Век нерожденных
Шрифт:
Шеварднадзе с удовольствием насладился бы приближением к родной планете, но подвело тело. Доктор вышел из стазисной капсулы всего шесть часов назад и его порядком мутило. Голова была тяжела, словно у пресыщенного полуденным сном, что не удивительно, учитывая два года проведенные в капсуле. По статистике, не многие космонавты страдали острой мигренью после стазиса, но доктору «посчастливилось» оказаться в их числе. Поэтому любование видами Земли заменила душная подушка с уткнутым в нее зеленым лицом.
– Давид, не желаете покидать мой корабль? Не удивлен, что под началом такого великолепного командира, как я, вы готовы тотчас отправиться в самое пекло галактики. Но увы, команда сошла на станцию, и не будь я капитаном, если не покину корабль последним.
Доктор поднял
– Знаете, я был космонавтом на старой космической станции, – сказал командир. – За три месяца до вторжения я вернулся на Землю. Повезло, я хотел остаться еще на полгода. Эх, видели бы вы прежние гирлянды из света. Каждую ночь, затаив дыхание, я рассматривал большие сияющие пятна городов и цепочки, которые тянулись до скоплений мегаполисов. Было видно наглядно, где и как распространилась культура. Однако больше впечатляли темные пятна области Евразии, центра Африки… Казалось, там нет жизни и людей. Когда началась оккупация пришельцев, я часто видел пугающие сны, где один за другим гаснут огоньки, оставляя бесплодную мглу.
Под конец полковник говорил с не свойственной сентиментальностью. Он обернулся к кровати, его лоб и жилистая шея взмокли.
– Вы как?
– Подташнивает немного, – сказал доктор. – Я в порядке.
– Раз так, может пройдемся? Мне нужно появиться в штабе флота, и вы заодно проветритесь.
– Мне становится лучше, но все же не настолько, чтобы гулять. С вашего позволения, я поеду в отель. Признаюсь, даже в полном здравии я не стану разгуливать по станционным площадям.
– Верно, вы сторонитесь скопищ народа… Знайте, мое мнение: затворничество не поможет справиться болью. Хотя, я больше вам не начальник, и не намерен принуждать.
– Спасибо, товарищ полковник.
Немного придя в себя, доктор спустился с корабля и взял электромобиль, чтобы добраться до жилого сектора. Мимолетная радость возвращения сменилась меланхолией, настойчиво окутывавшей, как капля смолы насекомое. Он неспешно проезжал мимо выгружающегося экипажа, который встречали коллеги и друзья. Чужая радость казалась доктору противной, при том он понимал, что трактует поведение встречавших через призму внутренней подавленности, и оттого на душе становилось еще гаже. На мгновение Шеварднадзе пожалел, что вернулся. Эмоциональное падение пресек входящий вызов от местного госпиталя. Перед взором появилась моложавая медсестра и приветливым голосом потребовала явиться в больницу и оформить передаточные документы на Алексея, ведь Шеварднадзе до сих пор значился его лечащим врачом. Гнев раздражения от надобности куда-то тащиться развеял уныние, и доктор нашел силы добраться до госпиталя.
Уютный кабинет заведующего психоневрологическим отделением имел претензию на домашнюю атмосферу, но походил на захламленную квартирку: цветастый ковер под ногами и обои из жухлой травы, на столе пачки бумаг, неведомо зачем и откуда взявшиеся в век цифрового документооборота, запачканные едой и залитые кофе. На фоне общего серо-стального стиля станции этот островок архаики почитался работниками станции за модный. Окончив формальности, Шеварднадзе не стал задерживаться у коллеги и распрощался так скоро, насколько позволяют приличия. В коридоре премного покоя он к своему неудовольствию встретился с Алексеем в сопровождении двух медбратьев. При виде доктора, впервые с возвращения из ямы на лице скалолаза появилась улыбка, и, пренебрегая протестами медбратьев, он принялся махать в приветствии. «Хочет, чтобы навестил», – подумал Шеварднадзе, и раскаленной болью эта мысль растеклась по под черепом. Сдерживая гримасу страдания, он выдавил улыбку и отвел взгляд, сделав вид, что принял звонок. Продолжая спектакль, он сбежал из больничного корпуса.
Испытывая неимоверное облегчение, доктор вошел в небольшой номер. Он распластался на мягком матраце и с добрых три часа лежал в полудреме. Разум захватили прерывистые, как дымка, сновидения. Одно из них увлекло. Шеварднадзе стянул пиджак и устроился поудобнее, но сколько не силился уснуть, ничего не получалось. После терзаний он обследовал содержимое мини бара. Двойная порция водки сделала свое дело.
Наутро Шеварднадзе встал с кровати с такой легкостью и ясностью в голове, словно он вернулся в одиннадцатилетнее тело в родительский дом в Аджарии, а не дрейфовал на станции в сорока тысячах километрах над уровнем океана. Первым делом доктор зашел в почтовый офис, где автоматизированная система выдала посылку с Земли. На подлете к станции, едва выйдя из стазиса, он заказал в типографии картину, предчувствуя скорую неработоспособность. Сегодня он благодарил себя за предусмотрительность.
Алексей завтракал в палате, когда пришел доктор. Убранство нового пристанища было унылым от обилия металла и пластика в интерьере, углы и те были сглажены. Доктор понемногу начал понимать моду на бардак в кабинетах.
– Давид, как я рад тебе! Мне нужно кое-чем поделиться.
– Здравствуй. Счастлив, что ты идешь на поправку. Мы обязательно поговорим, только доешь. Я не спешу.
Доктор присел на стул и дождался, пока его пациент закончит есть.
– А ваш план сработал! – сказал Алексей, отставляя миску. – Как вы велели, я посмотрел рассказ о нашествии инопланетян. Это буквально сносит голову! Пусть я непричастен к произошедшему на Земле, но во время просмотра я очень переживал, будто бы сам воевал.
Шеварднадзе знал, что переубеждать Алексея пока преждевременно, однако, был налицо неосознанный эмоциональный отклик на вторжение пришельцев, который словно первая трещина послужит началом разрушения заблуждений.
– Говорят, что вселенная появилась в большом взрыве из бесконечно малой точки. Если так то, мы все части общего, и причастны ко всему что происходит вокруг. Ну или нечто в этом роде…
– Ничего не понял, Давид. Я о другом, после просмотра военной истории, мне открылось видение, похожее на волну понимания.
– О стене?
– Я вспомнил одну из пещер.
– Гаасцора! – довольно засмеялся Шеварднадзе. – Как знал, что нужно дать визионер именно перед уходом в стазис. Увиденное настроило сознание на определенный лад, и мозг начал работать на подсознательном уровне без усилий.
– Похоже на то. Я проснулся и почти сразу в голове появились образы, которые складывались в сюжет.
– Удивительно и просто… как все гениальное. Ну, рассказывай.
– Не совсем ясно помню момент, когда попал в пещеру. Обычно я отдыхал на выступах в стене. Не всегда получалось прилечь. Притулишься в чудаковатой позе, не расслабляя мышц и бдительности, чтобы не свалиться в пропасть, и чутка дремлешь. Но та пещера выглядела достаточно большой, чтобы я сумел в нее забраться. Не спрашивай, как я ее нашел, вероятно просто лез-лез и залез. Далее, о чем я поведу рассказ, случилось после пробуждения. Я встал и пошел на выход из пещеры, но не сумел его найти. Я бродил пока на наткнулся на небольшой лаз величиной до колена. Оттуда шло приятное зеленоватое свечение, оно манил, и мне захотелось посмотреть куда оно приведет. Помни, свет для меня был диковинкой, я жил в кромешной темноте. Пока я полз по тоннелю, все думал, вот застряну и не смогу выбраться, так и сгину попусту. Но мои терзания окупились в полной мере.
Полость, куда я проник, напоминала шар, свод возвышался не многим над макушкой. В середине на постаменте находился мимикрирующий пузырь, который сиял мягким светом. Казалось чудом, но шар состоял из тысяч бабочек, это они испускали свечение. Не только шар, бабочки покрывали каждый дюйм пещеры, включая пол. Были ли они именно бабочками? Вряд ли, но я не знаю, как назвать их иначе. Бабочки не превышали длиной половину мизинца, они имели множество крыльев, похожих на извивающиеся ленты гимнасток. Я коснулся одной из подлетевших ко мне, но она рассыпалась в переливающуюся пудру. Каждый мой шаг убивал бабочек на полу, но они не пугались и не желали взлетать иначе чем, когда им захочется. В окружении живой красоты я, как хашишин в райском саду, исполнился счастья, замер и наблюдал за бабочками. Они летали, садились на мои руки. Впервые оказавшись на свету, я взглянул на ладони, и они очищались от ран, мозолей и грязи.