Великая Отечественная война глазами очевидцев
Шрифт:
– Борис, командир сказал срочно уходить!
– Почему?
– Мы отходим!
Я говорю:
– Так я же в нательном белье. А потом, у меня нет противогаза.
А за противогаз тогда спрашивали, как за оружие. Но оружие сдал, а противогаз с собой.
– Да какой противогаз? Найдем потом. Беги вот так, в чем есть!
Это было летом, я прибежал, меня обмундировали, противогаз простили. И мы стали отходить. И отходили мы в сторону Сталинграда. Началось отступление. И вдруг, мы узнаем, что немецкие
А мы отходим. Никаких танков я не вижу, неизвестно где они. И нам дали задание. Там поперек нашего пути было очень много речушек. И мы должны были минировать мостики через них, отходить на ту сторону, и как только покажутся немецкие танки, взрывать мостики.
Неважно, что на том берегу еще находятся наши войска. Взрывать, и все. Вот так мы стали отступать. 7 июля нам объявили, что теперь мы находимся не в составе Юго-Западного, а в составе Сталинградского фронта. Приехал Рокоссовский, о нем уже слава ходила между нами: что вроде заботится о бойцах, и что умный. Но я его не видел.
И мы подошли к Дону. На том берегу станица Вешенская, нам показали, в каком доме жил Шолохов. На этой стороне так называемые Баски. Переправа, которая вся была забита переправлявшимися машинами. И нам было велено занимать оборону на том берегу. А немцев еще нет.
Вдруг прилетают несколько десятков «Юнкерсов», пикирующие, и в этот раз они в переправу с первого захода попали. Вот насколько в Киеве они никак не могли попасть, такая же цель, тут они разорвали переправу, все с нее посыпалось.
Нам было велено с машин слезть, они должны были идти в обход. А мы должны были здесь форсировать. А я плавать не умел.
Вообще-то я рос ребенком хилым, меня мама еле выходила, я был «дохлым». Не зря на той каторге я чуть не умер. И еще плавать не умел. Такой вот был боец.
Но мы строители. Леса нет, из чего плоты делать? Посрывали все ворота, все, что только могли деревянного, взяли, тут же сколотили плоты. Потом съездили на тот берег на лодке, натянули трос, и стали переправляться. А Дон весь кипит от разрывов. Теперь нас еще и из пулеметов обстреливали.
Мы переправились. И таких, как мы, переправлялись сотни. Были задействованы все лодки. И вот по такой переправе мы переправились 10 июля 1942 года. И на середине Дона в наш плот попало, срезало ноги бойцу сидящему, он упал в воду. А мы все-таки переправились.
По Дону рыбы полно брюхом кверху. Казачки под огнем ловят эту рыбу, не боятся! Когда мы переправились, то нас провели как раз мимо дома Шолохова, чтобы занимать позицию.
Угол отбит, и казачка говорит:
– Только что убили мать Шолохова.
Я спрашиваю:
– А Шолохов где?
Она говорит:
– А он увез семью в тыл, на хутор Гороховский.
Вот так мы оказались в знаменитой Вешенской и заняли оборону по тому берегу. И с той стороны, южнее, ночью переправились обратно на другой берег и заняли плацдарм. А немцы ночью пытались скрытно переплыть и нас вырезать. Нам было сказано: «не стрелять!» Темень полная, никакого света нет, что там происходит, в камышах, совершенно непонятно.
Но у них не получилось, а мы переправились. И так появился плацдарм, который немцы так и не заняли до конца Сталинградской битвы. И вот с него и началось наступление. Потом уже.
А здесь мы оборонялись… у меня справка такая: «участник обороны Сталинграда в течение 48 дней». А почему 48 дней? Потому что я был контужен и меня отправили в тыл. Но не просто куда-нибудь, а на курсы радистов.
Это потеря была невероятная. Наш лейтенант Шапиро, в прошлом журналист, с черными роговыми очками, говорит тем, кого отобрали на курсы радистов, кто был со средним образованием из наших (а у меня еще два курса института было):
– Так, раздевайтесь догола в хате. Вот вам перетрум (это такое растение как ромашка мелкая), натирайте все швы изнутри перетрумом, а то вши заедят!
Мы говорим:
– Какие вши?
– Так вас же повезут по Волге на барже. Увидите, что такое. Набивайте все, что можете, мешки там свои, картошкой. Копайте прям в огородах, любые припасы создавайте, воруйте. Потому что кормить не будут.
Все он точно сказал. И вот нашу команду, кто в радисты, повели в сторону Камышина, на Волге. Ну, тут слышна канонада, и самолеты немецкие летают. Неважно. Нас ведут. И помню, как нас на огороде разместили, это была бахча. Больше я арбузов не ел никогда (смеется).
Рядом был наш аэродром, летчики были, все пластинку заводили: «осень, прозрачное утро!», я это запомнил. И погрузили нас на баржи. Маленький буксир, за ним три огромнейшие деревянные баржи, и нас туда грузят. Таких, как мы, на барже было, наверное, человек тысяча. И что главное, что у немцев абсолютно исключалось: никакого деления на подразделения не было. Не было ни роты, ни взвода, ни отделения. Толпа, везут на формировку.
Бедный лейтенант бегал с наганом, говорит:
– Что ж вы делаете?!
А мы прямо на смоляной палубе костер разложили и печем картошку. Потому что нас не кормят. А мы спрашиваем:
– А кормить-то нас будут?
– Какое там кормить! Вы видите, что над Сталинградом?! Какой столб черный стоит! Какая тут кормежка? Вот привезем в Саратов, там накормим.
А они же ползли против течения, эти баржи. Второй проблемой было курево. Хорошо, что тогда я еще не курил. Позже начал. А это для курящего мучительно, когда курева нет. Человек даже в голод так не страдает, как от отсутствия курева.