Век 'Свободы' не слыхать
Шрифт:
От Красной площади мы завернули на Тверскую, с нее мимо кинотеатра "Россия" - на Новослободскую, потом на Чехова, где и притулилось Московское бюро РС. Я быстренько поднялся наверх, подлетел к Кулистикову и Шустеру, вывалив перед ними кассету: "Вот вам, в ваш "Кривой эфир".
В свое время Шустер и сам был не прочь взять интервью у Бориса Громова, так что особых "восторгов" чужими успехами, конечно, не выказал. Но делать нечего, событие надо было освещать, дабы не отставать в этом от "конкурентов" - российских средств массовой информации, а собственного "шустриковского мальчика" не пропустили за ограждения. Я еще упросил Серегу коротко заглянуть на Рублевское, домой к Серафиму Юшкову - поздравить его с наступающим
– А ты что, завтра разве без "колес"?
– спросил я.
– Вот наглый человек!
– возмутился Шавров.- Имею я право хоть Девятого мая стакан-другой выпить?
Дома, завалившись на родной диван, я начал рассказывать Игорю о наших с Шавровым похождениях на Красной площади (особенно позабавил его случай с шавровской "дурой"), но был перебит звонком. Я подумал было, что это Александр Васильевич, еще раз решивший уточнить нашу диспозицию на завтра. Нет, голос женский. Черт возьми, сразу и не узнал! Наталья, которую я, признаться, тоже уже счел "пропавшей без вести". Она и вправду отъезжала из Москвы к себе в Новочеркасск.
– Ну, привет, красавица, подъезжай завтра по известному тебе адресу, а там разберемся!
Я повесил трубку и плеснул себе немного в стакан "на сон грядущий". Забегая вперед, скажу, что к концу 95-го Наталья снова "пропала", и, к сожалению, больше мы с ней уже не встречались.
У входа на Новодевичье нас с Серегой Шавровым уже ожидали Валера Борисенко и Павел Ким. Мы взяли букеты цветов и прошли в глубь кладбищенского комплекса, к надгробному памятнику Василию Филипповичу. Там уже находились сыновья Александр, Василий и Виталий, их жены, внуки Александр и Михаил Маргеловы, близкие и друзья семьи. Разлив по стаканам принесенную водку, мы добрым словом поминаем генерала-фронтовика, Героя Советского Союза, участника парада Победы 1945-го года, прошедшего всю Великую Отечественную войну от первого и до последнего ее дня. Девятое мая - не только День Победы, но и день памяти о тех, благодаря кому мы все получили право на рождение и на эту жизнь.
С Новодевичьего кладбища мы поехали домой к Александру Васильевичу, где был накрыт праздничный стол, а уже ближе к вечеру вернулись на Пролетарку, к Игорю. Там я застал и первых гостей - немного знакомую мне, в основном по ее творчеству, Марианну Захарову и совсем незнакомого старлея-пограничника со звездой Героя России на кителе.
– Андрей Мерзликин,- представился он.
В памяти всплыли события лета 93-го в Таджикистане: 12-я застава Московского погранотряда. Неравный бой с просочившимися из-за Пянджа духами. Всего несколько оставшихся в живых бойцов. В их числе получившие тяжелые ранения офицеры - Разумовский и Мерзликин. "Стрелочников" искали недолго. Командующий погранвойсками России был снят с должности, но мертвых-то этим не оживишь.
Марианна и Игорь оживленно спорили. Я прислушался. Оказывается, Маша, ефрейтор Внутренних войск России (полк дислоцирован в Дзержинске, Нижегородской области), засобиралась в Чечню. Игорь к ее настроениям повоевать отнесся отнюдь не благосклонно, потому и возник спор. Отношение брата, воевавшего в Афганистане и знающего цену крови, к войне в Чечне я знал хорошо и полностью разделял его. Одно время еще бывший сержант-афганец Серега Кузнецов серьезно достал Морозова своими поисками "героизма" на чеченской войне, и Игорь доходчиво объяснил тому прописную истину: "на гражданских войнах не бывает героев". Теперь вот еще и Марианна. У самого Игоря подрастали близнецы-сыновья Алексей и Михаил, обучавшиеся в МАДИ, но меньше всего он хотел бы видеть их обреченными на заклание "молоху" чеченской войны. Хватит и того, что отец навоевался за всех, а афганская война, к сожалению, никого и ничему не научила.
Марианна не соглашалась с тем, что женское дело не в Чечне воевать, а растить дочь, и продолжала спорить. Заметив, что Игорь завелся уже не на шутку, я решил разрядить обстановку и попросил Марианну спеть. Она отвлеклась, мы выпили. Маша взяла в руки гитару. Я спросил Марианну, не против ли она, если в нескольких выпусках "Сигнала" я дам ее песни. Нет. Не против. И тут-то из нашего дальнейшего разговора выяснилось, что Захарова она по первому мужу, а в девичестве - Коновалова. Предки - родом из Костромы. Надо же? Моя покойница-бабушка говаривала, что ее корни тоже из этого старинного русского города. Вдруг дальняя родственница? Я как-то сразу поохладел мыслью приударить за Марианной и вовремя вспомнил о присутствии Натальи.
Постепенно стали подходить и другие гости. Последним пришел Алексей Мананников. Он рассказал мне, что решил бойкотировать официоз на Поклонной и вместо этого прошел с колонной ветеранов от Белорусского к Вечному огню. Городские власти поначалу не разрешили было пройти "красным" на Красную площадь, но, узрев в рядах демонстрантов нескольких высокопоставленных законодателей, решили все же не омрачать праздник ни себе, ни другим.
За окнами уже заметно стемнело. Со стороны Кремля грянули первые залпы праздничного салюта. Народ ответил дружными залпами из всех имевшихся в наличии разнокалиберных стволов. К народному салюту свой голос присоединили и мы.
Из Москвы я улетел 12 мая, решив больше никогда не праздновать свой день рождения в Германии.
ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ НА "ВОЛЕ"
Я вернулся в Мюнхен и занялся подготовкой последних выпусков "Сигнала" к эфиру, стараясь не обращать внимание на бушевавшие вокруг "страсти-мордасти". Многим сотрудникам уже разослали уведомления с указанием причины, почему их не берут в Прагу. Я такого письма пока еще не получил, но примерно догадывался, чего в нем понапишут. Почти одновременно с этим был обнародован и коэффициент, по которому собирались начислять отступные. У меня за почти 12 лет набралась бы кругленькая сумма в 40 с лишним тысяч баксов, но с учетом моих долгов и кредитов не видать мне ее "кругленькую". Дай бог, если хоть половина останется. Вдобавок ко всему еще предстояла и беготня по различным немецким учреждениям для оформления пособия по безработице да "выбивания" приличных курсов по переквалификации или дальнейшему обучению. Я выбрал компьютерное образование в области масс-медиа. Но до курсов этих оставалась еще чертова уйма времени, а пока что надо спокойно досидеть на "свободовских" нарах свои последние полмесяца.
Наконец долгожданным письмецом осчастливили и меня. Действительность превзошла ожидаемое. Формулировка увольнения содержала в себе прямое указание на мой дефект речи - заикание. Дескать, именно по этой причине я и не гожусь к "пражскому двору". Надо же, мать твою, более десяти дет проработал на РС/РСЕ в Германии, занимал высокую редакторскую должность, выступал в прямом эфире, был выездным спецкорреспондентом в России - и никого мое заикание, простите, не трогало. Интересно, а Шустер, который двух слов на чужом для него русском языке, как, впрочем, и на всех остальных, правильно связать не может, или картавый Гендлер, они что "звезды" радиоэфира? Написали бы уж лучше, что я национальной принадлежностью для Праги не вышел. Так нет ведь, евреев тоже не всех туда берут. Правда, в отличие от "гендлеров, шустеров и вротманов" Вася Фрейдкин, Бурштейн и Урбанская - люди приличные.
Я уже ни хрена не понимал в логике отбора на "пражский этап", но на всякий случай на утренней летучке прилюдно справился у Гендлера:
– Чем, с точки зрения доктора-логопеда, ваша долбанная картавость отличается от моего заикания?
Лицо Юрия Львовича тут же приобрело цвет известного места у макаки-резуса, и он начал сбивчиво объяснять, что дело, дескать, сосем не в заикании.
– Ну тогда, мать твою, и пиши прямо, в чем дело, волчина ты позорная!
– Я уже не выбирал дипломатических выражений, перейдя на хорошо знакомую некоторым "диссидентам" неформальную лексику зоны.