Век-волкодав
Шрифт:
Пантелкин, стряхнув с кепки дождевые капли, подошел ближе, хотел было свистнуть, но передумал. Оглянулся да и врезал ботинком по железному боку.
Буммм!
Ничего, только дождь по котлу стучит-постукивает. Леонид вновь примерился.
— Эй, дядя, чего звонишь?
Чумазое в кепке выглянуло, поймало длинным языком прозрачную каплю, сверкнуло белками любопытных глаз. Бывший чекист сплюнул сквозь зубы:
— Давно тебе, шкет, разрешили вопросы задавать?
Внутри котла завозились, зашумели. Вот уже не одна чумазая рожица, а целых четырые.
— Лёнька!..
Не криком, понятно, шепотом. Леонид улыбнулся, достал бумажник.
— Общий сбор, шпана. Ты, лопоухий, дуй в Гостиный за папиросами. «Марс» бери, и смотри, не перепутай. Держи червонец!.. А вы…
Мальчишки уже стояли рядом. Рты раскрыты, в глазенках — щенячий восторг. И шепот, да такой что крика сильнее.
— Лёнька! Живой, живой!.. А мы легашам не верили, ни капельки не верили!.. Ленька! Фартовый!..
Пантёлкин сделал строгое лицо, руки в карманы сунул. Один в один как на фото из транспортной ЧК, прямо бери да тащи на Гороховую. Голоса смолкли. Только шум дождя да тихое дыхание.
…Лёнька Пантелеев!!!
— Работенка для вас есть, шкеты. Нужно фраера одного проследить. Но чтобы надежно, фраер битый, неумеху враз срисует.
Мальчишки переглянулись. Один, прочих повыше и постарше, вынул из-за уха окурок, во рту пристроил.
— Не обижай, Фартовый. Или подводили мы когда?
В Париже эстонский гражданин Лайдо Масквинн по музеям и прочим объектам культуры не хаживал, даже в Лувр не заглянул. Исключение сделал лишь для Наполеона Бонапарта. В далеком 1918-м Жора Лафар читал стихи про великого Корсиканца, про Маренго с Ватерлоо рассказывал. Как такого человека не почтить? Господин Масквинн зашел в Дом Инвалидов, к экскурсии пристроился, отыскал русскоязычную дамочку из недавних эмигрантов, дабы главное перетолковала. Послушал, у каменного саркофага постоял…
Запомнилось немного: пушки, ветхие знамена, шпага с золотой рукоятью. А еще фраза, приберегаемая императором на самый крайний случай:
— La Garde au feu!
У каждого такое бывает. Кажется, и у него, бывшего старшего оперуполномоченного ВЧК Леонида Пантёлкина, именно такой случай подоспел, крайний самый. Значит, настало время.
Гвардию — в огонь!
3
— Ольга Вячеславовна! Вам по городскому звонят. Какой-то Касимов. Соединить?
Зотова, оторвав взгляд от бумаг, затушила окурок в пепельнице, взялась за тяжелую черную трубку.
— Угу. И чай заварите, товарищ Бодрова. С мятой, а то в горле пересохло.
Хорошо быть начальником! Кабинет чуть не с площадь размером, три аппарата на столе, один другого страшнее, чернильница старой бронзы, хоть сейчас в музей, карандашей столько, что на целый класс хватит. Еще и обслуга полагается: и чай заварят, и даже кофе. А главное, бумаги принесут, чтобы резолюции ставить. Одна бумага, вторая, сотая… двухсотая. Вчера, сегодня, завтра, послезавтра, бумаги, бумаги, бумаги.
Застрелиться, что ли?
— Алло? Касимов, ты? Ты спрашиваю?
В трубке щелкнуло, зашипело.
— Товарищ Зотова?
— А ты кого ждал? — восхитилась кавалерист-девица. — Отыскался, понимаешь, след Тарасов. Фрукт ты, Касимов, овощ даже. Куда пропал? Родион Геннадьевич о тебе спрашивал, ты и к нему не заходишь.
В трубке шипение, фразу разрубило на части, разорвало на слова и слоги.
— …Фамилии… имена… не надо… помина… позвоню… встретиться…
Бывший замкомэск подула в мембрану, поморщилась. Аппарат, что ли сменить? В Общем отделе, говорят, чехословацкие поставили. Легкие, удобные и шипят редко.
— Все ясно, — прохрипела, — Враг подслушивает, утроенная бдительность. Эй, товарищ Касимов, ты еще там?
— Здесь, — четко и ясно доложила трубка. — Я, товарищ Зотова, никуда не пропадал, я в отпуск ездил. Встретимся мы с тобой там, где «фонды», время чуток позже подскажу. А кто меня еще спрашивал?
Ольга на миг задумалась.
— Обращался кто-то с неделю назад, а кто, не упомню уже. Насчет «фондов» поняла, а ты мне вот в чем помоги. Ты же знаешь, контуженная я, шарики у меня за ролики заскакивают…
Трубка попыталась возразить, но кавалерист-девица только поморщилась:
— Не спорь, не тебя же в психбольнице держали. Вспомнить никак не могу. Вроде был у нас с тобой разговор, серьезный очень. Ты еще про какую-то справедливую войну говорил. И еще про себя, что-то очень важное, только забыла. Напомни, будь другом!
Зотова хотела добавить про странную открытку с «Happy New Year!» и датой из следующего столетия, но вовремя прикусила язык. А вдруг и в самом деле подслушивают?
— Касимов, алло?
Трубка молчала. Наконец чей-то голос, чужой, но одновременно странно знакомый негромко, словно раздумывая, произнес.
— Я сказал вам, Ольга Вячеславовна: «Присоединяйтесь к нам, это будет справедливая война!» Хорошо, что вы начали вспоминать, но торопить пока не стану. Если что, вам подскажут. И еще… В письме будет моя фамилия и еще одно слово. Слово — по-французски…
— В каком письме? — поразилась Ольга, но в трубке уже гудел отбой. Кавалерист-девица осторожно положила ее на рычаг и только после этого от души чертыхнулась. Объяснил, называется! И почему голос не такой, почему на «вы»? Их там что, двое?
Насчет «слова» все-таки догадалась. «Слово» по-французски — «mot», но можно сказать и «parole».
— Чай, Ольга Вячеславовна…
На стол мягко приземлился поднос. Привычный аромат мяты, горка желтого сахара, стакан в серебряном подстаканнике с чеканными листьями.
Заведующий Техсектора ЦК РКП(б) хрипло вздохнула:
— Товарищ Бодрова! Просила я тебя это барство из драгметалла подальше убрать. Тащи кружку, и не одну, а две. Договорились же, что чай вместе пьем, если начальство не пожалует. А то не чаепитие выходит, а сплошной, я тебе скажу, Термидор.