Великие поэты мира: Поэзия

Высоцкий Владимир Семенович

1971

ПЕСНЯ ПРО ПЕРВЫЕ РЯДЫ

Была пора – я рвался в первый ряд, И это все от недопониманья, — Но с некоторых пор сажусь назад: Там, впереди, как в спину автомат — Тяжелый взгляд, недоброе дыханье. Может, сзади и не так красиво, Но – намного шире кругозор, Больше и разбег, и перспектива, И еще – надежность и обзор. Стволы глазищ – числом до десяти — Как дула на мишень, но на живую, — Затылок мой от взглядов не спасти, И сзади так удобно нанести Обиду или рану ножевую. Может, сзади и не так красиво. Но – намного шире кругозор, Больше и разбег, и перспектива, И еще – надежность и обзор. Мне вреден первый ряд, и говорят — От мыслей этих я в ненастье ною. Уж лучше – где темней – в последний ряд: Отсюда больше нет пути назад, И за спиной стоит стена стеною. Может, сзади и не так красиво, Но – намного шире кругозор, Больше и разбег, и перспектива, И еще – надежность и обзор. И пусть хоть реки утекут воды, Пусть будут в пух засалены перины, — До лысин, до седин, до бороды Не выходите в первые ряды И не стремитесь в примы-балерины. Может, сзади и не так красиво, Но – намного шире кругозор, Больше и разбег, и перспектива, И еще – надежность и обзор. Надежно сзади, но бывают дни — Я говорю себе, что выйду червой: Не стоит вечно пребывать в тени — С последним рядом долго не тяни, А

постепенно пробирайся в первый. Может, сзади и не так красиво, Но – намного шире кругозор, Больше и разбег, и перспектива, И еще – надежность и обзор.

1971

I. ПЕВЕЦ У МИКРОФОНА

Я весь в свету, доступен всем глазам, — Я приступил к привычной процедуре: Я к микрофону встал, как к образам... Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре. И микрофону я не по нутру — Да, голос мой любому опостылит, — Уверен, если где-то я совру — Он ложь мою безжалостно усилит. Бьют лучи от рампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И – жара!.. Жара!.. Жара!.. Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую, — Ведь если я душою покривлю — Он ни за что не выпрямит кривую. Он, бестия, потоньше острия — Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, — Ему плевать, что не в ударе я, — Но пусть я верно выпеваю ноты! Бьют лучи от рампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И – жара!.. Жара!.. Жара!.. На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит: Лишь только замолчу – ужалит он, — Я должен петь – до одури, до смерти. Не шевелись, не двигайся, не смей! Я видел жало – ты змея, я знаю! И я – как будто заклинатель змей: Я не пою – я кобру заклинаю! Бьют лучи от рампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И – жара!.. Жара!.. Жара!.. Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки, Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, — Рук не поднять – гитара вяжет руки! Опять не будет этому конца! Что есть мой микрофон – кто мне ответит? Теперь он – как лампада у лица, Но я не свят, и микрофон не светит. Мелодии мои попроще гамм, Но лишь сбиваюсь с искреннего тона — Мне сразу больно хлещет по щекам Недвижимая тень от микрофона. Бьют лучи от рампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора, И – жара!.. Жара!..

II. ПЕСНЯ МИКРОФОНА

Я оглох от ударов ладоней, Я ослеп от улыбок певиц, — Сколько лет я страдал от симфоний, Потакал подражателям птиц! Сквозь меня многократно просеясь, Чистый звук в ваши души летел. Стоп! Вот – тот, на кого я надеюсь, Для кого я все муки стерпел. Сколько раз в меня шептали про луну, Кто-то весело орал про тишину, На пиле один играл – шею спиливал, — А я усиливал, усиливал, усиливал... На «низах» его голос утробен, На «верхах» он подобен ножу, — Он покажет, на что он способен, — Но и я кое-что покажу! Он поет задыхаясь, с натугой — Он устал, как солдат на плацу, — Я тянусь своей шеей упругой К золотому от пота лицу. Сколько раз в меня шептали про луну, Кто-то весело орал про тишину, На пиле один играл – шею спиливал, — А я усиливал, усиливал, усиливал... Только вдруг: «Человече, опомнись, — Что поешь?! Отдохни – ты устал. Это – патока, сладкая помесь! Зал, скажи, чтобы он перестал!..» Всё напрасно – чудес не бывает, — Я качаюсь, я еле стою, — Он бальзамом мне горечь вливает В микрофонную глотку мою. Сколько лет в меня шептали про луну, Кто-то весело орал про тишину, На пиле один играл – шею спиливал, — А я усиливал, усиливал, усиливал... В чем угодно меня обвините — Только против себя не пойдешь: По профессии я – усилитель, — Я страдал – но усиливал ложь. Застонал я – динамики взвыли, — Он сдавил мое горло рукой... Отвернули меня, умертвили — Заменили меня на другой. Тот, другой, – он все стерпит и примет, — Он навинчен на шею мою. Нас всегда заменяют другими, Чтобы мы не мешали вранью. ...Мы в чехле очень тесно лежали — Я, штатив и другой микрофон, — И они мне, смеясь, рассказали, Как онрад был, что я заменен.

1971

ОДНА НАУЧНАЯ ЗАГАДКА, ИЛИ ПОЧЕМУ АБОРИГЕНЫ СЪЕЛИ КУКА

Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг! Вспомните, как к берегам Австралии Подплывал покойный ныне Кук, Как, в кружок усевшись под азалии, Поедом – с восхода до зари — Ели в этой солнечной Австралии Друга дружку злые дикари. Но почему аборигены съели Кука, За что – неясно, молчит наука. Мне представляется совсем простая штука: Хотели кушать – и съели Кука! Есть вариант, что ихний вождь – Большая Бука — Сказал, что – очень вкусный кок на судне Кука... Ошибка вышла – вот о чем молчит наука: Хотели – кока, а съели – Кука! И вовсе не было подвоха или трюка — Вошли без стука, почти без звука, — Пустили в действие дубинку из бамбука — Тюк! прямо в темя – и нету Кука! Но есть, однако же, еще предположенье, Что Кука съели из большого уваженья, — Что всех науськивал колдун – хитрец и злюка: «Ату, ребята, хватайте Кука! Кто уплетет его без соли и без лука, Тот сильным, смелым, добрым будет – вроде Кука!» Комуй-то под руку попался каменюка — Метнул, гадюка, – и нету Кука! А дикари теперь заламывают руки, Ломают копья, ломают луки, Сожгли и бросили дубинки из бамбука — Переживают, что съели Кука!

1971, ред. 1979

* * *

Александру Назаренко и экипажу теплохода «Шота Руставели»

Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты — И хрипят табуны, стервенея, внизу. На глазах от натуги худеют канаты, Из себя на причал выжимая слезу. И команды короткие, злые Быстрый ветер уносит во тьму: «Кранцы за борт!», «Отдать носовые!» И – «Буксир, подработать корму!» Капитан, чуть улыбаясь, — Всё, мол, верно – молодцы, — От земли освобождаясь, Приказал рубить концы. Только снова назад обращаются взоры — Цепко держит земля, все и так, и не так: Почему слишком долго не сходятся створы, Почему слишком часто моргает маяк?! Всё в порядке, конец всем вопросам. Кроме вахтенных, все – отдыхать! Но пустуют каюты – матросам К той свободе еще привыкать. Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» От земли освобождаясь, Нелегко рубить концы. Переход – двадцать дней, – рассыхаются шлюпки, Нынче утром последний отстал альбатрос... Хоть бы – шторм! Или лучше – чтоб в радиорубке Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS. Так и есть: трое – месяц в корыте, Яхту вдребезги кит разобрал... Да за что вы нас благодарите — Вам спасибо за этот аврал! Капитан, чуть улыбаясь, Бросил только: «Молодцы!» — Тем, кто, с жизнью расставаясь, Не хотел рубить концы. И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао, И еще чёрта в ступе и бог знает что, И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун — Всё, куда я ногой не ступал, но зато — Пришвартуетесь вы на Таити И прокрутите запись мою, — Через самый большой усилитель Я про вас на Таити спою. Скажет мастер, улыбаясь Мне и песне: «Молодцы!» Так, на суше оставаясь, Я

везде креплю концы. И опять продвигается, словно на ринге, По воде осторожная тень корабля. В напряженье матросы, ослаблены шпринги... Руль полборта налево – и в прошлом земля!

1971

БАЛЛАДА О БАНЕ

Благодать или благословенье Ниспошли на подручных твоих — Дай нам, Бог, совершить омовенье, Окунаясь в святая святых! Исцеленьем от язв и уродства Будет душ из живительных вод, — Это – словно возврат первородства, Или нет – осушенье болот. Все пороки, грехи и печали, Равнодушье, согласье и спор — Пар, который вот только наддали, Вышибает, как пули, из пор. Все, что мучит тебя, – испарится И поднимется вверх, к небесам, — Ты ж, очистившись, должен спуститься — Пар с грехами расправится сам. Не стремись прежде времени к душу, Не равняй с очищеньем мытье, — Нужно выпороть веником душу, Нужно выпарить смрад из нее. Здесь нет голых – стесняться не надо, Что кривая рука да нога. Здесь – подобие райского сада, — Пропуск тем, кто раздет донага. И, в предбаннике сбросивши вещи, Всю одетость свою позабудь — Одинаково веничек хлещет, Так что зря не выпячивай грудь! Все равны здесь единым богатством, Все легко переносят жару, — Здесь свободу и равенство с братством Ощущаешь в кромешном пару. Загоняй по коленья в парную И крещенье принять убеди, — Лей на нас свою воду святую — И от варварства освободи!

1971

О ФАТАЛЬНЫХ ДАТАХ И ЦИФРАХ

Моим друзьям – поэтам

Кто кончил жизнь трагически, тот – истинный поэт, А если в точный срок, так – в полной мере: На цифре 26 один шагнул под пистолет, Другой же – в петлю слазил в «Англетере». А в 33 Христу – он был поэт, он говорил: «Да ни убий!» Убьешь – везде найду, мол. Но – гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил, Чтоб не писал и чтобы меньше думал. С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, — Вот и сейчас – как холодом подуло: Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль И Маяковский лег виском на дуло. Задержимся на цифре 37! Коварен Бог — Ребром вопрос поставил: или – или! На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, — А нынешние – как-то проскочили. Дуэль не состоялась или – перенесена, А в 33 распяли, но – не сильно, А в 37 – не кровь, да что там кровь! – и седина Испачкала виски не так обильно. «Слабо€ стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа!» Терпенье, психопаты и кликуши! Поэты ходят пятками по лезвию ножа — И режут в кровь свои босые души! На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е», — Укоротить поэта! – вывод ясен, — И нож в него! – но счастлив он висеть на острие, Зарезанный за то, что был опасен! Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, — Томитесь, как наложницы в гареме! Срок жизни увеличился – и, может быть, концы Поэтов отодвинулись на время!

1971

О МОЕМ СТАРШИНЕ

Я помню райвоенкомат: «В десант не годен – так-то, брат, — Таким, как ты, – там невпротык...» И дальше – смех: Мол, из тебя какой солдат? Тебя – хоть сразу в медсанбат!.. А из меня – такой солдат, как изо всех. А на войне как на войне, А мне – и вовсе, мне – вдвойне, — Присохла к телу гимнастерка на спине. Я отставал, сбоил в строю, — Но как-то раз в одном бою — Не знаю чем – я приглянулся старшине. ...Шумит окопная братва: «Студент, а сколько дважды два? Эй, холостой, а правда – графом был Толстой? А кто евоная жена?..» Но тут встревал мой старшина: «Иди поспи – ты ж не святой, а утром – бой». И только раз, когда я встал Во весь свой рост, он мне сказал: «Ложись!.. – и дальше пару слов без падежей. — К чему две дырки в голове!» И вдруг спросил: «А что, в Москве Неужто вправду есть дома в пять этажей?..» Над нами – шквал, – он застонал — И в нем осколок остывал, — И на вопрос его ответить я не смог. Он в землю лег – за пять шагов, За пять ночей и за пять снов — Лицом на запад и ногами на восток.

1971

* * *

Зарыты в нашу память на века И даты, и события, и лица. А память – как колодец глубока: Попробуй заглянуть – наверняка Лицо, и то неясно отразится. Разглядеть, что истинно, что ложно, Может только беспристрастный суд: Осторожно с прошлым, осторожно — Не разбейте глиняный сосуд! До сих пор иногда вспоминается Из войны много фраз — Например, что сапер ошибается Только раз. Одни его лениво ворошат, Другие неохотно вспоминают, А третьи – даже помнить не хотят, — И прошлое лежит, как старый клад, Который никогда не раскопают. И поток годов унес с границы Стрелки – указатели пути, — Очень просто в прошлом заблудиться — И назад дороги не найти. До сих пор иногда вспоминается Из войны пара фраз — Например, что сапер ошибается Только раз. С налета не вини – повремени: Есть у людей на всё свои причины — Не скрыть, а позабыть хотят они, — Ведь в толще лет еще лежат в тени И часа ждут заржавленные мины. В минном поле прошлого копаться — Лучше без ошибок, – потому Что на минном поле ошибаться Просто абсолютно ни к чему. Иногда как-то вдруг вспоминается Из войны пара фраз — Например, что сапер ошибается Только раз. Один толчок – и стрелки побегут, — А нервы у людей не из каната, — И будет взрыв, и перетрется жгут... Но, может, люди вовремя найдут И извлекут до взрыва детонатор! Спит земля спокойно под цветами, Но еще находят мины в ней, — Их берут умелыми руками И взрывают дальше от людей. До сих пор из войны вспоминается Пара фраз, пара фраз — Например, что сапер ошибается Только раз, только раз.

1971

ГОРИЗОНТ

Чтоб не было следов, повсюду подмели... Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте: Мой финиш – горизонт, а лента – край земли, — Я должен первым быть на горизонте! Условия пари одобрили не все — И руки разбивали неохотно. Условье таково: чтоб ехать – по шоссе, И только по шоссе – бесповоротно. Наматываю мили на кардан И еду параллельно проводам, — Но то и дело тень перед мотором — То черный кот, то кто-то в чем-то черном. Я знаю – мне не раз в колеса палки ткнут. Догадываюсь, в чем и как меня обманут. Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут. И где через дорогу трос натянут. Но стрелки я топлю – на этих скоростях Песчинка обретает силу пули, — И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули! Наматываю мили на кардан И еду вертикально проводам, — Завинчивают гайки, – побыстрее! — Не то поднимут трос, как раз где шея. И плавится асфальт, протекторы кипят, Под ложечкой сосет от близости развязки. Я голой грудью рву натянутый канат, — Я жив – снимите черные повязки! Кто вынудил меня на жесткое пари — Нечистоплотны в споре и в расчетах. Азарт меня пьянит, но, как ни говори, Я торможу на скользких поворотах. Наматываю мили на кардан, Назло канатам, тросам, проводам, — Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте! Мой финиш – горизонт – по-прежнему далек, Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, — Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам. Меня ведь не рубли на гонку завели, — Меня просили: «Миг не проворонь ты — Узнай, а есть предел – там, на краю земли, И – можно ли раздвинуть горизонты?» Наматываю мили на кардан И пулю в скат влепить себе не дам. Но тормоза отказывают, – кода! — Я горизонт промахиваю с хода!