Великие дни. Рассказы о революции

Паустовский Константин Георгиевич

В Совете светло. Чувствуется уже установившееся настроение сдержанного спокойствия и новой, какой-то товарищеской, ласковости друг к другу. Люди заботливо спрашивают сосед у соседа, не хочет ли кто есть, прилечь и поспать… Когда я конфузливо рассказала, что произошло со мной в кафе, надо мной никто, как я ожидала, не посмеялся. Мне сообщили, что наши ребята уже приходили сюда, их пожурили и послали в строй. Отряд солдат был направлен, чтобы отбить обратно наш лазарет. Узнав, что я осталась без пальто, товарищи тут же притащили новый, пахнущий овчиной полушубок, который мне очень нравился, хотя я и выглядела в нем довольно забавно — он

был ниже колен.

В три часа ночи один из активистов райкома выбежал из комнаты президиума, оглядел всех и, увидев меня, сидящую на подоконнике, схватил за плечо и с тем возбуждением, которое было особенностью тех дней и часов, сказал:

— Женя, ты девочка расторопная (откуда он это взял, я и сама не знаю), телефонный провод, соединяющий нас с центром, оборван, связь с Военно-революционным комитетом утрачена, нужно добраться до Моссовета. Но имей в виду — это опасно!

— Мы пойдем! — твердо ответила я, имея в виду себя и Катюху, которая сладко спала на сдвинутых стульях.

Когда я разбудила ее, она беспрекословно согласилась принять участие в этой экспедиции.

Спустя несколько минут мы снарядились в путь. Спрятали мандаты в ботинки и двинулись. Город пуст и тих до немоты, но в этой немоте все напряжение начавшейся борьбы. Мы благополучно перешли Каменный мост, до центра уже недалеко. Вдруг чувствуем, что нас кто-то догоняет. Повернулись — юнкер. Взявшись под руки, мы тесно прижались друг к другу, а когда он поравнялся с нами, мы, увидев его испуганное лицо, приободрились.

— Простите, это какая улица? — дрожащим голосом спросил он.

— Балчуг, — ответили мы.

— А вам куда нужно? — спросил юнкер.

— На Долгоруковскую, — не подумав, ответила я.

— Вот хорошо. Не разрешите ли с вами?

"Ему одному страшно, он примазывается к нам…" — быстро соображаю я.

— Катя, — говорю я томно, — мы не пойдем на Долгоруковскую, уже поздно, пойдем к тебе…

И мы тут же свернули в переулок. Прямо навстречу нам идет солдатский патруль. Мы у своих. Они пошучивают, посмеиваются, глядя, как мы деловито расстегиваем ботинки, вынимаем мандаты. Документы наши проверены, нам указывают направление к главному штабу.

Чем ближе к центру, тем оживленнее. Здесь совсем не так, как у нас в Замоскворечье. На Тверской светят электрические фонари, гуляют нарядные барышни…

Белая зала бывшего губернаторского дома выглядит неузнаваемо. В каждом окне поставлен пулемет, на полу расположились солдаты. Все комнаты ярко освещены, никакой суматохи; видно, что люди здесь заняты напряженной работой. Мы легко отыскали товарища, к которому нас направили. И, по правде говоря, мы были разочарованы. Вид у этого товарища, представителя нашего райкома в центре, был какой-то помятый, сонный. Нас раздражало и смешило, что он, разговаривая с нами, зевает. До сна ли?! Ведь на дворе революция! А он говорит, как будто бабушке в деревню поклон посылает:

А в Москве еще идут ожесточенные бои между красногвардейцами и отрядами контрреволюционных юнкеров. В картине "Бой на Кудринской плошали" художник Г. Савицкий изобразил один из напряженнейших эпизодов Октябрьского восстания в Москве.

— Так вы, девочки, передайте, вы не забудьте… Кавалеристы с Ходынки на нашей стороне, наверное, завтра у вас будут. А с юга, со стороны Даниловки, возможно нападение казаков, но едва ли…

"Вот сказал новость! — думали мы. — Ткачихи с Даниловской мануфактуры уже по собственному почину послали делегацию для переговоров с казаками…"

Мы с чувством превосходства сообщили ему об этом.

Он указал нам на необходимость учесть продовольствие по району, и тут Катя оживилась и сообщила ему данные о запасах мяса, хлеба и жиров по району, за что удостоилась похвалы. Это нас подбодрило.

Мы тогда еще не знали, да по своей скромной роли в происходящих событиях не могли знать, что, в отличие от Петрограда, где деятельность Военно-революционного комитета направлял Ленин, и в состав Военно-революционного комитета входили настоящие большевики, пролетарские революционеры, в состав Московского Военно-революционного комитета наряду с решительными и боевыми товарищами, подлинными представителями большевистской партии, входили люди нерешительные, поддавшиеся примиренческим настроениям. Они сговаривались с меньшевиками, входившими в Военно-революционный комитет, вместе с ними тормозили его действия. Начальник Московского гарнизона полковник Рябцев, чувствуя, что силы контрреволюции во много раз слабее сил революции в Москве, использовал двойственность и нерешительность действия Военно-революционного комитета для собирания белогвардейских сил. Полковник Рябцев сначала делал вид, что тоже придерживается примирительной тактики. Но потом, когда ему удалось сконцентрировать довольно значительные силы и связаться со ставкой верховного главнокомандующего Духонина, который обещал прислать в Москву подкрепления, Рябцев перешел в наступление, прервал перемирие, обманным образом захватил Кремль, и борьба приобрела затяжной и кровопролитный характер.

Сколько замечательных товарищей потеряли мы за эти дни! Их именами отмечены многие улицы Москвы… Так получили мы еще один урок — что революционерам приходится кровью расплачиваться за соглашательство и нерешительность людей, оказавшихся у руководства и не имеющих для этого никаких данных.

Понятно, все эти соображения нам тогда не приходили в голову. Мы гордились тем, что выполнили поручение, и стремились поскорей вернуться к себе домой. На дорогу нас снабдили деньгами, и мы наняли извозчика — их много попадалось в центре.

Ехали мы кружным путем, У Никитского бульвара нас остановили:

— Стой! Кого везешь?!

К нам подошел белогвардейский патруль; один, в гимназической шинели, старался папиросой осветить наши лица. Разглядел и сказал со смехом:

— Вези уж, раз подобрал барышень…

"Барышень"! Все клокотало во мне. Извозчик подхлестнул лошадь. Когда мы уже немного отъехали, я не выдержала и крикнула:

— Негодяй, сволочь проклятая!

Катюха схватила меня за руку:

— Женька, прекрати романтические выходки!..

К счастью, извозчик нахлестывал лошадь, и моя выходка сошла нам с рук.

На Крымском мосту нас задержал солдатский патруль. На наши уверения, что мы свои, начальник патруля усталым, хриплым голосом меланхолически произнес:

— А нам что, не велят — и все… Мить, сходи за главным.

И вот пришел главный. За спиной у него винтовка, за поясом большой маузер, с другой стороны две гранаты, пулеметная лента через грудь. Вдруг Катюха с грацией медведя-подростка бросается главному на шею.