Век серебра и стали
Шрифт:
И одно из них они получили.
Когда откопали настоящее, черное, бьющееся сердце Анубиса – это Алексас помнил хорошо, – даже последние скептики убедились в реальности нового мира. Теперь научное сообщество, на мгновение сбросив свой серый нафталиновый хитин консервативности, гадало: что это вообще такое, что оно значит, найдут ли сердца других богов?..
И вот: оно, сердце Анубиса, пусть на несколько дней, но в Санкт-Петербурге…
Алексас еще раз убедился, что очень правильно делает, не читая газет по утрам. Иначе любое утро будет недобрым – а там уж без разницы, хорошая новость или
Цирюльник повернулся к распахнутому окну – видимо, его привлек ворвавшийся внутрь медовый запах цветущей весны, который колокольным звоном напевал о том, что уже через несколько дней наступит Пасха. Алексас уже и не помнил, когда сирень зацветала так рано, к празднику, тем более – после такой-то убийственно-холодной зимы, когда от одного прикосновения мороза можно было окоченеть, а дрова в доходных домах (и, поговаривают, даже в Зимнем Дворце) кончились подчистую.
За окном, вдалеке, за чередой ажурных тонких домов, дымом возносящихся кверху и мерцавших в отблесках, что бросали серебряные шпили, возвышались два огромных искрящихся купола собора Вечного Осириса из изумрудного стекла. Как два оазиса, нависающие над городом.
– Прошу прощения, – отвлек усач. – У вас не будет крема?
– Простите? – не сразу сообразил Алексас.
– Крема, – повторил господин, когда цирюльник повернулся к нему. – По-моему, у меня на щеке небольшой порез. Сущие мелочи, просто…
На ерундовой царапине, даже ребенку не страшной, проступила капелька крови – крохотная, меньше и представить сложно.
На свою голову, цирюльник эту капельку увидел.
И тут же свалился в обморок.
Алексас Оссмий не переносил вида крови.
Гранд-губернатор изучал яйцо в серебряной рюмке с таким неподдельным интересом, будто в нем крылся смысл бытия.
Впрочем, по утрам гранд-губернатор Санкт-Петербурга Велимир смотрел так абсолютно на все вещи. Морок спадал только после третьего умывания и плотного завтрака – мир наконец-то становился простым, привычным. Без философии.
На продолговатом столе просторной обеденной залы стоял привычный набор, без которого гранд-губернатор не мог представить своего существования: фарфоровая чашка крепкого черного кофе, только из турки, два яйца в серебряных рюмках, такой же серебряный графин с горлышком в форме головы петуха и ножками-лапками (внутри, к сожалению гранд-губернатора, постоянно оказывалась вода), телячья вырезка и хлеб с толстым слоем сливочного масла.
Велимир всегда предвкушал завтрак с ночи. Сейчас его глаза чуть ли не слезились от наслаждения и вожделения.
Гранд-губернатор поправил салфетку на груди, глубоко вдохнул и запустил ложку в яйцо – скорлупка сверху была заблаговременно снята
– Сэр?
Велимир вздрогнул, чуть не выронив ложку.
– Почему ты всегда подкрадываешься так незаметно, Парсонс!
– Простите, сэр. Но вам надо принять лекарство, сэр.
– О боги, Парсонс…
– Именно они, сэр
Личный врач гранд-губернатора – высокий, бледный, худой, в строгом зеленоватом фраке чуть ли ни до пола, снял с серебряного подноса граненый хрустальный стакан с прозрачной жидкостью, почему-то блестевшей в солнечных лучах. Идеально бритое, с острыми скулами лицо Парсонса тоже блестело, поярче серебряных тарелок – как и тщательно налысо выбритая голова.
Врач поставил стакан на стол.
– Ваше лекарство, сэр. Утром натощак, сэр.
– И сегодня обязательно его пить? – сморщился Велимир.
– Да, сэр. Три раза в день, сэр. Еще несколько дней.
Гранд губернатор-ничего не ответил – просто заерзал, пробурчал что-то невнятное, зажмурился, залпом осушил стакан, вдвойне поморщился и закашлялся.
Парсонс забрал пустой стакан со стола. Как всегда – двумя легкими элегантными движениями. Получил прекрасное европейское образование, а потом познал древние мистерии на святой земле Египта: всегда был тактичен, учтив, не задавал лишних вопросов и вечно говорил «сэр», не любил ни общепринятого «господина», ни устаревшего «сударя».
– Боги, какая гадость… и почему лекарства не могу делать вкуснее, вот скажи, Парсонс?
– Могут, сэр. Просто это не совсем обычное лекарство, сэр. Вы знаете.
Врач говорил, словно листы старой бумаги нарезая: сухо, монотонно.
– Знаю, знаю конечно, – гранд-губернатор взглянул на город за окном – серебряные пики миражами искрились в солнечном свете. Прошептал: – Кости его – серебро, плоть – золото, волосы – подлинный лазурит….
– Именно, сэр. Приятно аппетита, сэр.
Гранд-губернатор тут же приободрился – разом схватил и ложку, и хлеб с маслом. Мгновенно передумал. Отложил бутерброд, сделал глоток кофе, сладко причмокнул и снова устроил рокировку.
– Прошу прощения, сэр, – Парсонс специально отошел на пару шагов, и только потом заговорил. – Но вас ждут, сэр.
– И кого в такую рань принесло в приемную? – с усердием пережевывая бутерброд, уточнил гранд-губернатор.
– Не в приемную, сэр. В кабинет.
– А, – челюсти замерли. – Это он.
– Да, сэр. Это он. И я ничего не видел, сэр – как обычно.
– Сет побери, сегодня даже не дают нормально позавтракать…
Гранд-губернатор засуетился, спешно запихивая в рот остатки бутерброда и делая огромный глоток кофе – часть его пролилась, запачкав салфетку. Устроив во рту алхимическую лабораторию, гранд-губернатор накинул черный пиджак с вышитым на спине золотым скарабеем поверх домашней рубашки и, ловя кусочки своего отражения в высоких окнах, заспешил в кабинет.
Солнечный свет не пробивался через плотные, как следует задернутые шторы. Кабинет освещала только одиноко горевшая на столе свечка – какой архаизм! – да и та бросала лишь тусклые отблески на бумаги и хрустальный графин с водой. Глубины кабинета подчинились диктатуре теней, утонув в их чернильном мраке.
– Да у тебя прямо какой-то фетиш на темные комнаты, боги мои, – причмокнул Велимир, плотно закрывая дверь в кабинет. – И я напомню, что ты можешь подниматься по парадной лестнице, если что.