Великая оружейница. Рождение Меча
Шрифт:
Владуша, разыгравшись, свалилась на грядку. На влажной земле остался отпечаток её попки, а два капустных стебелька оказались примяты, но, к счастью, не сломаны. Отряхнув дочкину попу и поправив ростки, Свобода вернулась к Смилине.
– Ох, глаз да глаз за ними! Чуть отвернёшься – и всё, – со смехом сказала она.
Чувствуя, что разговор не клеится, Смилина села на чурбак под яблоней и похлопала в ладоши:
– Владуша! Доброта! А ну-ка, ко мне… Идите, на коленках покачаю!
Старшая, конечно, прискакала мгновенно, а младшенькая два раза шлёпнулась, пока бежала: ходить она ещё едва-едва научилась. Подхватив обеих дочек к себе на колени,
– А кому спать пора, м? А Владуше и Доброте пора баиньки, – ласково приговаривала она. – Пташки уж спать ложатся, цветочки закрываются. А чьи-то глазки устали, ручки наигрались, ножки набегались…
Мурчание всегда действовало без промаха. Пушистые головки малышек сонно склонились на грудь Смилины, а Свобода стояла между её колен, как третья провинившаяся дочка.
– Попалась, ладушка, теперь не отвертишься. – Оружейница скрестила ноги, взяв ими ноги жены в плен. – Я ведь не просто так спрашиваю тебя. Ты думаешь, я ничего не вижу, ничего не чувствую? Ничего не слышу по ночам?
Глаза Свободы влажно заблестели, но она упрямо закусила губу, дрожа нервными ноздрями. Отвела взгляд, дёрнулась немножко, но Смилина держала её ногами крепко.
– Куда? Нет, не пущу. Давай начистоту, ягодка. Ты стараешься изо всех сил, и ты своего добиваешься. За что бы ты ни взялась – во всём добьёшься успеха. Княжна Победа – Победа везде, даже дома, да? Ты умница, ягодка, ты чудо. Я люблю тебя, что бы ты ни делала. Но вот это всё сейчас… Это – не ты. Может, я путано говорю, не мастерица я словеса плести… Ты же понимаешь, лада, что я хочу сказать? Ты забросила свои чертежи и уже давно к ним не притрагиваешься. Столько училась, время тратила… Даже на Бурушке почти не катаешься. И глазки твои не сияют, как прежде. А значит, ты не счастлива. Душа твоя томится, хоть губки и пытаются улыбаться. Поверь, ничего хуже, чем это, для меня быть не может, ягодка моя сладкая.
По щекам Свободы катились неостановимым потоком крупные, хрустальные капли. Она пыталась сдержать их всеми силами, но тут княжна Победа проиграла. Смилина встрепенулась в нежном порыве прижать её к груди, но руки были заняты дочками. Как быть?..
– Лада, – прошептала она дрогнувшим голосом. – Ну-ка, обними нас сейчас же.
Ласки обрушились отчаянно щедрым водопадом. Жарко целуя спящих девочек в головки, исступлённо гладя лицо и голову Смилины и роняя хрустальные росинки слёз, Свобода шептала:
– Как, как я могу быть не счастлива?!.. Скажи мне, как? Вы – мои родные, моя душа и сердце… Вы – всё, что нужно мне. Как я могу быть несчастна, имея всё это в своих объятиях?!
С блаженно прикрытыми глазами ловя прикосновение щеки Свободы своей щекой, Смилина мурлыкнула:
– Но кроме нас должно быть ещё что-то. Что-то очень важное. То, без чего ты – не ты.
– Ах, да чтоб им провалиться, этим чертежам! – досадливо взмахнула рукой Свобода, хмуря брови и смаргивая с ресниц слёзы. – Из-за них я чуть не сгубила Доброту… Как мы выхаживали её, ты забыла? Как не спали ночами – слушали, дышит ли она?.. А потом, после бессонной ночи, ты шла на работу… Ты молчала, не упрекала меня ни единым словом, но всё на твоём лице было написано большими буквами, Смилинушка. «Это ты виновата со своими глупостями», – вот что я там читала! И знаешь, ты права, лада! Ну их к лешему, эти глупости.
Нужно было срочно её обнять, но куда девать детей? Смилина тихонько зарычала.
– Я думала, ты грамоту знаешь лучше меня, ягодка. А ты, оказывается, совсем читать
Их щёки соприкасались, губы жадно встречались в сдобренных солью слёз поцелуях. Обхватив Смилину и дочек руками, словно крыльями, Свобода закрыла глаза.
Ночь сплела их на супружеском ложе в крепких, как никогда, объятиях. Над самым прекрасным и острым клинком Смилина не колдовала с таким жаром, с каким она плела узор поцелуев и волшбу ласк. Объединённой силой Лалады и Огуни она расплавляла оковы вины, наложенные на себя Свободой, и отливала из них крылья для её души.
*
Закончив работу в кузне, Смилина с дочерьми вернулись домой. Владуша больше любила работать со сталью, делая оружие и орудия труда, а у Доброты в душе жила страсть к украшениям. Золото, серебро и самоцветы – вот что привлекало её. Она была мягче и изящнее сестры, чуть ниже ростом, но силой обладала достаточной. Просто тяготела она к кропотливой, тонкой работе, а вещи мечтала делать красивые, а не только нужные. Обеим дочерям сравнялось тридцать лет – близилась пора искать суженых.
Крыжанка с Ганюшкой уж давно нашли в Белых горах свою судьбу и упорхнули в семьи к своим избранницам, и только верная Яблонька продолжала посвящать себя госпоже и её дому. Она раздобрела, округлилась и приобрела в обращении с хозяйской семьёй этакую родственную непринуждённость, а временами и развязность: ворчала, отпускала шуточки, а с хозяйскими дочками и вовсе никогда не лебезила. Ежели кто-то из них крутился на кухне и ей мешал, могла, к примеру, сказать: «А ну-ка, государыня моя, брысь!» Хоть и была она крепка, приобретя на Белогорской земле доброе здоровье, но в помощь ей Смилина взяла ещё двух работниц – молодых девушек. Одна из них, впрочем, вскоре заневестилась и тоже ускользнула, а вторая не поладила с Яблонькой, весьма острой на язык и беспощадной к чужим промахам. Вторая пара девушек продержалась три года: одна покинула дом по каким-то семейным обстоятельствам, а вторая объяснять причины своего ухода не стала. Яблонька, правда, с усмешкой сказала потом Смилине:
– Да она в тебя, государыня моя, втрескалась, дурища этакая. Я ей посоветовала до беды не доводить. Это ж такое дело! Сама понимаешь… Того. Щекотливое. А ежели б государыня Свобода про то прознала? Быть бы беде, ох, быть!..
Это было похоже на правду: Смилина действительно припоминала какие-то вздохи, заплаканные глаза и выразительные взоры, которым в своё время не придавала значения.
– Не судьба другим девкам у вас прижиться, госпожи мои, не судьба, – посмеивалась Яблонька. – Одна я вам верой-правдой служу. И служить буду, покуда жива.
Но навьючивать всю домашнюю работу на неё одну не годилось, ибо с годами она отнюдь не молодела, хоть и давали ей Белые горы силу, да и от природы она была к работе вынослива, как лошадь-тяжеловоз – всё тащила, что на неё ни взваливай. Девушки, увы, долго не задерживались; оставалось только примириться с этой текучкой и искать замену ушедшим вновь и вновь.
Постаревший Бурушка уж не мог так резво скакать, как прежде. Нося волшебные подковы и ступая по Белогорской земле, он и так уж перешагнул за пределы обычного лошадиного века. Свобода холила и лелеяла своего верного друга, но выезжала на нём теперь уж совсем редко, больше водила его гулять без седла. Впрочем, теперь Бурушка охотнее дремал в стойле, а прогулками довольствовался совсем краткими.