Величайшие речи русской истории. От Петра Первого до Владимира Путина
Шрифт:
Одним из наиболее ярких и характерных эпизодов цензурной политики конца 1850-х гг. стало увольнение от должности в декабре 1858 г. московского цензора Н. Ф. фон Крузе. Однако отношения Крузе с начальством еще более обострились после того, как в 1857 г. в последнем номере «Русского вестника» в приложении «Современная летопись» появилось сообщение о торжественном обеде, состоявшемся в Московском купеческом собрании 28 декабря. Сам обед, в котором приняли участие около 180 человек, носил подчеркнуто верноподданнический характер и являлся своего рода демонстрацией поддержки московским обществом незадолго перед тем опубликованных рескриптов В.И. Назимову и П.Н. Игнатьеву. В тостах М.Н. Каткова, М.Н. Погодина, И.К. Бабста и других выражались чувства признательности и преданности царю, а также готовность, по словам Бабста, «до последнего вздоха содействовать благим начинаниям державного освободителя народного
Александр II
Слова, сказанные Государем Императором тверскому дворянству при представлении сего последнего Его Императорскому Величеству
11 августа 1858 года в г. Твери
Господа! Я очень счастлив, что имею случай выразить Мою благодарность Тверскому дворянству, которое уже неоднократно доказало мне свою преданность и готовность, вместе с другими губерниями, всегда содействовать общему благу. Вы это доказали во время последней войны при составлении ополчения, и мне памятны жертвы Дворян, Теперь я вам поручил дело, важное для меня и для вас – дело крестьян. Надеюсь, что вы оправдаете Мое доверие. Лицам, из вашей среды избранным, поручено заняться этим важным делом, обсудите его, обдумайте зрело, изыщите средства, как лучше устроить новое положение для крестьян, устройте, применяясь к местности, так, чтобы было безобидно для них и для вас, на тех главных основаниях, которые указаны в Моих рескриптах. Вы знаете, как ваше благосостояние Мне близко к сердцу; надеюсь, что вам также дороги интересы ваших крестьян, поэтому Я уверен, что вы будете стараться устроить так, чтобы было безобидно для вас и для них. Я уверен, что могу быть покоен: вы Меня поддержите и в настоящем деле.
Когда ваши занятия кончатся, тогда положение Комитета поступит чрез Министерство на Мое утверждение. Я уже приказал сделать распоряжение, чтоб из ваших же Членов были избраны двое депутатов для присутствия и общего обсуждения в Петербурге при рассмотрении положений всех губерний в Главном Комитете.
В действиях нам разойтись нельзя, наша цель одна – общая польза России. Я оставляю вас в полной уверенности, что вы оправдаете Мои ожидания и Мое к вам доверие, – убежден, что вы Мне будете содействовать, но не препятствовать.
Публикуется по: Александр II. Слова, сказанные государем императором Тверскому дворянству при представлении сего последнего его императорскому величеству 11 августа в г. Твери. Слова, произнесенные государем императором в Нижнем Новгороде тамошнему дворянству. Слова, произнесенные государем императором костромскому дворянству. Б.м., б.г. С. 1–2.
В начале 1858 г. Александр II объявил об образовании дворянами России губернских комитетов для составления проектов улучшения быта крестьян. Главным основанием будущей реформы правительство считало сохранение за помещиками собственности на землю. Крестьяне со временем выкупали бы приусадебные участки, а за пользование барской землей платили оброк или несли барщину. В комитет предлагалось вводить по два депутата от уездных Дворянских собраний и двух по назначению губернатора. В августе 1858 г. начал работу Тверской комитет. Он оказался единственным в России, где большинство членов составили сторонники полного и немедленного освобождения крестьян с предоставлением им земельного надела. Между тем, государственные власти смотрели на предстоящие реформы с более умеренных позиций. Александр II, выступая перед представителями тверского дворянства, предложил искать их поддержки в осуществлении реформы.
С. И. Бардина
Речь, произнесенная пред судом на «процессе пятидесяти»
10 марта 1877 г.
Я со своей точки зрения ни в чем не считаю себя виновной и подлежащей наказанию, ибо никакого вреда обществу или народу принести не желала и не принесла, надеюсь. Конечно, меня так же, как и других подсудимых, обвиняют в стремлении разрушить священные основы собственности, семьи, религии, государства, в возбуждении к бунту и стремлении водворить анархию в обществе. Все это было бы весьма ужасно, если бы было справедливо. Но дело в том, что все эти обвинения основаны на одном только недоразумении, которое я и постараюсь теперь объяснить, если суд меня выслушает.
Собственности я никогда не отрицала. Напротив, я осмеливалась даже думать, что я защищаю собственность, ибо я признаю, что каждый человек имеет право на собственность, обеспеченную его личным производительным трудом, и что каждый человек должен быть полным хозяином своего труда и его продукта. И скажите после этого – я ли, имея такие взгляды, подрываю основы собственности, или тот фабрикант, который, платя рабочему за одну треть его рабочего дня, две трети берет даром? Или тот спекулятор, который, играя на бирже, разоряет тысячи семейств, обогащаясь на их счет и сам не производя ничего? Коммунизма, как нечто обязательное, ни я, ни никто другой из пропагандистов также не проповедует. Мы только выставляем на первый план право рабочего на полный продукт его труда. Затем, как он распорядится с этим продуктом, – обратит ли его в общую или частную собственность, – это уже его дело. Мы этих вопросов предрешать теперь не беремся и не можем предрешать, принимая во внимание, что такой строй может осуществиться только в далеком будущем, и что подобные детали могут быть выработаны только практикой.
Относительно семьи я также не знаю: подрывает ли ее тот общественный строй, который заставляет женщину бросать свою семью и идти для скудного заработка на фабрику, где неминуемо развращаются и она, и ее дети; тот же строй, который вынуждает женщину, вследствие нищеты, бросаться в проституцию и который даже санкционирует эту проституцию, как явление законное и необходимое во всяком благоустроенном государстве, – или подрываем семью мы, которые стремимся искоренить эту нищету, служащую главнейшей причиной всех общественных бедствий, в том числе и разрушения семьи?
Относительно религии я могу сказать только, что я всегда оставалась верна ее духу и существенным ее принципам в том их чистом виде, в каком они проповедовались самим основателем христианства. Кроме того, должна заметить, что ни один свидетель и не говорил, что ему пропагандировали что-либо относительно религиозных вопросов, чтобы отрицали бога и т. п. Свидетельница Дарья Скворцова говорит, например: «Бога-то они на небесах признавали, только личность его не признавали», т. е. относились безразлично к некоторым обрядам церкви, к почитанию икон и т. п. Поэтому о религии я ничего больше говорить не буду.
В подрывании государства я столь же мало виновата. Я вообще думаю, что усилия единичных личностей подорвать государства не могут. Если государства разрушаются, то это обыкновенно происходит оттого, что они сами в себе носят зародыши разрушения. Так, например, древние государства исчезли с лица земли, ибо они были основаны на рабстве, – на таком базисе, который, как давно известно, не способствует развитию обществ. Конечно, если какое-нибудь данное государство держит свой народ в политическом, экономическом и умственном рабстве, если оно массой неоплатных податей, капиталистической эксплуатацией рабочего и другими ненормальными экономическими и политическими отношениями доводит его до нищеты, болезней, преступления, – то, конечно, говорю я, такое государство само ведет себя к гибели, но в этом уж не виноваты единичные личности и группы, а, следовательно, не за что ожесточенно преследовать и наказывать их. В противном же случае, т. е. если государство находится в совершенно благонадежном состоянии, то усилия этих лиц не могут грозить ему ровно никакой опасностью; следовательно, наказывать их опять-таки не представляется надобности. Вот почему для меня совершенно непонятна логика обвинительной власти, говорящей, что «конечно, опасности для государства тут никакой быть не может», но что «опасность все-таки существует»!.. Мне кажется, что решение этой дилеммы может быть только одно.
Меня обвиняют в возбуждении к бунту. Но к непосредственному бунту я никогда не возбуждала народ и не могла возбуждать, ибо полагаю, что революция может быть результатом целого ряда исторических условий, а не подстрекательства единичных личностей. Резня сама по себе для меня, конечно, совсем не желательна. Я вовсе не имею тех кровожадных и свирепых наклонностей, которые всякое обвинение так охотно приписывает всем пропагандистам. Если бы тот идеальный общественный строй, о котором мы мечтаем, мог быть осуществлен без всякого насильственного переворота, то, конечно, мы все были бы рады этому от души. Я полагаю только, что насильственная революция, при известных обстоятельствах, есть неизбежное зло, которое должно исчезнуть рано или поздно, помимо даже всяких усилий отдельных лиц или групп.