Век невинности
Шрифт:
«В дни моей молодости, — говаривала миссис Ачер, — мы знали всю богему с Баттери и Кэнал-стрит. Надо сказать, только те из них, кому удалось сделать себе имя, владели собственными экипажами. Тогда не было проблем с поиском свободного места. Это теперь все вокруг заставлено, так что и яблоку негде упасть».
Только старая миссис Мингот, свободная от каких бы то ни было предрассудков, в том числе и сословных, толстокожая, как настоящая парвеню, умела наводить мосты и свободно общаться с любой богемой. Но она никогда не брала в руки книги, а на картины и вовсе не обращала внимания; музыка волновала ее лишь тогда, когда пробуждала воспоминания о знойных итальянских ночах и ее былом триумфе в Тюильри. Пожалуй,
Ньюлэнду Ачеру все эти вещи были известны чуть ли не с пеленок. Он безоговорочно принимал их, как часть своей вселенной. Он знал, что в ряде других стран общество устроено так, что известные художники, поэты, писатели, люди науки или актеры не менее почитаемы, чем князья; он не раз пытался представить себе, каким стало бы их общество, если бы в гостиных и салонах преобладали разговоры о Мериме (его «Письма к незнакомке» были настольной книгой Ачера), Теккерее, Браунинге или Уильяме Моррисе.
Но вряд ли отыскался бы человек, способный претворить подобные мечты в жизнь в таком городе, как Нью-Йорк. Поэтому, их можно было бы назвать бесплодными. Ачер знал почти всю нью-йоркскую «пишущую братию», многих музыкантов и художников: он знакомился с ними в Сенчери, музыкальных и театральных клубах, которые только начинали создаваться в городе. Он получал удовольствие от общения с ними на всевозможных вечерах, но смертельно скучал в салоне у Блэнкерсов, где знаменитостей атаковывали назойливые и экстравагантные поклонницы, считавшие их, по-видимому, чем-то вроде своих трофеев. И даже после того, как ему удавалось поговорить с Недом Винсетом, он неизменно возвращался домой с мыслями о том, что все его друзья-аристократы варятся в собственном соку, и что их круг общения слишком замкнут. Для того, чтобы его расширить, считал он, нужны радикальные решения. Так или иначе, выход был только один: в постоянном общении с творческими людьми.
Ачер думал обо всем этом, пытаясь представить себе общество, которое покинула графиня Оленская. Она столько выстрадала, и, возможно, на ее долю выпадали и некоторые запретные радости. Он вспомнил, как она удивилась, когда выяснилось, что ее бабушка, Кэтрин Мингот, и Велланды решительно возражают против того, чтобы она жила в «богемном» квартале, заселенном одними «писаками». Члены ее семейства боялись вовсе не опасностей, которые могли подстерегать ее там: им не нравилось, что ее будет окружать беднота. А еще они боялись, как предполагала графиня, что ее напичкают какими-нибудь бредовыми идеями, почерпнутыми из литературы. Сама она этого не боялась, и вся ее гостиная была буквально завалена книгами, лежавшими в «живописном беспорядке». В основном, это были романы, и Ачера привлекли новые имена и названия. «Поль Бурже, Гюисманс, братья Конкорт», — читал он… Ачер размышлял над всем этим, пока ехал к графине. Оказавшись у дверей ее дома, он снова напомнил себе о том, что у нее несколько иные ценности, чем у него самого и его близких, и поэтому ему придется сделать над собой невероятное усилие и подстроиться под нее. Иначе он не сможет быть ей полезен в сложной ситуации, в которую она попала.
Настасья отворила двери, таинственно улыбаясь. В холле, на тахте, лежали соболий полушубок, театральный цилиндр, на шелковой подкладке которого был вышит золотом вензель Ю.Б., и пара кожаных перчаток. Сомнений не было: все эти дорогостоящие вещи принадлежали Юлиусу Бьюфорту.
Ачер разозлился, причем до такой степени, что уже хотел было нацарапать пару слов на обратной стороне визитной карточки, развернуться и выйти. Но тут он вспомнил, что когда писал мадам Оленской записку с просьбой принять его, то совсем забыл предупредить, что хочет переговорить с ней с глазу на глаз. Поэтому в том, что она также пригласила и других гостей, была и его доля вины. Он вошел в гостиную с твердым намерением игнорировать Бьюфорта и пересидеть его.
Банкир стоял, прислонившись к камину, покрытому сверху старой гобеленовой дорожкой, на которой поблескивал канделябр с церковными свечами из желтого воска. Облокотившись о каминную полку, Бьюфорт выпятил грудь и выставил вперед левую ногу в лакированном ботинке. Он улыбался хозяйке дома, уютно устроившейся на софе, поставленной под прямым углом к камину. Позади нее стоял стол, весь уставленный цветами. Мадам Оленская полулежала на софе, вдыхая аромат орхидей и азалий (судя по всему, из оранжереи Бьюфорта). Свою руку в широком рукаве, обнаженную до локтя, она подложила под голову.
Обыкновенно, леди, принимавшие по вечерам, носили так называемые «домашние вечерние туалеты». Это были длинные шелковые платья с неглубоким декольте и оборками из кружев. Предпочтение отдавалось лифам со вставками из китового уса и длинным рукавам с кружевными манжетами, закрывавшими всю руку, за исключением запястья: на нем обычно красовались итальянские золотые браслеты или бархотки. Но мадам Оленская, пренебрегавшая традициями, была облачена в длинный халат из красного бархата, отороченный у горловины блестящим черным мехом. Ачер вспомнил, что во время своего последнего визита в Париж он видел портрет работы одного новомодного художника, Карлюса Дюрана, чьи картины произвели настоящий фурор на выставке. На нем была изображена дама, одетая в такой же широкий халат. Ее подбородок утопал в отороченном мехом воротнике.
В одеянии графини, несомненно, было что-то вызывающее. Высокий воротник, наполовину закрывавший шею, вечером, в жарко натопленной гостиной? И руки, обнаженные до локтя… Но в целом вид у нее был довольно эффектный.
«Боже Всемогущий! Целых три дня в Скайтерклифе! — сказал Бьюфорт своим громким, чуть насмешливым голосом, когда Ачер вошел. — Не забудьте прихватить с собой все ваши меха и грелку».
«Но зачем? Что, дом такой холодный?» — спросила она, протягивая Ачеру левую руку для поцелуя, что было несколько неожиданно для него.
«Нет, его хозяйка», — усмехнулся Бьюфорт, приветствуя молодого человека беззаботным кивком головы.
«Да, но мне она показалась такой доброжелательной! Она ведь сама приезжала, чтобы пригласить меня туда. Бабушка сказала, что мне обязательно нужно съездить».
«Ну, то бабушка!.. А я вам говорю, что вы много потеряете, если поедете. Вы пропустите отменный устричный ужин, который я хочу заказать в Дельмонико в следующее воскресенье для вас, Кампанини и Сальчи и еще кое-кого».
Графиня перевела взгляд с банкира на Ачера. По всей вероятности, она колебалась.
«Вы искушаете меня! — произнесла она. — После того вечера у миссис Страферс я еще не встречала ни одного художника!»
«А с кем из них вы хотите познакомиться? Я знаю двух или трех маститых художников, с которыми довольно приятно общаться. Так что мог бы устроить для вас встречу с ними, если пожелаете», — смело вмешался в разговор Ачер.
«Художники? Да разве они есть в Нью-Йорке?» — спросил Бьюфорт. Своим вызывающим тоном он явно хотел подчеркнуть, что если у него в доме нет ни одной купленной в Нью-Йорке картины, то о каких художниках может идти речь?