Век перевода (2006)

Витковский Евгений Владимирович

К Новалису

В душе ты жаждой смерти жил, И всё же был великий Дух. Но боль тогда ты центром мнил Вселенной, к ней лишь не был глух. Тогда был сон и смерть — покой, Вокруг чего вращался мир, И крест, овеянный тоской, Был ближе, чем веселый пир. Тогда ты на борту стоял И в бледном свете с корабля В ответ ребенку помахал, Сбегая в дальние края, Не медля, чтобы солнца луч С зарей не погасил твой пыл, В виденьях среди мрачных туч Найдя тот образ, что манил. Тогда надеялся — придет Смелее, чем дитя, одна И за собою поведет Тебя, словно слепца, — Она. Туда, где, словно на плацу, Наук чудесные стволы Склоняли к твоему лицу, К твоим стопам свои главы. Завороженный, шел в тиши, Не ведая, что ешь, что пьешь, Но, зная, что всё слышишь, и Уверенный, что всё поймешь. Пока бушующий поток Тебе не преграждает путь. Ты входишь, но сбивает с ног, И чувствуешь, что стал тонуть. «На помощь!» — ты кричишь, и вот Ты думаешь, что смерть близка, — На берег из бурлящих вод Тебя кладет чья-то рука. Там мир был ясен, как алмаз, Себе подобен, объяснен, Собой любующийся глаз, Кому естественность — закон. Ты говоришь: «То — Смерти лик Или за Зеркалом Оплот, Тем, что владеет каждый миг Любым, кто дышит и живет? Иль

это — Жизнь, и всё, что мы До этих пор за Жизнь сочли, Распадом было, полным Тьмы, Всё истлевающей Земли?» И с этих пор ты понял Мир, Где всё преходит с быстротой. Ты видишь, как один шарнир В часах цепляет за другой. Тебя научат, что звезда, Одна взошедшая в зенит, Светить не сможет никогда. Крутовращенье объяснит, Что кровь, а в Космосе — эфир — Явленье — неслучайное — Свой, полный постоянства мир, Безмерный, как всё тайное. И ты забыл, что Все и «я» — Всё ж призваны отдельно быть. Так жизнь закончилась твоя, И станешь ты в других светить.

КАРЕЛ ВАНДЕ ВУСТЕЙНЕ ^{224} (1878–1929)

«Когда любовь нежна, царит в душе весна…»

Когда любовь нежна, царит в душе весна, и милой дальний смех иль близкий — наслажденье. Пусть вечером скорбишь — наступит пробужденье, с улыбкой вновь встаешь, разбив оковы сна. — Любовь и смех — от всех страданий исцеленье. В чем счастье, мне ли знать? Но твой прекрасный лик спокоен. Я дрожу, я счастлив, это верно… Я хохочу, как тот ребенок-озорник, когда по ледяной воде шагает мерно, и брызгается всласть при этом всякий миг. Ведь я тебя люблю; но глаз лишь не робеет от близости твоей, от смеха твоего. Я, как ребенок, что коснуться не посмеет, попав в чудесный сад: от красоты немеет, лишь смотрит на плоды, не взяв ни одного.

АНТОН ВАН ВИЛДЕРОДЕ ^{225} (1918–1998)

Конькобежец

Визжал конек, лед под собой взрезая, налево, вправо, вдоль и поперек на гладком льду граффити оставляя и подчиняя блещущий каток. Свет поутру — прозрачный, как сиянье, беззвучно ниспадал к моим ногам, а я, внезапно проявив старанье, направил курс к далеким берегам. Скользил над замороженною флорой, над водорослями во глубине, холодный ветер в уши дул упорно, моя деревня — где-то в стороне. Уже и одноклассников не слышно, их голоса исчезли, отзвеня; а для меня — весь мир стал больше, выше, чем раньше был, — и только для меня!

РАХИЛЬ ТОРПУСМАН ^{226}

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН ^{227} (1809–1892)

Мильтон

О несравненный мастер гармонии, О неподвластный смертному времени, Органным рокотом гремящий Англии голос могучий, Мильтон, Воспевший битвы горнего воинства, Златые латы ангелов-ратников, Мечи из Божьей оружейной, Грохот ударов и стоны неба! — Но тем сильнее был очарован я Ручьев Эдема лепетом ласковым, Цветами, кедрами, ключами, — Так очарован бывает странник Заходом солнца где-нибудь в Индии, Где берег моря тонет в сиянии И пальмы дышат ароматом, Шепотом нежным встречая вечер.

ЭВЕРТ ТОБ ^{228} (1890–1976)

Морская колыбельная

Свет в окне, Котелок на огне, Три странника бредут по дороге: Первый слепой, Второй без ноги, Третий босой и в лохмотьях. Свет в окне, Котелок на огне, По небу странствуют звезды: Белая звезда, И алая звезда, И желтая луна между ними. Свет в окне, Котелок на огне, Три корабля плывут через море: Первый — челнок, Второй из коры, У третьего не парус — лохмотья. Свет в окне, Котелок на огне, Трое плывут вместе с нами: Вера нас ведет, Надежда нас хранит, И верная любовь не оставит.

УРИ-ЦВИ ГРИНБЕРГ ^{229} (1896–1981)

Отцы и дети

Чтобы я жил под черепичной крышей, в домике из кирпичей; Чтобы заслужил благосклонность и Господа, и людей; Чтобы женился и родил сыновей и дочерей; Чтобы труды мои были успешны; чтобы жил я, не зная скорбей; Чтобы днем бодрствовал, как все добрые люди, а ночью спал; Чтобы на пиры зубоскалов следом за друзьями не бежал; Чтобы был богобоязненным; чтобы путь мой лежал Между уделом моих трудов и домом молитвы, вдали от кружал, — Так хотели мои родители. Ведь все родители хотят одного: Чтобы мы не отрывались от дома в поисках бог знает чего; Чтобы не пытались рвать цветы из самой гущи шипов, Чтобы не лезли за светлячками в дремучие чащи чужих лесов, Откуда выходят лишь наутро, с багровыми глазами, сбившись с пути, Откуда дорогу к лужайкам детства уже не найти; Чтобы мы держались за сушу, а не плыли по морям; Чтобы наша жизнь текла за толстыми стенами, куда не доносятся взрывы, и шум, и гам… Чтобы мы любили только ту, чей палец обручен нашим кольцом, Мать тех детей, которым мы приходимся отцом; Бог посылает нам пищу вне дома — но она ее приносит в дом, И голод нам не страшен ее заботами, ее трудом… Чтобы нас не увлек, не дай Бог, голос или взгляд в чужом окне, Чтобы мы жили за оградой, от соблазнов в стороне; И если гора на пути попадется, чтобы мы и ее обошли стороной. Но нас манит — неодолимо — сладкий голос, звучащий за окном, И мы идем за соблазном, нежным запахом, звоном, светлячком… Ибо велико поле скуки, и нет ему конца — Кто из нас тогда помнит заветы отца, и матери, и Творца? Но лишь немногие из нас довольны могут быть собой — Те, кто, презрев ограды и низины, шли от одной вершины к другой; Бог избрал их и дал им великую цель, В их жилах кровь поет! А мы — хоть и обошли запреты, и уплыли за тридевять земель, Но и горы, и вершины обошли мы стороной, И наша жизнь — сплошной обход!

МОИСЕЙ ТЕЙФ ^{230} (1904–1966)

Из лагерных стихов

(1937–1956)

— Куда мы попали, мой милый, скажи, Бога ради! — Мы в самом раю — мы в великой Сталиниаде. — А где же здесь ангелы, где же безгрешные души? — Весь сонм их был в тридцать седьмом королем передушен. — Они перед ним провинились, ему возражали? — Да что ты! Они королем его сами избрали. — И чем же он занят в своих королевских покоях? — Его балерина раздетая греет собою. — А что за еврей на портрете, на виноторговца похожий? — Да это же Лазарь-байстрюк, присмотрись к этой роже! — Из тех, что ходили и сами просили, собаки, Евреев скорее в сибирские выслать бараки. — А что за машина здесь ночью гудит на улицах сонных? — Король приказал ловить врагов и шпионов. — А если поймают невинных — ни сном, ни духом? — Удар по зубам — и в слона превращается муха. — А граждане так и сидят взаперти, без слов, без вопросов? — А граждане пишут один на другого доносы. — А те доктора с проводами и трубками — что проверяют? — Это уж те доктора! У людей они мысли читают. — А что там за очередь женщин, измученных, бледных? — Король продает колбасу из опилок — для бедных. — Что делают те, кто живет далеко от столицы? — Их рот открывается только чтоб водки напиться. — А те, кто еще продолжает надеяться, верить? — А тем поневоле приходится лгать, лицемерить. — Но кто виноват в этих бедах, какие злодеи? — Что за вопрос! Ну конечно, евреи! — О Господи! Кто там висит наверху, под кремлевской звездою? — То Ленин открыл Мавзолей и покончил с собою. А радио знай галдит да грохочет священным девизом — Социализм, социализм, социализм…

ЕВГЕНИЙ ФЕЛЬДМАН ^{231}

МАЙКЛ ДРЕЙТОН ^{232} (1563–1631)

Битва

при Азенкуре

Попутный ветер нас Доставил сей же час Во Францию. Приказ: В бой, государи! И в устье Сены все На пляжной полосе Сошлись во всей красе, И вел нас — Гарри! Мы совершали тур, Врагов давя, что кур. Мы шли на Азенкур В строю железном, Где бой нам дать решил Глава французских сил И потому спешил Наперерез нам. Он, перекрыв пути, Потребовал: «Плати, Чтоб далее пройти, Английский Гарри!» А наш — ему: «Шалишь! Держи в кармане шиш! Ой, быть французам, слышь, В большом прогаре!» И молвил Гарри: «Во! Их десять одного Встречают. Ничего, Побьем ораву!» Мы били в гриву, в хвост Противника. До звезд — Какой чудесный рост! — Взрастили славу. И молвил Гарри: «Днесь Откроюсь вам я весь: Добьюсь победы здесь Иль смерть приемлю. Землицы этой пласт На сделки не горазд, И тело не отдаст, Посулу внемля!» Как деды при Креси И Пуатье, — коси Француза! — Возноси Мечи и луки! Беря за пядью пядь, Французские трепать Здесь лилии опять Почали внуки. Шел первым герцог Йорк. За ним — какой восторг! — Сам Гарри. Ох, исторг Он клич свирепый! Эксетер замыкал Порядок. — О, накал Сраженья! — Заикал Француз нелепый! Звучат рожки, рожки, Трещат флажки, флажки, Трещат башки, башки, Труба с трубою Заводит разговор. Сквозь этот гром и ор Ведут жестокий спор Судьба с судьбою! И Эрпингем сигнал Услышал, и погнал Засадный полк, и стал Противник шатким. Смутили лучники Французские полки: Ударили стрелки По их лошадкам! Гишпанский тис, друзья, Особая статья: Смертельна, как змея, Стрела из тиса. Не дрогнул наш стрелок, А вот француз — продрог: Никто из них не мог От стрел спастися! Стреляли от души. А далее — ножи Возьми да обнажи, Кажи вражинам. И скальпы стали драть. Могла ли вражья рать В бою не проиграть Таким дружинам? Державный Гарри наш Вошел в кровавый раж: Пошел гулять палаш Под вражьи крики. Где правая рука — Кровавая река. Но смяли — верх, бока, — Шелом владыки. Шел Глостер, брат родной, Брат Гарри, — шел войной За Англию, — иной Не знал он цели. И Кларенс молодой, Впервые выйдя в бой, Сражался так, что — ой, Враги присели! Был Варвик в битве тверд. Оставил Оксфорд-лорд Одно от вражьих орд Воспоминанье. Бомонт, Феррерз, Суффолк, — Там каждый, точно волк, Изгрыз французский полк До основанья! Святой Криспинов день — К бессмертию ступень. На нас не пала тень, Всяк был в ударе. Когда еще, пиит, Такое вдохновит? Когда страна родит Второго Гарри?

РОБЕРТ ФЕРГЮССОН ^{233} (1750–1774)

Свежая водица

Адам, возделывая ниву, Не знал вина, не ведал пива. Жаль мужика, но особливо Не стоит плакать: Мужик не пил — жена гневливо Не смела вякать. В жару и свет казался мраком; Но за зеленым буераком Текла речушка, и со смаком Из той речушки Наш предок, наклоняясь раком, Лакал без кружки. Потомство — тоже не спивалось, Водичке верным оставалось И по канавам не валялось. (Потомство ж Ноя Уже винишком пробавлялось, От зноя ноя.) Поэты нынешней эпохи — Всем выпивохам выпивохи: Штаны в заклад снесут, пройдохи, Снесут рубаху-с, Чтобы о них не думал плохо Их идол — Бахус! Нет, увлекут меня едва ли Алкоголические дали. Чего мы с Музой не видали На пьяном фронте? Пусть девки потолкуют дале Об aquafont'e [38] . Мудреный термин сей лелея Для пациента-дуралея, Его нам псевдочародеи Бросают в рожи, Чтоб завиральные идеи Продать дороже. Не верьте доктору-бродяге! Тесней к моей придвиньтесь фляге! Я расскажу о свежей влаге, То бишь водице, Что при хворобной передряге Любой сгодится. Когда вонзится боль в суставы, Микстуры сложного состава Пошли к чертям. Была бы, право, Водичка в глотке, И ты спасен, и можешь, право, Шагать к молодке. Саднит сердечко? Я рассею Твой страх с решительностью всею. Запомни, корчась и косея, Мой друг, водичка — от всякой хвори панацея (То бишь отмычка). Когда б не свежая водица, То чем девицы стали б мыться? Бедняжки, как бы стали злиться Те замарашки, Что в зеркалах нашли б не лица, А злые ряшки! Чумичку под покровом грязи Оценишь ли? Ни в коем разе! Бог Купидон любовной связи Способству сам, — уж И он такое безобразье Не выдаст замуж! Но если Свежая Водица Да в летний дождик превратится, Взойдут овсы, взойдет пшеница, Мы выйдем с торгом, — То под барыш у нас девицу Возьмут с восторгом! Какие стройные фигуры! Какие знойные амуры! У Старика у Дымокура Спроси: «Откуда?» «Вода, — Старик ответит хмуро, — Свершила чудо!» Девицы, словно феи в сказке, На Майский День устроят пляски, Росу найдут, чтоб вымыть глазки В траве, в бутоне. Ключом кристальным даст им ласку Святой Антоний. Пускай, всё боле расцветая, Они пребудут краше Мая. Как Май, ты, Муза молодая, Стань голосистой, И отслужу тебе тогда я, Как рыцарь истый!

38

Aqua fontana — «свежая вода» (питьевая, ключевая), буквально «весенняя вода». Примечание сканериста.

РОБЕРТ БЕРНС ^{234} (1759–1796)

Вши, которую я увидел в церкви на шляпке одной леди

Куда ты, чертова холера? Какого, извиняюсь, хера? Зачем возвышенная сфера Ничтожной вошке? Не лезь на леди и на сэра, — Там нет кормежки! Какой пассаж! Невероятно! Всё было б ясно и понятно, Когда бы к голи перекатной Ты лезла, вошь, Но ты полезла к леди знатной… Ну ты даешь! Ты в космах нищей побирушки Была бы с пищей на пирушке. Твои друзья, твои подружки Сползлись бы кодлой, И не устроил бы прорушки Вам гребень подлый. Тебе бы лучше было, гадкой, Лежать под лентой или складкой, Но ты до славы стала падкой, И кажешь дерзость, И лезешь наглой супостаткой, — Какая мерзость! Черна, красна твоя одежа, И серой ты бываешь тоже. И на крыжовник ты похожа. Ползи тишком, Пока тебя не уничтожу Я порошком! Уж лучше б ты облюбовала Старух чепцы и одеяла, По мужикам покочевала И вверх, и вниз ты, Но нет, нахалка, увенчала «Лунарди» мисс ты! Напрасно в спеси и гордыне Головкой ты поводишь, Джинни, Не видя то, что, видя ныне На модной тулье, Гудит народ по сей причине, Как пчелы в улье. Когда б мы были в состоянье Со стороны, на расстоянье Свое увидеть одеянье, Свою походку, Нам было б с ними расставанье Всегда в охотку!