Век невинности
Шрифт:
«Полагаю, — продолжала Мэй, — что сегодня в офисе тебе предложили заняться приготовлениями к ее отъезду. Вопрос, насколько мне известно, был решен сегодня утром».
Мэй полуприкрыла глаза, избегая взгляда его невидящих глаз, устремленных на нее, и лицо ее снова вспыхнуло.
Ачер подумал, что его взгляд невозможно вынести, и отвернулся, облокачиваясь о каминную полку. В ушах что-то стучало и звенело, и он никак не мог понять, то ли это пульсировала кровь в его венах, то ли рядом тикали часы.
Мэй сидела молча, не двигаясь в течение, по крайней мере, пяти минут. Уголек в камине треснул,
«Это невозможно!» — воскликнул он.
«Невозможно?..»
«Откуда тебе известно о том, что ты мне сейчас сказала?»
«Я виделась с Элен. Помнишь, я говорила тебе: вчера, у бабушки».
«Так это вчера она тебе об этом сказала?»
«Нет. Сегодня я получила от нее записку. Хочешь взглянуть?»
Он не в силах был вымолвить ни слова, и она, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты и почти тотчас же появилась с запиской в руках.
«А я думала, что ты знаешь!» — сказала она просто.
Мэй положила это коротенькое письмо, содержавшее всего несколько строчек, перед ним, и Ачер, разгладив его, прочел:
«Дорогая моя!
В конце концов, мне удалось убедить бабушку, что мой визит к ней — всего лишь визит и долго не продлится. Но она теперь понимает, что если я вернусь в Европу, то буду жить сама по себе или с моей бедной тетей Медорой, которая не откажется поехать со мной. Я спешно уезжаю в Вашингтон — собирать вещи. Отплываем мы на следующей неделе. Будь всегда такой же доброй с бабушкой, какой ты была всегда со мной.
Элен.
P.S. Если кто-нибудь из моих друзей захочет помешать мне осуществить этот замысел, пожалуйста, скажи им, что это бесполезно».
Ачер перечитал письмо два или три раза, после чего бросил его на стол и расхохотался. Звук собственного голоса испугал его. Вот так же он когда-то безудержно хохотал над телеграммой Мэй, в которых сообщалось о более ранних сроках свадьбы. И тогда его смех среди ночи, так испугавший Дженни, скорее напоминал рыдания.
«Почему она написала это?» — спросил он сквозь смех.
Мэй восприняла этот вопрос с олимпийским спокойствием.
«Должно быть, потому, что нам удалось о многом поговорить вчера».
«О чем же, например?»
«Я призналась в том, что осуждала ее, не понимая, как тяжело ей было привыкать к новой обстановке и жить среди родственников, казавшихся ей чужими и оставлявших за собой право критиковать ее, не зная до конца всех обстоятельств ее жизни — Мэй перевела дыхание: — Я знаю, ты был для нее чуть ли не единственным другом, на которого она могла целиком и полностью положиться. И я заверила ее, что отныне полностью разделяю твои чувства по отношению к ней, и что мы — едины».
Мэй замолчала, ожидая, что Ачер что-нибудь скажет, но поскольку тот промолчал, сочла нужным добавить:
«Элен поняла, что я хотела этим сказать. По-моему, она вообще все понимает».
Мэй поднялась и, подойдя к Ачеру, взяла его холодную руку и быстро приложила к своей пылавшей щеке.
«Вот и у меня голова разболелась! Спокойной ночи, дорогой!» —
Глава тридцать третья
Тогда, в Опере, миссис Ачер с улыбкой сказала миссис Велланд, что молодая пара готовится к выдающемуся событию в своей жизни: первому приему, который они собирались устроить у себя дома.
С тех пор, как Ньюлэнды Ачеры обосновались в своем новом особняке, у них перебывало много народу. Ачер часто приглашал трех или четырех своих друзей поужинать вместе с ними, и Мэй охотно принимала их, подражая своей матери во всем, что касалось супружеских отношений. Ее муж задавался вопросом, стала бы она приглашать к себе гостей в дом, если бы жила одна, или нет. Но он давно уже отказался от борьбы за ее истинное «я», которое приверженность традициям и слепое подражание материнским манерам упрятали глубоко в раковину, под маску наивности. Но молодые, состоятельные супруги — тем более что они носили такие фамилии, как Велланд и Ачер! — обязаны были устраивать приемы для таких же супружеских пар, как и они сами. Такова была традиция!
Но настоящий званый ужин со специально приглашенным шеф-поваром, и двумя нанятыми лакеями, с итальянским пуншем, розами от Гендерсона и меню на карточках с золотым обрезом, являлся неординарным событием в жизни нью-йоркской молодой четы, а посему к нему нужно было тщательно готовиться. Как заметила миссис Ачер, вся сложность заключалась в том, что одним пуншем ограничиться было нельзя. К нему обычно подавались утка или гусь, два супа, и неизменно горячие и холодные сладости. Гостей приглашали в зависимости от их положения в обществе; мужчинам предписывалось быть во фраках, а дамам — в декольтированных платьях с короткими рукавами.
Все с интересом наблюдали, как молодая пара рассылает свои первые приглашения через третье лицо, и, как правило, ей редко отказывали, — даже если у приглашенных были совсем иные планы.
Прием решено было приурочить к отъезду в Европу мадам Оленской, и даже Ван-дер-Лайдены (и это, безусловно, был триумф!) приняли приглашение, отложив очередную поездку в Скайтерклиф.
Накануне торжественного события миссис Ачер и миссис Велланд сидели в гостиной дома молодой пары; первая вписывала меню в карточки с золотым срезом от Тифани, а вторая следила за тем, как расставляют пальмы в кадках и подсвечники.
Поздно возвратившийся из офиса Ачер застал их еще за работой. Миссис Ачер занималась ответственным делом: она писала имена гостей на табличках, чтобы потом расставить их на столе; что касается миссис Велланд, то она командовала слугами, отодвигавшими в сторону позолоченную софу с тем, чтобы освободить еще один «угол», между пианино и окном.
Мэй, как ему было доложено, находилась в это время в гостиной. Она занималась аранжировкой букетов красных роз и адиантума в хрустальных вазах, которые расставляли в центре длинного стола. До этого она успела подвесить к канделябру мейлардовские серебряные колокольчики. На пианино стояла огромная корзина с орхидеями, присланными из Скайтерклифа. В общем, подготовка к «историческому моменту» в жизни Ньюлэндов Ачеров была в полном разгаре.