Великая игра
Шрифт:
Ульбар посмотрел на нее. Худая, со злым, безумным огнем в выпуклых глазах, седая, потерявшая зубы из-за цинги много зим назад, его мать утратила всю былую привлекательность. Правда, как он понимал теперь, красавицей она никогда не была, и взял ее отец лишь по закону золотого рода Уль-фангир. А вот Ачин, ровесница ее… Если бы мать так же, ее соперницу, холить и лелеять, кормить и держать в тепле и она была бы куда краше. Наверное, пришло время разобраться с братом. Заставить всех уважать себя — и испытать свою силу. А заодно вернуть матери власть и честь — и откупиться от нее окончательно. Он хотел свободы. Вернуть все долги — и быть свободным.
— Хорошо, —
Он встал, давая матери понять, что больше говорить не станет. Он уже был шаманом, сильным шаманом, а не только ее сыном. И принадлежал он не столько ей, сколько духам. Она это понимала и смирилась. Но она имела право требовать своего. Что же, если он отдал долг отцу, так матери тем более следует отдать его.
Отдать долг и окончательно рассчитаться.
И с братом тоже.
В небе горел огонь. Солнце опять умирало на западе, чтобы, как всегда, возродиться поутру. Почему не возрождаются люди? Почему — смерть, зачем смерть? Кто придумал этот ужасный, мерзкий закон? Как найти его, как победить его и уничтожить эту проклятую смерть?
В краю мертвых предков, как говорят, нет смерти и старости — но нет и свершений. А зачем вечная жизнь, когда ты не можешь ничего изменить?
Если бы только суметь подняться не на холм, а на гору, чтобы встать не только над миром живых, но и над Миром Духов, и дать всем свои законы…
Он закрыл глаза, достал глиняную флягу и отхлебнул большой глоток варева из злых трав. Если все равно умирать, так чего тянуть? Уж лучше без труда, легким путем.
Зелье подействовало быстро. Скоро он перестал чувствовать холод ночи и ледяные пальцы тихого, крадущегося ветра на шее. Ветер непристойно шарил по телу под распахнутой дохой, но после зелья это было даже приятно. А скоро он перестал ощущать и эти вкрадчивые прикосновения. Он уже видел перед собой равнину Мира Духов, он, Охотник, стоял там и кликал свою свору. И белые псы с красными ушами и глазами, горящими как раскаленные угли, сбегались к нему из Нижнего Мира и садились у ног, свесив красные языки и преданно глядя в глаза. Ульбар осклабился. Псы увидели, как хозяин сверкнул алыми угольями глаз и прошипел:
— Мы пойдем по следу брата моего, Ульбара, сына Ачин. Мы затравим его нынче ночью.
Ульбар, сын Ачин, лежал, облокотившись на левую руку на толстом пестром ковре, утопая в глубоком ворсе. Рабы с подрезанными сухожилиями на ногах, чтобы не сбежали подлили ароматного масла в светильники из темной бронзы, привезенные из набега на далекий юг, расстелили кошму и расставили на ней серебряные блюда, кувшины и кубки с едой и вином. Виноградари, жившие у леса, по берегам реки, что впадает в Сладкое Море, меняли его на крашеные кожи и коней. Можно было бы пойти на них походом и забрать и вино, и самих людей, но кто же тогда будет возделывать виноградники? Сами Уль-фангир и их черная кость этого не умели. Так пусть же Виноградари живут себе. Уль-фангир будут защищать их от других племен, и это будет платой за их вино. Сын Ачин подумал, что по весне поедет с ними договариваться.
Он встал, подошел к низкому ложу. Его вырезали из дорогого дерева искусные рабы с севера. Ульбар, сын Ачин, лег. В просторной одежде из бледно-голубого шелка было и легко, и не холодно. Эту ткань, как и светильники, привезли с юга, а шила одежду для него молоденькая рабыня из соседнего племени, которое теперь тоже подвластно ему, Ульбару,
Как отца.
Ульбар мотнул головой. Он был сын Ачин, а не сын Ульбара-вождя. Он будет править не как Уль-фангир, а как старый мудрый Ильдехай из людей черной кости. Сын Ачин скрипнул зубами. Что медлит этот ублюдок, полубрат? Скоро конец лета, скоро праздник. Он чувствовал, что все решится именно тогда. Что же, надо готовиться.
Полог шатра чуть приподнялся, пропуская внутрь маленькую кругленькую девушку в длинной красной рубахе.
— Господин? — прошептала она, чуть позвякивая золотыми браслетами на руках и босых ногах.
Ульбар мгновенно забыл обо всех тревогах и поманил ее сесть на край ложа рядом с собой. Протянул ей чашу. Девушка хихикнула и весело блеснула глазами, тряхнув сотней мелких тугих косичек.
— Господин милостив к своей рабыне.
— Господин желает тебя сегодня ночью, — ответил Ульбар, сын Ачин, потянувшись к завязкам красной рубахи девушки.
Ульбар, сын женщины из высокого рода Уль-фангир, ощутил боль — вернее, это была не совсем боль, а некое неприятное, но вполне определенное чувство, возникавшее, когда «поводок» натягивался. Чем сильнее становился Ульбар, тем длиннее растягивался этот поводок. Но когда-то настанет предел… Одно радовало — поводок его брата был куда короче. Как и у всех обычных людей. Даже во сне их души не уходили далеко от тела, хотя во сне связь души и тела ослабевает.
Сейчас был рядом с братом. Он видел его двойника. Обычно двойники людей в Мире Духов серые, как тени, но сейчас тень его брата была почти прозрачной и дрожала, как раскаленный воздух. Как ни странно, черты лица двойника были сейчас куда отчетливей, чем обычно, поводок его был куда длиннее. Ульбар был удивлен, испуган и разозлен — как полубрат смеет быть в Мире Духов так полно, так нагло? Свора за его спиной завыла. Ульбар присмотрелся. По поводку толчками шел горячий радужный свет, и это была сила, и шла она — от тела. От тела! Неужто полубрат научился владеть телом лучше него, шамана Ульбара из рода Уль-фангир? Гнев охватил его и пошел по его собственному поводку — так же, как шла непонятная сила к тени брата. А брата уже окутывало радужное свечение, подобное мягкому родовому мешку, что обволакивает плод, и светящийся силуэт ритмично вздрагивал внутри. Но тени было — две! Они свивались, подобно двум саламандрам в пламени, и свечение становилось все ярче, от радужного кокона уже струился жар — манящий, неизъяснимо притягательный. И Ульбар Уль-фанги потянулся к нему, жадно, голодно, позабыв о бдительности, об опасностях Мира Духов, об опасности оборвать свой поводок-пуповину и затеряться между мирами Духов и живых…
Это было потрясающе. Кокон словно втянул Ульбара в себя. Его охватило блаженное тепло, наполняя его неизъяснимым блаженством и страданием. Он пил это тепло, это радужное сияние, погружаясь в него, сливаясь с чужим телом.
Он был и собой — и сыном Ачин, и в его объятиях была женщина. Он никогда прежде такого не испытывал. Он никогда не бывал с женщиной. Это была беспредельная, вечная власть. Он рванулся вперед, он должен был взять это полностью, до конца, ощутить все не как двойник, а телом…