Век-волкодав
Шрифт:
— Тогда я сам. Если повернуть лист бумаги обрезом к себе, то мы ничего не увидим. Только тень.
Красный командир мысленно выразил благодарность Иван Кибалкину, а заодно сделал в памяти зарубку, дабы поговорить по душам с товарищем Мехлисом. Знал ведь ответ, а молол чушь про партийный приказ!
— Только тень, — негромко повторил невидимый голос. — Значит, вы не должны удивляться.
Тени Кречетов не увидел. Свет стал ярче, сильнее закололи невидимые иглы, чаще и резче забилось сердце. Он даже не почувствовал — угадал легкое движение воздуха совсем рядом. Сумрак отступил, забился под самые своды, на каменном кресле вспыхнули маленькие серебряные огоньки.
— Приветствую гостей, званых и призванных. Я мог бы надеть маску, но так будет честнее. В утешение могу сказать, что я тоже вас вижу с большим трудом. Мой здешний титул — Брахитма Ракхваала, европейцы называют меня Блюстителем. Хотел бы представиться настоящим именем, но это невозможно. Как-то я попытался сделать точный перевод. Короче всего получилось по-английски — всего двадцать восемь слов. В Пачанге и на Тибете меня называют Шинхоа Син. Если перевести на русский, то получится… Ну, скажем, «товарищ Белосветов». Будем знакомы, товарищи!
Из угла, где притаился барон, донесся тяжелый, полный безнадежности вздох.
— Здравствуйте! — серьезно ответствовал Полномочный Посол. — Рады познакомиться. Я, стало быть, Кречетов Иван Кузьмич. Со мной представитель Центрального Комитета РКП(б)…
— Мехлис, — Лев Захарович коротко поклонился. — Товарищ Белосветов! Идея с загадкой очень хороша, но вы могли бы прямо сказать, что между нами — лишнее измерение. Вы для нас невидимы, а мы, наверно, похожи на плоские бесформенные пятна.
Ответом был негромкий смех. Огоньки на камне вздрогнули, потянулись вверх.
— Браво, товарищ Мехлис! С одним измерением вы ошиблись, но такой подход мне больше по душе, чем зачисление меня в мертвецы-некроманты с черепом вместо головы. Впрочем, каждый получает по вере. Кому-то проще увидеть синий свет на крышках гробов и буквы алфавита «ватаннан», бегущие по стенам… Товарищи, я прочитал письмо из Столицы. Вы знаете, что там написано?
— Нет, — честно ответил Иван Кузьмич, покосившись на Мехлиса. Тот на миг задумался.
— Письма я не читал, но, насколько я знаю, речь идет о том, что на территории СССР активно действует ваша агентура. Правительство СССР предлагает прекратить враждебную деятельность в обмен на отзыв наших агентов из Пачанга и Тибета. После этого можно будет говорить о серьезном сотрудничестве. У нас есть общий противник — европейские колонизаторы и китайские милитаристы. Наша вражда им только на руку…
Договорить Мехлис не успел. Забытый всеми Унгерн вскочил, отчаянно взмахнул руками:
— Блюститель! Великий Лха Белого Света! Не дай себя обмануть! Большевикам нельзя верить, никогда, никогда!..
— Роман Федорович! — тяжело ударил голос. — Вам ли судить?
…Пламя потемнело, растеклось ручейком по старому камню.
— Вы залили невинной кровью указанную вам дорогу. Вы отдали Монголию, сердце Азии, столь ненавистным вам большевикам. Что вам еще хочется свершить в этом мире?
Барон дернул головой, словно пытаясь возразить, но так ничего и не сказал. Опустил руки, отвернулся…
— Продолжим, товарищи. Позиция советского руководства мне ясна. А теперь выслушайте нашу точку зрения…
Глава 7
Лёнька Пантелеев
1
Чужой ненавидящий взгляд толкнул в спину, пулей ударил между лопаток, легкой болью отозвавшись в сердце. Подошва скользнула по гладкому мрамору ступеней, пальцев левой, живой, руки, вцепились в перила…
Удержался, устоял, выдохнул, заставил себя улыбнуться.
Сзади, на лестничной площадке, двое — высокий здоровяк с привычными «разговорами» на гимнастерке и светловолосый парень ростом пониже в «партизанской» форме Червонных казаков товарища Примакова. Знамение времени — буденовец и «червонец», давние соперники и противники, вместе смотрят в спину нового врага.
Поручик дернул щекой. Задергались, та-ва-рис-чи? То ли еще будет! Или не слыхали, что Красная армия — вроде редиски? А скоро и кожуру соскребем!
На нижней площадке пришлось остановиться. До назначенного времени еще четверть часа, значит, можно забежать в канцелярию, чтобы отдать бумаги по командировке, а можно и возле окна постоять. Вот оно, распахнутое, прямо на весеннюю арбатскую улицу.
Семен Петрович Тулак, на миг закрыв глаза, резко вдохнул пьянящий утренний воздух, вновь усмехнулся, но уже искренно, от всей души. Весна! Еще одна, вырванная у Судьбы, конфискованная, как теплый полушубок в зимней кубанской станице. Апрель 1924-го, шестой год Совдепии, а он, офицер производства января страшного 1918-го, все еще жив. Не в подполье, не в турецкой Галате, не в болгарской каменоломне. Ледяной поход продолжается, под ногами — мраморная лестница арбатского особняка, в спину рикошетят взгляды-выстрелы, а впереди — новый бой. Отлично! Это есть — жизнь!..
Беззвучно шевельнулись губы.
— Матросы по следу, шенджийцы впереди, повозки и кони сплелись в гнилую нить, и прапор к победам шагает посреди, еще ничего не успевший сочинить… [39]Товарищ Тулак, помощник Народного комиссара по военным и морским делам, Председателя Реввоенсовета товарища Иосифа Сталина, разменял очередной апрельский день високосного 1924-го. Шесть лет назад Добровольческая армия уходила в степь из-под так и не взятого Екатеринодара — разбитая, обескровленная, потерявшая надежду. Эту весну поручик встречал в большевистской Столице.
39
Стихи Александра Немировского.