе синих муравьев”. Тогда метафора честно описывала китайскую реальность, но сейчас, поколение спустя, амбициозная молодежь называет себя “муравьями” из негодования. Если ничего не изменится, то к 2030 году низший класс горожан будет насчитывать уже полмиллиарда человек – половину городского населения. Правительство посчитало этот факт неприятным, и в декабре 2010 года орган, ведущий учет безработных, опубликовал данные, будто более 90 % выпускников предыдущего года получили место. В ответ интернет наполнился рассказами студентов: вузы заставляют их указывать, что они работают, чтобы улучшить статистику и защитить свою репутацию.
Майкл и я вышли на полуденное солнце. Он хотел, чтобы я увидел общежитие, но теперь, казалось, стеснялся этого: “Я не могу здесь жить”. Эти условия унижали его. “Через дверь живут вместе десять девушек, и мы ходим в один туалет, пользуемся одними унитазами. Я это ненавижу”. Но главной проблемой был вовсе не дискомфорт: “Это пустая трата моей жизни.
Он вдруг осознал, какой его жизнь видится постороннему.
– Какое слово в английском есть для такого?
– Какого?
– Человека вроде меня.
Я задумался. Майкл предложил:
– Low society?
– Нет. В английском нет точного слова.
Мы пошли дальше. “Когда мне нужна помощь с английским, я лезу в интернет. Если не могу найти, спрашиваю вас”, – объяснил он. Я почувствовал, что должен найти нужное ему слово. Он жил гораздо лучше, чем деревенские жители, но застрял на пути к успеху. “Я думаю, можно назвать вас так: aspiring middle class”, – наконец сказал я. Майкл попросил меня записать это в блокноте и забрал листок.
Мы подошли к захудалому офису по продаже недвижимости. Я просмотрел объявления об аренде в окне. Самое дешевое место (и м2) стоило триста долларов в месяц – больше, чем зарабатывал Майкл.
Жизнь Майкла в столице разошлась с его ожиданиями. Он не доверял людям в издательстве: “Они просто хотят взять мою работу и поставить на ней свои имена”. Майкл решил вернуться на юг и продолжить трудиться над книгой в одиночку. Прежде чем он уехал, я пригласил его на ланч. Это было отчасти прощание – я вскоре и сам уезжал, – но мне хотелось вдохновить его. Тесниться в квартире с родителями в Цинъюане не казалось мне большой удачей, и я надеялся, что он решится снова работать с людьми. Его бросало от одной идеи к другой, и его уверенность в успехе только углубляла его изолированность.
“Не волнуйтесь за меня, – сказал он. – Я стойкий человек”. Я и не беспокоился: Майкл напоминал мне черепаху, которую описал Стейнбек: она ползла по хайвею, поворачивая голову то вправо, то влево; ее сбил грузовик, и она какое-то время лежала неподвижно, но потом собралась с силами и поползла дальше, оставляя за собой волнистый след'[12]. Майкл разрывался между желанием представить себя человеком успешным и желанием признать, насколько трудно ему приходится. Он колебался между хвастовством и жалостью к себе. Однажды он сказал: “Я ненавижу ‘индустрию’ английского” и выругал людей, которые, как он считал, пытались украсть его идеи. Но тут же добавил: “Я хочу преподавать английский как религию. У меня есть план на пять лет, на десять лет”. А еще через мгновение его уверенность исчезла: “Люди в Китае грязные. По крайней мере, 40 %”.
У Майкла было немного времени. Ему исполнилось двадцать восемь лет. “В Китае, если тебе тридцать, ты должен быть финансово независимым”, – сказал он. Это был дедлайн. Внезапно он просветлел. “Может быть, через год вы зайдете в книжный магазин и увидите мои книги на полках, – сказал он. – Представляете себе такое?” Да, ответил я. Почему бы и нет?
В выходные мы снова встретились. Майкл заговорил о работе своего отца на шахте. Это была опасная жизнь, в городке Шахта № 5, где вырос Майкл, погибло сорок пять шахтеров. В этом не было ничего необычного; несмотря на усовершенствования, каждую неделю погибают в среднем шестьдесят горняков. Майкл сказал об отце: “Он работал не менее четырнадцати часов в день. Вставал в пять утра и не разговаривал ни с матерью, ни со мной. Я не понимал, почему”. Позднее Майкл сообразил: “Ему нужно было отправить в школу четырех детей. Какой смысл жаловаться?”.