Век перевода. Выпуск первый (2005)

Витковский Евгений Владимирович

БАЛЛАДА О ГОРОДАХ БЫЛЫХ ВРЕМЕН К Э<дмунду> У<ильяму> Г<оссу>

Лежит во прахе Карфаген, Тьма поглотила Вавилон; Обильный златом Орхомен И град, что звал своим Язон, Коринф, храм сладострастных жен, И Херсонес… Спустя года, Что все вы, как не смутный сон? Где вы, былые города? Безмолвные руины стен Спят средь лесов былых времен: Гранит атлантов сокрушен, Померк блеск мраморных колонн, — Так Сеннаару предрешен Удел исчезнуть без следа. Эпохи стерли вязь имен. Где вы, былые города? Огнь, хлад и ветер перемен Безжалостный чинят урон: От Фив, чей люд на смерть и плен Был Эрифилой обречен, До града Ис — напевный звон Со дна звучит, и гор гряда Шлет эхо отзвуку вдогон: «Где вы, былые города?» Посылка Принц, жребий царств — тщета и тлен, Их грех, и радость, и беда, И труд — все сгинут под рефрен: Где вы, былые города?

ЭДМУНД УИЛЬЯМ ГОСС (1849–1928)

БАЛЛАДА О ГОРОДАХ БЫЛЫХ ВРЕМЕН К Э<ндрю> Л<энгу>

Где ныне города равнин? И где Вефиль, кумирен град? Где Калах — Фовела почин? Где Сеннаар? Алчбой объят, Царь Амрафел повел отряд В Сиддим — и сгинул без следа В смоле, и был низвергнут в ад; Где

вы, былые города? Где ныне гордый исполин Карнак, громада из громад? И где Луксор? — Среди руин Шакалы рыщут, совы бдят, Змея свилась в тени аркад, Вязь знаков сгладили года; Так звуки в раковине спят… Где вы, былые города? Где Сузы, град былых годин? — Там Астинь ослепляла взгляд, Там счет кувшинов и корзин Вел бережливый Мифредат; Неемию ж от сузских врат Во имя Божьего труда Звал город, что поныне свят. Где вы, былые города? Посылка Принц, скорбной чередой утрат Их грех, и радость, и беда Забылись много лет назад. Где вы, былые города?

АЛЬФРЕД ЭДУАРД ХАУСМЕН (1859–1936)

***

Не говори мне — слова излишни, — О чем колдунья поет Под сводами убеленного терна, Под отзвук сентябрьских нот, — Мне ведомы все ее повадки, Мы в дружбе не первый год. На бурый мох у сонного плеса Бросает шишку сосна; Весь день кричит в никуда кукушка, В долинных рощах — одна; И радость странствий баюкает сердце, Вычерпанное до дна. Неверный отсвет роняет в травы Изменчивая пора; Призваны в строй под лунами жатвы, Снопы стоят до утра; И буки к зиме срывают одежды, Пятная листвой ветра. Прими в удел, как я — эту осень, Всё, что без спора отдам, — Страны, где вязы в полях, и дорога, Блестя, уводит к холмам, И шорохом полнятся чащи леса — Многоколонный храм. Ибо природа бездумна, бездушна, Ей ни к чему ответ, Что за чужак, преступив границу, В лугах оставит свой след; Не спросит, с зарей рассыпая росы, Мои они — или нет.

УИЛЬЯМ ТОПАЗ МАКГОНАГОЛЛ (1825 или 1830–1902)

КРУШЕНИЕ ПОЕЗДА НА МОСТУ ЧЕРЕЗ ТЕЙ

Славный железнодорожный мост через реку Тей! Увы! — поделюсь печалью своей: Девяносто жизней отнял горчайший из дней (То есть суббота последняя 1879 года). Очень долго еще не забудут этого эпизода. Было семь часов и близилась ночь, А злокозненный ветер — он дул во всю мочь, Дождь потоками лил с небесной кручи, И недобро хмурились черные тучи, И Демон ветров ревел: «Эге-гей! То-то сдую я Мост через реку Тей!» Когда эдинбургский экспресс отошел от перрона, Было легко на душе у пассажиров вагона, Но подул Борей и пригнал ураган, И всяк задрожал, ибо страхом был обуян, И многие повторяли, к груди прижимая детей: «Господи, нас переправь по Мосту через Тей!» Но едва экспресс докатил до Уормит-Бей, Злобно и громко взревел Борей И сотряс опоры моста через реку Тей В последний субботний день 1879 года. Очень долго еще не забудут этого эпизода. Поезд мчал во весь дух, и часы текли, Вот уж красавец Данди замаячил вдали, И лица у пассажиров надеждою расцвели, Ибо всяк уповал, что отпразднует Новый год В кругу семьи и друзей, не зная забот, И всем пожелает счастья под Новый год. Поезд медленно полз по мосту через Тей, Пока не дополз до середины путей, Тут затрещали опоры — и распались на груду камней, И рухнули поезд и все, кто в нем был, прямо в Тей! Диавол Бури взревел сильней, Ведь девяносто жизней отнял горчайший из дней В субботу последнюю 1879 года. Очень долго еще не забудут этого эпизода. Как только стало известно об утрате моста, Передавались вести из уст в уста — И безутешный город горько рыдал: Небеса милосердные! Мост через Тей упал, И вместе с ним — эдинбургский экспресс. Всяк был весьма огорчен и поднялся стон до небес. Не уцелело ни одного пассажира, Чтобы поведать о страшной трагедии миру: О том, что стряслось в последний субботний день 1879 года. Очень долго еще не забудут этого эпизода. Это жуткое зрелище совсем не хотелось бы мне Наблюдать своими глазами в сумерках при луне, В то время как Демон Бури ярился и выл всё сильней Над железнодорожным мостом через реку Тей. О! Злополучный мост через реку Тей! На этом я завершаю повесть скорбей, Объявивши миру — просто и без затей, Что опоры несущие не рухнули бы, ей-ей, Как я доподлинно слышал от толковых людей, Когда б с обеих сторон опирались на контрфорсы, И немало толковых людей солидарны в этом вопросе. Ибо которые строят дома надежно, Тем умереть до срока никак не можно.

ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ ПОЖАРНОГО РОБЕРТА АЛЛАНА

В 1858 году, четырнадцатого октября В складском помещении случился пожар, возгоранию благодаря: На Бьюканан-Стрит, в городе Глазго, приключилось помянутое возгорание, А склад, уничтоженный ныне, занимали господа «Р. Вайли, Хилл и Компания». Огонь вспыхнул в три часа пополудни и всё сильней разгорался, О каковом бедствии город в неведении не остался; На лице очевидцев отразились панический страх и досада, В то время как вести, точно на крыльях, достигли пожарной бригады. Когда ж подоспели пожарные, о пожаре прослыша, Беспощадное пламя уже поднимались всё выше и выше, Яростно бушевало на всех этажах там и тут, И строение превратилось в золу за каких-нибудь двадцать минут. После чего обвалилась крыша, а с нею и весь фасад, С грохотом, напугавшим чуть не до смерти всех подряд, Потому что окрестные сооружения содрогнулись до основания, Что вызвало в городе очень большие переживания. По причине упавшей стены несколько человек пострадало, Те же, кто случился поблизости, тому огорчились немало. Но никто не издал и стона, будучи придавлен стеной, И со всей доступной скоростью был доставлен домой. Пожарные направляли струи туда, где пожара очаг, Но увы! — все их усилия успехом не увенчались никак, Ибо они из здания фирмы «Смит и Браун» брандспойты пускали в ход, Но загорелась крыша и тоже обрушилась в свой черед. Чудесным образом все пожарники спаслись из огня, Кроме Роберта Аллана — так звали героя дня, Каковой вместе с прочим мусором провалился на первый этаж, И того, что он выстрадал, словами просто не передашь. Он прибыл к месту пожара на Бьюканан-Стрит, На первой же из машин, стремителен и деловит, Вместе с Д. Ричи и Чарльзом Смитом, И проследовал прямо к зданиям, огнем повсюду объятым. На третьем этаже укрепился он, крепко и по-мужски Недрогнувшей рукою сжимая извивы кишки, И героически заливал пожар через слуховое окно — Так долго, как только было ему судьбою дано. Там оставался он без малого четверть часа, Пока из кишки поток воды изливался, И тут без предупреждения под ним провалился пол, И храбрый пожарный низвергся вниз: о, ужасный судьбы произвол! Там и застрял он в завалах, где настил и кирпичи. Но тут же измыслили план Чарли Смит и Д. Ричи Спустить герою веревку, закрепив ее потуже, После чего могучим рывком его извлекли наружу. Ему казалось, он провел в заточении много дней напролет — Не два часа, как на самом деле, а без малого год, — Но отважный герой был весел и бодр — и не помышлял унывать, Так что в кебе его увезли домой и уложили в кровать. Вы только подумайте о Роберте Аллане, добрые христиане! Перед нами — герой из героев, как я возвестил заране. Потому что, даже застрявши в огне поневоле, Он мужественно глаголет, что не чувствовал боли, А причина, добрые люди, по какой он не чувствовал боли, Лишь в том, что он уповал на Господа — и, клянусь вам, ни в чем боле. В завершение я прошу очень серьезно и строго Всех без исключения денно и нощно полагаться на Бога, Надеюсь, в частности, что Роберт Аллан будет так поступать и впредь, Раз Господь не дал ему в пламени умереть, — Ибо которые на Господа уповают, Те адских мучений впоследствии избегают.

Даниэль Клугер^{19}

ФРАНСУА ВИЙОН (1431 — после 1463)

ИЗ «БАЛЛАД КОКИЙЯРОВ»

Баллада I

Парьяж — для деловых, конечно, рай. Рыжья полно, и фраер смотрит томно. Но мусоров, признаться, — через край, И потому втыкать по ширме стремно. Подломишь карася — в шалман с навара, А там — вино и хавка на столе. Но утром лишь очнешься от угара, Шнифты протрешь — а ты уже в петле! И чтобы в ад не унеслась душа, И чтоб не ждать, пока вас раскорячат — Сухих не потрошите, кореша, Когда за ними мусора маячат. А если все же довелось нарваться — Перо под ребра — и бревно в котле. В кенты со шмором нечего играться, Чтобы потом не скалиться в петле! А ежели вас все же повязали — Не стоит им горбатого лепить. Наколете вы мусора едва ли, И он едва ли будет вас любить. Он чует все, и он задаст вам жару. Ты, брат, в дерьме, а он сейчас в седле. Так сдай ему наводчика и шмару, А то — им слам, а ты висишь в петле! И ты, пахан, не ведьма на метле, С хозяина имел четыре срока, Тебе, ей-Богу, ни с какого бока Жмура играть и дергаться в петле!

Баллада IV

Когда втираешь ты на две шестерки Иль коготь ставишь против белеша. Не выбирай усохшего в подпорки — Не в сизый цвет глядит его душа. Сегодня кош, а завтра — шмор наколет, И запоет сухой навеселе. Потом шмирье шалманы переполет, И ты законопатишься в котле. На деле нет ни кореша, ни брата. Оставь ему на пальцы дикий мед. Шнифты промажь, не подогнет лопата, Заначь собачку, зубы — и вперед! Волков поставь по кругу, не ломайся, Лопату и мозоль прижми к стреле. Прорежет свист — не ерзай, отрывайся, А то законопатишься в котле. Себя вини, коль мусора умяли. Слам подломил — завейся, но сорвись! Тебе вчера не в хипеш нарекали — Качаться на ветвях не торопись. И ежели гулять на воле хочешь, Ты засветло запляшешь по золе. Арнак отдашь и шкуру не замочишь, А то законопатишься в котле. Пахан, когда сидишь на короле, Сухому ухо не дари в наколку, Иначе и в рыжье не будет толку, И ты законопатишься в котле.

Ирина Ковалева^{20}

КОНСТАНТИНОС КАВАФИС (1863–1933)

В ОЖИДАНИИ ВАРВАРОВ

— Чего мы ждем, сошедшись здесь на площади? — Да, говорят, придут сегодня варвары. — Так почему бездействие и тишина в сенате? И что ж сидят сенаторы, не пишут нам законов? — Да ведь сегодня варвары придут сюда. Сенаторам не до законов более. Теперь писать законы станут варвары. — А император наш зачем, поднявшись рано утром, У главных городских ворот на троне восседает В своем уборе царственном и в золотой короне? — Да ведь сегодня варвары придут сюда. И император наш готов принять их предводителя, — он даже приготовил указ, чтобы тому вручить: указом сим ему дарует титулы и звания. — А консулы и преторы зачем из дому вышли сегодня в шитых золотом, тяжелых багряницах? Зачем на них запястия все в крупных аметистах и перстни с изумрудами, сверкающими ярко, и опираются они на посохи резные, из золота и серебра, в узорах прихотливых? — Да ведь сегодня варвары придут сюда, так роскошью им пыль в глаза пустить хотят. — А что же наши риторы не вышли, как обычно, произносить пространные торжественные речи? — Да ведь сегодня варвары придут сюда, а варвары не любят красноречия. — А отчего вдруг поднялось смятение в народе, и озабоченно у всех враз вытянулись лица, и улицы и площади стремительно пустеют, и по домам все разошлись в унынии глубоком? Уже стемнело — а не видно варваров. Зато пришли с границы донесения, что более не существует варваров. И как теперь нам дальше жить без варваров? Ведь варвары каким-то были выходом.

ГЕОРГОС СЕФЕРИС (1900–1971)

ХЭМПСТЕД

Как птица с подбитым крылом годами не поднимавшаяся в воздух как птица не одолевшая ветра и бури падает вечер. На зеленый газон где весь день танцевали три тысячи ангелов нагие как сталь падает обескровленный вечер; три тысячи ангелов сложили крылья и сделались псом брошенным лающим одиноким ищущим хозяина или второе пришествие или косточку. Теперь я ищу немного покоя мне хватило бы хижины на холме или у моря мне хватило бы висящей перед окном простыни выкрашенной индиго расстилающейся как море мне хватило бы гвоздики в горшке искусственной даже красной бумажки на проволоке так чтобы ветер мог ветер мог вращать ее без усилий куда хочет. Вечер падал бы стада мыча и гремя колокольцами шли бы в загон точно самая простая и счастливая мысль и я ложился бы спать потому что у меня не было бы ни одной свечи, чтобы зажечь свет и читать.

PIAZZA SAN NICOLO [13]

Longtemps je me suis couchc de bonne heure [14]

дом весь в деревянных решетчатых ставнях и недоверчив когда приглядишься к темным углам «давно уже я привык укладываться рано» он шепчет «я смотрел на портреты Гиласа и Магдалины прежде чем попрощаться на ночь смотрел на яркую белую люстру на блестящий металл и с трудом расставался с последними звуками дня». Дом когда приглядишься к нему сквозь старинные рамы просыпается от шагов матери по ступенькам рука поправляющая покрывало задергивающая полог губы задувающие пламя свечи. Всё это старые истории не интересные уже никому узлом связали мы сердце и выросли. Прохладная тень горы никогда не доходит до колокольни монотонно отбивающей часы на нее мы глядим когда в полдень входит во двор тетушка Дарья Димитриевна урожденная Трофимович. Прохладная тень горы никогда не коснется могучей руки Св. Николы ни аптеки глядящей зеленым и алым шаром [15] точно застывший лайнер. Если ищешь горной прохлады надо подняться выше колокольни выше руки Св. Николы на 70 или 80 метров не так уж много. И все-таки там ты шепчешь что стоит улечься рано и в легком забытьи сна растворяется горечь разлуки много слов не нужно два-три и довольно ибо воды бегут не боясь остановки ты шепчешь примостив голову на плече друга точно это не ты вырос в молчаливом доме где лица нас тяготили и сделали нас чужаками неловкими. Но все-таки там, над колокольней, твоя жизнь меняется. Нетрудно взойти на гору но измениться трудно когда дом в каменной церкви а твое сердце в доме где сумерки и все двери заперты сильной рукой Св. Николы.

13

Площадь св. Николая (итал.).

14

Первая фраза романа М. Пруста «По направлению к Свану»: «Давно уже я привык укладываться рано». (Перев. Н. М. Любимова).

15

Традиционное украшение старинной аптеки. — Примеч. Г П. Саввидиса.