Великая Мечта
Шрифт:
Теоретики снисходительно дают понять: продолжай, брат; не останавливайся, и сам достигнешь истины.
Потом, наработав стаж, употребив свою тонну, ты осознаешь, почему люди пьют.
Они пьют, потому что им больно. Потому что им страшно. Потому что их мечты не желают сбываться.
В кабаке, сквозь колеблющиеся слои сигаретного дыма, можно наблюдать раскрасневшиеся физиономии приобщившихся. Неверными пальцами они тянут крупные купюры из засаленных лопатников и громогласно призывают официанток «повторить». После смешных каких-нибудь двухсот граммов чуваки уже хороши, раскованны, благодушны, в их глазах балуется сливочное мерцание, оно все ярче – и вот становится видно, как спины
Далее, как правило, начинается поиск приключений на свою жопу.
Сам я приключений не ищу – пока мне хватит – а тихо себе сижу в уголке, в одиночестве, и надираюсь. Так получилось, что в свои тридцать шесть я могу уединиться только в ресторане. Тут меня никто не трогает и не достает.
Рожа моя чрезвычайно мрачная, осанка – спортивная, одежда – дорогая. Никогда, ни один, даже самый пьяный и дерзкий винопийца, не бросил в мою сторону ненужного взгляда. Не говоря уже о попытках заговорить.
Я сижу, жру, тупо сканирую. В какой-то момент начинаю думать, но потом прекращаю. В какой-то момент выхожу в сортир. Возвращаюсь преувеличенно-бодрой походкой, неторопливой, слегка вперевалку, но одновременно и пружинистой, упруго-тигриной. Медленной рысью спортсмена и злодея. Аллюром киллера.
Две или три выпивающие и закусывающие компашки, заметив мое дефиле, погружают лица в свои харчи и стаканы. Мне забавно. Ребята, это только понты, поза. На самом деле я есть классический интеллигент из династии сельских учителей, человеколюбивый и добрый малый, правдолюбец и среброненавистник. Простите меня – просто сегодня я, как и вы, злоупотребил. И теперь позволяю себе маленький маскарад. Каменную морду победителя жизни и еще более каменную осанку душегуба.
Жаль, нет бумаги. Записать бы это все, в нескольких абзацах. Интимно освещенную, продымленную кабацкую вселенную. Парочку за соседним столом – хорошо одеты, но прибыли не на машине, пешком, потому что оба пьют вино; стало быть, живут неподалеку; явно не семья, уж больно интересно им друг с другом, он то и дело наклоняется к ней, что-то рассказывая, она помаргивает жирно накрашенными ресницами и внимательно слушает. Нет, не семья – любовники. Скорее даже – потенциальные любовники. Вино пьют дорогое. Возможно, впоследствии она выйдет за него замуж и не будет разрешать тратить по пятьдесят долларов за бутылку красного. Он перейдет на пиво, а она совсем перестанет употреблять, она и сейчас едва отхлебывает, а когда он пытается ей долить – закрывает пальцами бокал... У женщин свои отношения с алкоголем.
Мне нравился этот окраинный кабачок. И кухня, и обслуживание. Достаточно сказать, что шустрые официантки мигом меняют пепельницу, едва я убиваю очередную сигарету. Первое время я даже прогонял девчонок – незачем бегать туда-сюда из-за ерунды – но они упорно шуршали.
Собирающаяся под вечер публика – мужчины двадцати пяти тире пятидесяти и их всевозможных возрастов подруги – вся состоит из таких же, как и я, пассажиров среднего класса. Или, в точных понятиях въедливых американцев, низшего среднего класса. Тех, кто худо-бедно научился сводить концы с концами и ежегодно меняет старый телевизор на новый. Разнокалиберные синие и белые воротнички, все с усталыми, слегка отягощенными жиром физиономиями, эдакие пельмешки, как правило – в дорогих брюках и скверной обуви, с бесконечно забавными кожаными мини-портфельчиками, чье название без запинки произнесет почти любой китаец или турок: barsetka. Я всегда симпатизировал обладателям barsetka – так или иначе, все трудовой народ, эксплуатируемые, даже в девять вечера обсуждающие в основном свою работу (я, естественно, подслушиваю всегда, когда удается), – они были не чета клиентам клубов и ресторанов Тверской улицы или Нового Арбата. Тут, в часе езды от центра города, никто не хамил персоналу, не щелкал холеными ногтями по платиновым кредиткам, не бегал в клозет нюхать кокаин. Напрочь отсутствовали высокомерные топ-менеджеры, охотящиеся на них бляди, бандюки в дешевом золоте, клоуны, пидоры, звезды шоу-бизнеса, обкуренные мажоры с ключами от подаренных папами кабриолетов и прочие беспонтовые персонажи. Сюда приходили не убить скуку, а перевести дух.
С другой стороны, в воздухе чувствуется и некая аура победы. Здесь каждый вечер слегка, самую чуточку, но празднуют отрыв от нижнего класса. Избавление от стыда бедности. Наверное, и я тоже прихожу сюда за этим.
Впрочем, не сегодня. Сегодня я глушу бухаловкой презрение к самому себе.
Снова вышел в туалет. Умылся. Большим и указательным пальцами убрал воду из глазниц. Вдруг вздрогнул. За моей спиной, хорошо различимый в высококачественном зеркале, стоял Юра Кладов собственной персоной. Привалился к стене, жует резинку, руки в карманах, широко улыбается и поедает меня глазами.
Несколько секунд мы рассматривали друг друга. Старый товарищ совсем не изменился. Спортивный костюмчик с пижонскими лампасами, пятнадцать лет назад вызывавший у меня восторг, теперь показался убогим. Наверное, он и тогда был такой, подумал я; а ведь мы копили на это синтетическое поддельное дерьмо месяцами...
Я подмигнул ему, одновременно прислушиваясь к ощущениям. Все-таки не каждый день наблюдаешь столь объемную и фактурную алкогольную галлюцинацию.
Допился, значит, до белой горячки, паскудный ублюдок.
Зачем-то вспомнился самый первый мой стакан вина, выпитый в четырнадцать лет, в Евпатории, в пионерском лагере. Лето, Крым, вечер, море – дальше можно не продолжать. У битлов есть альбом «Вкус меда» – там все песни примерно про то же самое. Я в тот вечер опьянел бы и без вина – просто от избытка юного счастья. А сейчас нет ни счастья, ни юности, только вино осталось – но и опьянеть, как тогда, никак не получается...
Резко обернулся. Сзади, естественно, никого не оказалось. Опять к зеркалу – там маячила только собственная надоевшая рожа, очень похожая на фотографию в паспорте. Обвисшие щеки и слегка отмороженный кончик носа. Все-таки этой зимой изрядные отрицательные температуры.
Пригладил волосы. Вышел в дымный, гомонящий зал. Несколько женщин в годах заинтересованно стрельнули глазами. Иногда я нравлюсь таким женщинам. Полубрюнет, полушатен, выправка почти военная. Живот отсутствует. Поджарый, точный в движениях мужичок.
Зря вы так со мной, дамы. Никакой я не поджарый. Если я поднимаюсь с первого этажа на четвертый, у меня одышка. Я хронический алкоголик. Весь в долгах. Почти ничего не зарабатываю. Имею бронхиальную астму, уголовную судимость, невралгию и дырку в правом носке. Я продвинутый, закоренелый неудачник с большим стажем.
А Юра, подлец, уже сидел на моем месте, за моим столом, курил мои сигареты и стряхивал пепел в мою пепельницу. Развалясь в своей обычной, излишне вольготной, почти хамской позе. Казалось, еще секунда – и положит ноги на стол.
– Чего тебе надо? – грубо спросил я. – Откуда ты взялся? Тебя же нет. Тебя убили пятнадцать лет назад.
– Все так, – ответил Юра. – Убили и закопали. Считай, что я плод твоего воображения. Обитатель темных глубин мозга.
– Тогда убирайся обратно. Туда, откуда взялся.