Век перевода. Выпуск первый (2005)

Витковский Евгений Владимирович

БЕЗ ПТИЦ

Мир тем, кто слышит тайный шум, Когда бесшумен мир: Бесшумный ветер сушит ум И каменный мундир. И от безмолвной высоты Она упала ниц, Но в этих дебрях глухоты Нет и не будет птиц.

СОБИРАНИЕ МХА

Разрыхлять всем десятком пальцев податливые владения, Извлекать темно-зеленый лоскут, что сродни кладбищенской ограде, Толстый и нежный, как коврик с родного порога, Рыхлые углубления оставались внизу на земле, оплетенной корнями, А вечнозеленые листья и ягоды спокойно держались на поверхности, — Это было собирание мха. Но что-то всегда покидало меня, когда я откапывал эти ковры Зелени, или бросалось к моим локтям В желтоватом и губчатом мхе болот. А затем я обычно хандрил, возвращаясь трясучей дорогой, Словно я нарушил природный порядок вещей, Расстроил

некий ритм, древнейший и огромной важности, Вырывая живое мясо планеты. Словно я освящаю, вопреки всем укладам жизни, осквернение.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Рожденный спать, я медлю с пробужденьем. Я предскажу судьбу — страшней не станет. Указывает путь само хожденье. Мы верим чувству: что узнать и где мне? Я слышу Бытие, таков мой танец. Рожденный спать, я медлю с пробужденьем. Узнать тебя в таком нагроможденьи? — Земля священна: к ней, такой далекой, Указывает путь само хожденье. Мой Лес в огне; скажите, в чем тут дело? Вот низкий червь взбирается высоко; Рожденный спать, я медлю с пробужденьем. Но у природы много важных дел Для нас с тобой; итак, вдохни глубоко И снова в путь — учиться у хожденья. Я потрясен. Вот новое рожденье. Я знаю, что пройдет. Что будет с нами. Рожденный спать, я медлю с пробужденьем. Указывает путь само хожденье. О, смерть нежна! Позвольте рядом сесть… Как, леди, вы довольны тем, что есть? Она тоскует, птицы вместе с ней Запутывают мир еще тесней, — Стеклянный взгляд и тонущий напев, И сердце тоже бьется нараспев. Мы вместе. Мы поем и будем петь. Но в этих пальцах стебель — это плеть: Кричит о том, о чем кричать нельзя, Она танцует, бесится земля, — Секрет огня раскрыт, смешон, забыт, Разболтан Ею и опять зарыт. А я глазел во все глаза на жизнь В той внятной темноте, где можно жить, Она текла и шлепалась к ногам, И уходила, так и не солгав.

ВИДЕНИЕ

1

В тихом сонном мире Нам дышится легко, Внутри пространства тают, А я придуман Ею.

2

Не птицей и не зверем Она еще вернется. Упал усталый ветер… Во всем любовь, уверен. Коснулся ртом воды Олень, а рядом — фея; Когда мне снишься ты, Равнины каменеют.

МЕРЦАНИЕ ЗЛА

Погода — в слезы, и деревья сникли, Поникли птицы, дождь коснулся трав, И каждый поникал и думал — вник ли? И каждый прав был; каждый знал, что прав. — И тьма была, и не было просвета. Оттуда далеко, в звенящих рощах Жег снег; и, доверяя лишь глазам, Бродило ледяное зло; и тощий Поник огонь; там Сам был лишь Я сам. — И тьма была, и не было просвета. Но все подушки колются; поникших Колола смутно вера изнутри, — Жил в жилах бог: горящие мальчишки Выкрикивали свой свободный крик. — И тьма была, и не было просвета.

Алексей Головко^{12}

РОБИНСОН ДЖЕФФЕРС (1887–1962)

***

Математики и физики свои мифы сочиняют. Но в трудах, бок о бок с истиной, Ее тронуть не желают; уравнения их ложны, Но их штуки получаются. Гросс-ошибки появляются, Штуки новые изобретаются; так-с, применим волновую Мы теорию к эфиру: искривленное пространство! Уравнения, тем не менее, разбомбили Хиросиму. Ужас-штука получилась! Что ж поэт? Он тоже мифы сочиняет несусветные. Говорит, что среди рифов Родилась Луна медная. Говорит: сгорела Троя Из-за странствующей дамы. Хороша была собою: целый флот вела бровями! Невозможно; нет же, можно: церковь вместе с государством Полагаются на мифы исключительно невозможные; Люди все рождаются свободными, равными — подумать только! А скитавшийся поэт еврейский по имени Иисус Есть Бог Вселенной. Подумать только!

СИЯЙ, ГИБНУЩАЯ РЕСПУБЛИКА

Когда Америка легла в заплесневелую рутину, В империю, огрузнув, превращаясь, В то время как протест, лишь пузырек в расплаве, возникает И лопается, масса застывает, Печально улыбаясь, вспоминаю увядание цветка Пред созреваньем фрукта, он гниет, Чтоб снова стать землей. Рождение из матери; вот торжество весны, затем Приходит зрелость, а потом упадок И возвращенье в материнский дом. Торопишься, спешишь скорей к упадку; Винить тут некого: жизнь — это хорошо, будь она долгой, Упорной или же внезапной смертельной роскошью, Ведь требуются метеоры, как и горы, не менее; Сияй, республика, что гибнет. Но для моих детей их удержать хотел бы я Подальше от грузнеющего центра; К продажности никто не принуждает. Когда к ногам чудовища ложатся города, То остаются горы неизменно. И, мальчики, примите сдержанно любовь мужчины, Слуги проворного, непререкаемого господина. Ловушка в этом есть для благородных душ, В которую попался, говорят, сам Бог, Когда ходил пешком он по земле.

ДОМ ТОР

О, если мог ты видеть это место В грядущем, после смены горстки поколений: Возможно, в насажденном мной лесу Останется деревьев несколько, Допустим, темнолистых австралийцев Иль кипарисов, бурями побитых; Их демоны — топор и пламя. Найди фундамента гранит, источенный водой, Что мои пальцы двигали, Заставив камень полюбить соседний камень. Возможно, что-то и останется. Но если ты увязнешь в лени на добрый Десяток тысяч лет, Там есть гранитный круг на плоскости гранитной И лавовый поток в глуби залива, А также устье речки Кармел. Четыре эти вещи сохранятся, Как их ни называй. Узнаешь ты залив По первозданному морскому аромату ветра, Пусть океан, подобно альпинисту, На время замер, чтоб передохнуть. Узнаешь ты его в излучине залива, Откуда вышли наши солнце и луна До смены полюсов, и Орион декабрьский Вечерний был нанизан на шампур залива, Подобен освещенному мосту. Приди сюда наутро — и увидишь чаек, Танцующих с волной над голубой водой, И месяц убывающий, что служит им партнером, Ходячий призрак в ярком свете дня, Что шире и белей любой из птиц на свете. Мой призрак не ищите: он, возможно, здесь, Но темен он и глубоко в граните, Он не танцует на ветру С безумством крыльев и дневной луной.

БОЛЬШОЙ ВЗРЫВ

Вселенная сжимается и разжимается, Подобная большому сердцу. Сейчас всё разбегается, и дальняя туманность Спешит, пытаясь обогнать свой свет, В ничто. Но день придет — и вновь Она сожмется, и флотилии звезд и галактик, Туманностей и пылевых скоплений Свой вспомнят дом и в гавань поспешат, Друг друга сокрушая. Слипнутся в один комок И вновь его взорвут, тогда ничто их не удержит. Не поддается описанью этот взрыв. Всё-всё, что существует в мире, Ревет в огне, обломки разлетаются в пространство Небес, и новые вселенные бриллиантами ложатся На черную грудь ночи, и опять, Подобно атакующему копьеносцу, Далекая туманность мчится в пустоту. Неудивительно, что завораживают нас фейерверки И взрывы бомб. То — ностальгия по Большому Взрыву, В котором родились мы все. Однако всё скопление энергий, Слепивших тот гигантский атом, выживает. Он соберется из осколков вновь — Опять последуют диастола и систола большого сердца. Наш Бог не обещал нам мира, Напротив, жизнь — и смерть, рожденье — и проклятье. Большое сердце бьется и накачивает в нас Артериальный кровоток. Неимоверно мир красив! И мы, трагические дети, обезьяны Бога, Причастны красоте, живем, чтоб ей внимать, Для этого нам жизнь, Чтоб видеть красоту, хотя и зубы сжав от муки. И то не Бог любви, не справедливость Флоренции во время Данте, Не антропоид Бог и не диктатор. Он вечен, бесконечен и беспечен. Взгляни на моря блеск в ночи: поток отлива Уносит звезды вдаль — похоже это на паденье наций, — Рассвет, слоняющийся босиком в долине Кармел, Встречает море, то и это существует с их красою, А Взрыв — великая метафора безликого насилья И корня всех вещей.

Алексей Гришин^{13}

КОНСТАНТЕЙН ХЁЙГЕНС (1596–1687)

ЛАТИНСКИЕ ЭПИГРАММЫ

МОЙ ПОРТРЕТ

За Справедливость, Порядок и Истину вечно радеет Хёйгенс. Коль видеть его хочешь, так вот он и есть. Если ж ему кроме этих вменяют иные заслуги, Знай, это сплетни пустой лживой старухи Молвы!

ЛЕНИВЕЦ

Одр, на котором, как дверь, я со скрипом ворочаюсь, сонный [5] , Как тебе мил этот сон, как ты желаешь, чтоб я Был бы разбужен лишь вышней трубою в последнее утро И чтоб не раньше восстал самой последней, седьмой.

РЕМЕНЬ

Тщетно безвинное брюхо стягивать узами станем, Если прожорливый рот в крепких не держим цепях.

5

Притч 26:14: «Дверь ворочается на своих крючьях, а ленивец на своей постели».