Век 'Свободы' не слыхать
Шрифт:
Посадка без колес, палатка, медсестра.
Но дело не во мне, я даже не был ранен,
Был просто потрясен и шоком свален с ног,
Ведь я же их любил, погибших в Бамиане,
Я видел, как их бьют,- и не помог, не смог.
Потом ночной полет сюда, в Баграм, на базу,
Где старые друзья, где новый командир,
Где не знавали мы ни сглаза, ни указа,
В молчании сходясь на поминальный пир.
Короткие тосты, проглоченные слезы,
Тушенка, хлеб, и спирт, и курево с "травой",
Рисунок по стене - зеленые
И память, и надрыв, и радость, что живой.
Вы, кажется, клялись врагам устроить "баню",
Взять их укрепрайон и выжечь из пещер,
Вы были новичком тогда в Афганистане,
Еще не боевой, но русский офицер.
Я утром улетел в Кабул попутным "Илом",
Оттуда - на Шиндант и по земле - в Союз,
И все же ни на миг душа не позабыла
Баграмское тепло товарищеских уз.
Вы прослужили там без малого два года,
И старые друзья рассказывали мне,
Вы были неплохой десантный воевода,
Уклончивый в штабах и резкий на войне.
Вы, правда, отомстить за павших не сумели,
В чем вас и не виню, вам было недосуг,
В те первые свои командные недели,
Когда под свистом пуль все валится из рук.
Потом опять Афган, на должности комдива,
Я видел вас тогда, но лишь издалека,
Вы были, может быть, немного суетливы,
Сажая в самолет комиссию ЦК.
Не насмехаюсь. Нет. Вы делали карьеру.
Вы сделали ее по праву, генерал,
Вы были боевым советским офицером,
И я гордился тем, что вас когда-то знал.
В 91-й год, в то проклятое лето,
Вы брали Белый дом - и не рискнули взять,
Присяге изменив, я еле верил в это,
Хотя и понимал - устали воевать.
Я знаю, что не вы задумали измену,
Что дело погубил ваш зам по боевой,
Что Болградский десант призвали вы на сцену,
Где нужно рисковать сраженьем под Москвой.
Не знаю ваших мук, душевного разлада,
А может быть, и слез о гибнущей стране,
Возможно, вы всерьез решили, что не надо
Оружье поднимать на внутренней войне.
Вам дали высший пост, и почести, и славу,
Отняв свободу рук и ограничив власть,
Вы запили в те дни, но пили за державу,
Готовы устоять с ней вместе или пасть.
Не доверяли вам ни справа и ни слева,
Печатные тайком то льстили, то кляли,
И вы уже порой не сдерживали гнева,
Сжигая за собой мосты и корабли.
В 93-й год, в ту проклятую осень,
Опять на Белый дом судьба швырнула вас,
И, не найдя моста, на роковом откосе
Сползая по крови, вы отдали приказ.
Стал черным Белый дом, и души почернели
У всех, кого приказ повел в неправый бой,
Я помню, как в тот день вы на огонь глядели,
Я вам желал, чтоб вы покончили с собой.
Прощайте, генерал, мне говорят - вы живы,
Прощайте, генерал, я с вами был знаком,
Когда в Баграме вы, по-воински красивый,
Служили во плоти, командуя полком.
Небольшое послесловие к поэме "Прощайте, генерал!"
7 мая 1995 года я был приглашен в Академию бронетанковых войск на празднование 50-летнего юбилея командира Баграмского 345-го отдельного парашютно-десантного полка генерал-майора запаса Николая Ивановича Сердюкова. Там находился и Виктор Верстаков, и многие его друзья по Баграму - сам Сердюков, Демидов, Маковей, Хромов, Ким. На банкете в честь юбиляра отсутствовали только двое бывших и на тот момент пребывавших в добром здравии офицеров 345-го - Павел Грачев и его бывший зам по боевой, теперь уже покойный Александр Лебедь. Естественно, что разговор у нас зашел и о Павле Сергеевиче. Я помню, как генерал Сердюков в сердцах воскликнул: "Но ведь он же русский мужик, русский офицер! Как он мог?" Что можно было бы ответить на этот вопрос? Думаю, что тот, кто в новогоднюю ночь 95-го в Моздокской баньке позволял некоторым из своих холуев-генералов, присутствовавшим на праздновании дня рождения "лучшего министра обороны", поднимать тосты "за победу Сухопутных войск и за разгром ВДВ", когда в Грозном гибли целые полки и бригады, не был уже ни русским мужиком, ни тем более русским офицером. Прощайте, генерал! Я тоже когда-то был знаком с вами. Понять и простить октябрьский Белый дом я, может, еще и смог бы (все-таки политика), но гибель брошенных вами в Чечне русских парней никогда.
Обнимись с друзьями боевыми
Обнимись с друзьями боевыми,
Фронтовик поймет фронтовика,
Мы с тобой остались рядовыми
345-го полка.
Как мы были молоды в Баграме,
Как свистели пули у виска,
Как сверкало пламя, словно знамя,
345-го полка.
От Саланга и до Бамиана,
Лезли мы по тропам в облака,
Сквозь рассветы, алые, как раны,
345-го полка.
Павшие поймут однополчане,
Мы сегодня выпили слегка,
Слишком много горя за плечами
345-го полка.
Ну а те, кто предали нас ныне,
Нас и все десантные войска,
Мы их не простим уже во имя
345-го полка.
Воевали в дальних заграницах,
И в Москву войдем наверняка
Как в освобожденную столицу
345-го полка.
В русскую, советскую столицу
345-го полка.
Свои своих из-под брони косили...
Свои своих из-под брони косили,
Не хочется ни верить, ни служить,
И все же без Москвы жила Россия,
Без Армии России не прожить.
Виновные ответят поименно
За пулеметно-пушечный расстрел,
Но наши офицерские погоны
Господь еще снимать нам не велел.
Грешны перед народом и державой,
Пред верой и пред совестью грешны,
И все-таки мы не имеем права
Уйти до окончания войны.
И пусть неувядаемым позором
"Придворные" овеялись полки,
Есть в Армии законы, по которым,
Грехи смывают сами штрафники.
Отныне не кричать: "Москва за нами!"