Великая Мечта
Шрифт:
Банкир Знаев добро улыбнулся.
– Предупреждаю – она очень разборчивая девушка.
– Разберемся, – цинично ответил Юра.
– Действуй, – разрешил банкир. – Но учти: если с ней закрутишь – я ее уволю в шесть секунд. Мне тут в моем банке секс-бомбы без надобности... Слушай, – банкир понизил голос, – когда ты вошел в приемную, она журнальчик читала, да?
– Нет, – солгал я. – Работала. Принимала телефонные звонки.
– Ладно, ты меня не путай. Ты давай деньги возвращай. Сейчас ступай, и найди, и принеси мне мое.
– Твое – у тебя в штанах! – грубо ответил за меня Юра. – Слушай, Сережа, ты ведь человек не бедный.
– Нет! – выскочило из банкира. – Ждать – не имею возможности. Объективно! Я поклонник строжайшей финансовой дисциплины. Обещал – верни вовремя. Я же тебе не свои личные дал. А выделил из капиталов банка. Эти деньги не твои и не мои – их нужно вернуть.
– То же самое я сам себе говорил час назад.
– Значит, – примирительно усмехнулся великий заимодавец, обращая взор в клавиатуру своего телефона, – мы все-таки понимаем друг друга... А сейчас – извини. Через пять минут у меня другая встреча.
Юра в третий раз попытался выдать что-то грубое, сформулированное на молодежно-криминальном жаргоне начала девяностых, но я уже шагал прочь – другу ничего не оставалось, как поспешить следом; его место было рядом со мной, и нигде больше.
Обратно ехали молча.
Окрест царил тот послеполуденный отрезок столичного рабочего дня, когда улицы относительно свободны. Манагеры и их суровые боссы не только употребили, но и практически переварили свои бизнес-ланчи и снова потихоньку втягивались в трудовой ритм, – только тот ритм был уже гораздо более медленный. Сытые, отяжелевшие мозги функционировали вяло. Команды отдавались реже, менее лихорадочно. И наоборот – все чаще в иссушенном сознании офисных тружеников, продающих все на свете, от нефти до пеленок, появлялись идеи, никак не относящиеся к текущей работе: как и где провести сегодняшний вечер? Как и где частично потратить благополучно взращенные капиталы? В каком баре напиться? В каком найт-клабе развлечься, обнюхаться, обкуриться, забыться, дотанцеваться до обморока?
Общей тенденции следовали и грузовые водилы. Сухогубые и деловитые циники, они выкатывались в восемь утра, в десять загружались и аккурат к трем пополудни, развезя в четыре-пять мест свой товар – бумагу и памперсы, хлеб и бензин, – лукаво теперь принимали соломоново решение: на второй рейс не заходить. А зачем? И так нормально.
Именно теперь, в пятнадцать ноль-ноль, наступало в столичной коммерческой круговерти относительно спокойное время, предвечерняя пауза. В пять вечера все изменится. Закончится рабочий день для тех, кто ходит на работу к восьми. Впрочем, фабричные, заводские и строительные рабочие в основном катаются на метро. Еще через шестьдесят минут сорвется из своих стойл основная подневольная масса: те, кто трудится с девяти до шести. Эти покатятся из офисов и контор на машинах. Эти поднимают больше денег, нежели пролетариат, и уровень их жизни более высок.
Потом все встанет. Дороги, ведущие от центра к окраинам, окажутся забитыми под завязку. Еще через час или два, или под самый вечер, отправятся по домам хозяева, боссы и начальники. Паханы и шефы.
Боссы-паханы есть особь статья. Столичные пробки и трафики их не колеблют, ибо они имеют личных водителей. Не они, а их шоферы расходуют нервные клетки на ускорения, торможения и перестроения. Не они, а их шоферы переживают за литраж бензина и количество незамерзающей жидкости в бачке для омывания ветрового стекла. В девять вечера паханы и боссы будут вальяжно листать газеты, полуразвалясь в креслах, а водилы – психовать и нервничать...
А пока – есть полчаса для таких, как я. Для всяких подозрительных внеклассовых субъектов. Для чуваков, исполняющих фриланс. Для парней, не имеющих подчиненных, но зато не имеющих и начальников.
Так получилось – в свои тридцать шесть я попал как раз в упомянутую категорию фрилансеров. И, в целом, остаюсь доволен таким положением вещей.
Жаль, правда, денег нет. Чего нет, того нет. Или почти нет... Зато есть свобода и возможность свалить из загазованного, плотно застроенного центра города до того, как полубезумные толпы высоко– и среднеоплачиваемых корпоративных функционеров всех мастей покатятся опосля продуктивно проведенного рабочего дня по насквозь промерзшим эстакадам в свои хорошо отапливаемые трехкомнатные хазы, в Бутово, в Митино, в Курки-но, в Марьино...
Юра после беседы с банкиром Знаевым сделался мрачен. Его светло-серые брови нагрузили глазницы. Отяжелела, освинцовела физиономия. Поразмыслив, я примерно догадался, в чем дело, и решил не беспокоить призрака, но спустя время не выдержал и все же вбросил вопрос:
– Чего молчишь?
– А надо говорить?
– А ты не хочешь?
– Нет.
– Ладно.
– Не хочу. Говорить – не хочу. Но если хочешь ты, – тут Юра тяжко вздохнул, – давай поговорим.
Машина моя катилась резво, быстро, то упруго ускоряясь, то еще более упруго замедляя ход, – а по временам шла плавно, солидно, на достаточно средней скорости, убеждающей всякого наблюдателя в том, что при всей упомянутой средней скорости обладатель авто есть человек далеко не средний.
Я давно заметил, что хорошая езда на хорошем авто по хорошей дороге – отменное средство успокоения. Род психотерапии, или что там есть.
Мне удалось пару раз втопить. Пару раз мощно стормозиться. Пару раз заложить крутейший вираж. А все для того, чтобы сердце, печень, легкие и прочие селезенки и кишки сотряслись, протрамбовались, а потом заняли свое место после некоторых резких, полезных для нервов колебаний.
– Ладно, скажи, – попросил я своего друга. – Скажи все, как оно есть.
– Скажу, – сказал Юра. – Ты стал – фантик. Травоядный. Я разочарован, Андрей. Ты готов проглотить любое дерьмо, лишь бы спастись. Или даже просто время выиграть...
– Не любое, – грустно, но твердо ответил я. – Да, я готов проглотить говно – но не любое.
– Готов проглотить говно, но не любое? – с отвращением переспросил Юра и сменил позу. – Можно, я это запишу?
Его сарказм вызвал во мне приступ внезапной ярости – не ураганной, животной, когда взрываются и убивают любого, кто рядом, но ярости человеческой – желчной, вязкой, наполовину сублимируемой в зубовный скрежет.
– Запиши! – ядовито ответил я. – Карандашик дать? Нет? Что, свой есть? Записывай, записывай! Диктую по буквам: Я ГОТОВ СХАВАТЬ ДЕРЬМО – НО НЕ ЛЮБОЕ.
– Кем ты стал?! – горестно воскликнул мой несуществующий брат. – Как ты говорил с этим сгнившим коммерсантом? Как халдей! Кто он, а кто ты? Зачем ты позволил так с собой общаться? Да, я понимаю: ты взрослый, солидный, у тебя бизнес, у тебя семья, у тебя ребенок, у тебя ответственность – но нельзя, никак нельзя позволять всяким барыгам и процентщикам так разговаривать с тобой! Где твое достоинство? Где твоя вера?