Великая Отечественная война глазами очевидцев
Шрифт:
Потому что до этого вся пропаганда… и все знали только одно: фашисты захватили власть в Германии, они уничтожают там пролетариат и коммунистов, они уничтожают там евреев. Об этом же наши газеты во всю писали, в таком ключе. И вдруг нам объявляют, что вот с этим самым Гитлером мы заключаем договор, в очень приличных фразах, а Молотов даже в каких-то хвалебных.
И вот, через несколько дней после этого сообщения, 1 сентября 1939 года, началась Вторая Мировая война. Ее начали Сталин и Гитлер в этот день, по сговору. И все поняли,
Но поскольку раньше, на маневрах, мы видели, как мимо нашего городка проходили огромные массы войск, над нами летали десятки самолетов, сбрасывались десанты, то мы все были уверены (как тогда была такая песня: «если завтра война, то на вражьей земле мы врага разобьем, малой кровью, могучим ударом», а потом была книга Николая Шпанова «Первый удар», по которой мы в первые же дни уже шли наступать на Берлин), в своей быстрой победе. И вдруг нас вот так огорошили.
Вот как все это начиналось. А я попал в армию по невероятному стечению обстоятельств. Судьбоносным для меня было одно утро, это было 24 мая 1941 года. Я был учителем сельской школы уже второй год. И к 1941 году я преподавал там математику.
Но мне достался седьмой, выпускной, класс, в котором не все знали таблицу умножения. Вот так в этом колхозе учили детей. И я их «по наследству» получил. Почему я согласился? Потому что я был студентом-заочником учительского института, физмата, и потому что надо было зарабатывать.
А зарабатывать мне надо было потому, что в 1937 году, когда моего отца по доносу арестовали, и, как я потом из реабилитационного дела узнал, в январе 1938 года его замучили в тюрьме, то осталась единственно работающая мать. И на ней четыре иждивенца: трое детей, включая меня, и бабушка.
Как только я окончил десятый класс, то сразу пошел работать. Кем я мог работать? Казалось бы, а какой я учитель? А ведь на село идти учителями никто не хотел, и меня взяли.
И вот 24 мая 1941 года я принимал экзамен по математике. Я был воспитан так, что надо быть честным, обманывать нельзя. Но, правда, сомнения были, но мне девятнадцать лет было. И возникла ситуация, что задач решить никто не может, класс выпускной. Директор мне говорит: «Борис Акимович, подскажи им!» А я не подсказываю.
Ну не хотел я им подсказывать, хотя теперь понимаю, что надо было подсказать. Ну что этим колхозникам, которые кончат семь классов и будут в колхозе вкалывать (они там с детства вкалывали), зачем им система уравнений с двумя неизвестными? А ведь такие задачи были.
Час проходит, два. Директор беспокоится. В Украине еще не было случая, чтобы в какой-нибудь школе не было выпуска. Он позвонил куда следует, наверное, в райком, и вдруг я слышу, как моя сестричка кричит мне в открытое окно. Я подхожу, а она машет бумажкой. Это была повестка в военкомат.
И меня срочно призвали в армию. Я имел отсрочку как учитель, но все, и в тот же день меня отправили. А как только меня убрали, тут же вызвали другого учителя из района. Он им подсказал и дальше все было хорошо. Хотя тогда я этого не знал.
И вот это решило мою судьбу. Почему? А потому, что если бы меня тогда не призвали в армию, то, когда началась война и вскоре фашисты пришли в наш городок, то вместе с матерью и сестрами они и меня бы расстреляли. Вот так «случайно» все повернулось.
24 мая меня призвали, через несколько дней мы были на границе, нас обмундировали, вооружили. А место это было такое. Польский город Ковель был недалеко от советско-польской границы. За ним райцентр Любомль, он у самой границы, а мы за Любомлем уже, совсем на границе. Вот где все это было.
И когда мы отходили, то мы отходили как раз обратно в этот Ковель, где еще были наши зенитки, вели огонь по немецким самолетам. Но, как всегда, ничего не сбивали. Я могу сразу сказать, что на всем пути до Киева мы не видели ни одного сбитого немецкого самолета. А наших самолетов мы вообще не видели. Ни одного.
Они, видимо, где-то были. Я же читал воспоминания. Но на том пути, где я шел, ни одного не было. И мы поняли, почему. Потому что через несколько дней мы шли мимо нашего разгромленного полевого аэродрома. Все самолеты были сожжены и там бродил только один летчик, потерянный.
А наш командир роты, Смирнов, спрашивает у него:
– Чего же вы не взлетели?
Он говорит:
– А бензина-то не было! Да и потом, половина летчиков на выходные была в отгуле, ведь войны же не будет!
Наш батальон в первые дни войны понес большие потери. Но особенно большие потери он понес в так называемом Симаховском лесу, недалеко от райцентра Емильчино. Мы оказались на пересечении двух магистральных дорог. А в этом «кресте» находился большой сосновый лес. Он был весь напичкан войсками, когда мы туда подошли. По дорогам шли пушки, танки. И мы вступили в этот лес.
И как только мы в него вступили, налетела немецкая авиация, пикирующие бомбардировщики. Была страшная бомбежка. Истребителей и зениток нет. Как расстрел. И все там уничтожили, как могли. И половины нашей роты не стало. А раненые какие были!
У нас был такой санинструктор из Киева, еврей молодой. Ему ногу раз и все, и он тут же умер от шока. Вот такие картины. Другой бежит мне навстречу, а у него из груди торчит обрубок чего-то сантиметров сорока. Ему все кричат: «ложись!» Человек беспамятствует… А почему ложись? Чтобы не демаскировать, что мы здесь есть. Затаились в кустах. Вот такие картинки были.
И с этого началось уничтожение нашего батальона уже фундаментальное, без всякого боя. И нас перебросили по железной дороге на старую границу, которая была до 1939 года. Она была сильно укреплена. Вот мой городок тоже входил в укрепрайон. Там годами строили подземные бетонные сооружения, к ним подводили шоссе. В некоторых местах железную дорогу вели прямо под землю.