Век
Шрифт:
— У меня есть великолепная идея для новой коллекции! — воскликнула сияющая Габриэлла, входя в примерочную на следующее утро. — Любовь! Вот ее тема: простая, старомодная, сентиментальная! Мне хочется создавать наряды для влюбленных женщин, романтичные платья, оборочки. Может быть, даже с нижними юбками, с кринолинами. А что ты думаешь, Розита?
— Я думаю, может, вы каких-нибудь таблеток наглотались?
Габриэлла рассмеялась и сжала ее в объятиях.
— Я действительно сижу на таблетках. На вкусных таблетках! На безумных таблетках! Розита, —
Лицо Розиты засияло.
— О, да это чудесно! Я так рада за вас. Кто этот счастливчик?
— Эйб Фельдман!
Улыбка Розиты сменилась гримасой неодобрения, будто на луну набежала туча.
— В него?! Ничего чудесного в этом нет.
Габриэлла была совершенно обескуражена.
— Но мне казалось, он тебе нравится, — сказала она.
— Ох. В общем-то, он ничего. По отношению к тебе или ко мне. Но по отношению к тем беднягам, что работают внизу, он жуткий человек. Особенно по отношению к пуэрториканцам. Вы не особенно обращаете внимание на то, что творится там, внизу. Но я-то знаю, потому что это мой народ. Я имею в виду, что все мы говорим по-испански. И я вам скажу, что ваш приятель выжимает из них все соки.
Габриэлла помрачнела.
— Я думаю, что он — такой же работодатель, как и все другие на Седьмой авеню.
— Разве? А где же профсоюз? Вы знаете, что вчера приключилось? Человек из профсоюзной организации пришел сюда повидаться с мистером Фельдманом, и они крупно поругались. Но он вам даже словом не обмолвился об том, ведь правда?
— Нет...
— Конечно, он не скажет. На четырнадцатом этаже работает женщина, Рита Альварес. Ну, она пошла в союз пожаловаться, что ее обсчитывают на сдельщине. Потому-то этот парень из союза вчера и приходил. А вот догадайтесь, что произошло сегодня утром. Я только что услышала об этом в холле. Риту Альварес уволили. У нее шестеро детей, которых надо кормить, а ее выгоняют только за то, что она пошла в профсоюз. Итак, расскажите мне еще о том, как вы влюблены в этого чудесного мистера Фельдмана. Что до меня, то он — просто красивый мерзавец.
Она продолжила работу. Габриэлла, почувствовав себя опустошенной, молча вернулась в свой офис.
Ей было над чем подумать.
— Итак, тебе нравится Гринвич-виллидж? — спросил Эйб Ника в тот же вечер, играя с ним в мяч перед домом Габриэллы.
— О, конечно, здесь здорово жить! — с восторгом откликнулся Ник. — Лучшее место в Нью-Йорке! Здесь живут самые башковитые.
Эйб рассмеялся:
— Надеюсь, ты себя к их числу не относишь?
— Да, я башковитый. Я буду писателем, когда вырасту. А чтобы стать писателем, надо быть умным.
— О-о? А что ты собираешься писать?
— Кино! Я собираюсь перебраться в Голливуд и писать киносценарии для своего двоюродного дедушки Морриса, а он будет их ставить.
— Моррис Дэвид? Пока ты соберешься писать киносценарии, он будет староват для постановки фильмов, не правда ли?
— Моррис Дэвид будет ставить фильмы до последнего
— Я тоже предпочитаю такие. А ты не хотел бы жить в жилых кварталах?
— Где?
— Ну, скажем, на Пятой авеню? Напротив Центрального парка? Ты бы мог играть в бейсбол в парке.
Ник задумался над этим:
— Ну, это было бы неплохо, я имею в виду парк. Но мне бы совсем не хотелось уезжать из Гринвич-виллидж. А на Пятой авеню есть писатели?
— Не очень много.
Габриэлла вышла из дома, вытирая руки о фартук.
— Ну-ка, вы двое, обедать!
Ник поймал последний мяч и направился к дому.
— Ты хотела бы жить на Пятой авеню? — спросил он свою мать.
Габриэлла бросила взгляд на Эйба.
— Я не знаю. Я еще не думала об этом.
Ник посмотрел на мать, потом на Эйба, потом снова на мать.
— Кажется, между вами что-то происходит? — опять спросил он.
— Ник, это тебя не касается.
— Почему это? Все, что ты делаешь, касается и меня. Ты на него работаешь уже восемь лет, я его видел всего два раза; а теперь в течение двух дней то ты с ним идешь обедать, то он приходит сюда на обед... В чем дело?
Эйб, с пиджаком на одном плече, подошел к двери.
— Давай войдем в дом, Ник, — предложил он, — и я тебе все объясню.
Они прошли в освещенную гостиную, и Габриэлла закрыла дверь. Эйб повесил пиджак на спинку стула и обернулся к Нику.
— Ты хочешь знать, что происходит? Я люблю твою маму, — сказал он спокойным голосом. — В данный момент я пока не знаю, любит ли она меня, но я делаю для этого все возможное. — Он взглянул на Габриэллу. — И в любом случае я ее добьюсь. Вот поэтому мы с тобой и должны стать добрыми друзьями.
На лице Ника отразилось сомнение.
— Да, наверное.
— Я тебе нравлюсь?
— Вроде ничего себе. Пока что.
Эйб рассмеялся:
— Отличная характеристика. Надеюсь со временем стать лучше. Я тебе вот что скажу: мы с тобой пойдем в субботу после обеда в кино. Как тебе эта идея?
Глаза Ника загорелись.
— На любой фильм?
— На какой ты выберешь.
— С каждой минутой вы становитесь все лучше, мистер Фельдман.
— Эйб.
— Ник, — мать указала на его стул у дощатого стола, — идея состоит в том, что для того, чтобы что-то получить, надо немного поработать.
— Я и не знал, что ты так здорово готовишь, — сказал Эйб после того, какНик ушел наверх готовить уроки. Он сел на софу перед камином. — Но мне следовало бы догадаться. Нет ничего такого, чего не умела бы Габриэлла. Потрясающий модельер, потрясающая повариха... Ты — потрясающая, и точка.
Она села возле него и поцеловала его в щеку.
— Спасибо, — поблагодарила она. — Ты нашел очень правильный тон в общении с Ником, а это большое достижение. Ему не нравятся почти все мои поклонники. Он очень привередлив.