Великие поэты мира: Поэзия

Высоцкий Владимир Семенович

II. Солнечные пятна, или Пятна на Солнце

Шар огненный всё просквозил, Всё перепек, перепалил, И, как груженый лимузин, За полдень он перевалил, — Но где-то там – в зените был (Он для того и плыл туда), — Другие головы кружил, Сжигал другие города. Еще асфальт не растопило И не позолотило крыш, Еще светило солнце лишь В одну худую светосилу, Еще стыдились нищеты Поля без всходов, лес без тени, Еще тумана лоскуты Ложились сыростью в колени, — Но диск на тонкую черту От горизонта отделило, — Меня же фраза посетила: «Не ясен свет, когда светило Лишь набирает высоту». Пока гигант еще на взлете, Пока лишь начат марафон, Пока он только устремлен К зениту, к пику, к верхней ноте, И вряд ли астроном-старик Определит: на Солнце – буря, — Мы можем всласть глазеть на лик, Разинув рты и глаз не щуря. И нам, разиням, на потребу Уверенно восходит он, — Зачем спешить к зениту Фебу? Ведь он один бежит по небу — Без конкурентов – марафон! Но вот – зенит. Глядеть противно И больно, и нельзя без слез, Но мы – очки себе на нос И смотрим, смотрим неотрывно, Задравши головы, как псы, Всё больше жмурясь, скаля зубы, — И нам мерещатся усы — И мы пугаемся, – грозу бы! Должно быть, древний гунн Аттила Был тоже солнышком палим, — И вот при взгляде на светило Его внезапно осенило — И он избрал похожий грим. Всем нам известные уроды (Уродам имя легион) С доисторических

времен Уроки брали у природы, — Им апогеи не претили И, глядя вверх до слепоты, Они искали на светиле Себе подобные черты. И если б ведало светило, Кому в пример встает оно, — Оно б затмилось и застыло, Оно бы бег остановило Внезапно, как стоп-кадр в кино. Вон, наблюдая втихомолку Сквозь закопченное стекло — Когда особо припекло, — Один узрел на лике челку. А там – другой пустился в пляс, На солнечном кровоподтеке Увидев щели узких глаз И никотиновые щеки... Взошла Луна, – вы крепко спите. Для вас – светило тоже спит, — Но где-нибудь оно в зените (Круговорот, как ни пляшите) — И там палит, и там слепит!..

III. Дороги... Дороги...

Ах, дороги узкие — Вкось, наперерез, — Версты белорусские — С ухабами и без! Как орехи грецкие, Щелкаю я их, — Говорят, немецкие — Гладко, напрямик... Там, говорят, дороги – ряда по три И нет дощечек с «Ахтунг!» или «Хальт!». Ну что же – мы прокатимся, посмотрим, Понюхаем – не порох, а асфальт. Горочки пологие — Я их щелк да щелк! Но в душе, как в логове, Затаился волк. Ату, колеса гончие! Целюсь под обрез — С волком этим кончу я На отметке «Брест». Я там напьюсь водички из колодца И покажу отметки в паспортах. Потом мне пограничник улыбнется, Узнав, должно быть, или – просто так... После всякой зауми Вроде «кто таков?» — Как взвились шлагбаумы Вверх, до облаков! Взял товарищ в кителе Снимок для жены — И... только нас и видели С нашей стороны! Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу! Они – рукой подать – наискосок... Так я впервые пересек границу — И чьи-то там сомнения пресек. Ах, дороги скользкие — Вот и ваш черед, — Деревеньки польские — Стрелочки вперед; Телеги под навесами, Булыжник-чешуя... По-польски ни бельмеса мы — Ни жена, ни я! Потосковав о ломте, о стакане, Остановились где-то наугад, — И я сказал по-русски: «Прошу, пани!» — И получилось точно и впопад! Ах, еда дорожная Из немногих блюд! Ем неосторожно я Всё, что подают. Напоследок – сладкое, Стало быть – кончай! И на их хербатку я Дую, как на чай. А панночка пощелкала на счетах (Всё как у нас – зачем туристы врут!) — И я, прикинув разницу валют, Ей отсчитал не помню сколько злотых И проворчал: «По-божески дерут...» Где же песни-здравицы, — Ну-ка, подавай! — Польские красавицы, Для туристов – рай? Рядом на поляночке — Души нараспах — Веселились панночки С граблями в руках. «Да, побывала Польша в самом пекле, — Сказал старик – и лошадей распряг... — Красавицы-полячки не поблекли — А сгинули в немецких лагерях...» Лемеха въедаются В землю, как каблук, Пеплы попадаются До сих пор под плут. Память вдруг разрытая — Неживой укор: Жизни недожитые — Для колосьев корм. В мозгу моем, который вдруг сдавило, Как обручем, – но так его, дави! — Варшавское восстание кровило, Захлебываясь в собственной крови... Дрались – худо-бедно ли, А наши корпуса — В пригороде медлили Целых два часа. В марш-бросок, в атаку ли — Рвались как один, — И танкисты плакали На броню машин... Военный эпизод – давно преданье, В историю ушел, порос быльем — Но не забыто это опозданье, Коль скоро мы заспорили о нем. Почему же медлили Наши корпуса? Почему обедали Эти два часа? Потому что танками, Мокрыми от слез, Англичанам с янками Мы утерли нос! А может быть, разведка оплошала — Не доложила?.. Что теперь гадать! Но вот сейчас читаю я: «Варшава» — И еду, и хочу не опоздать!

1973

* * *

Когда я отпою и отыграю, Где кончу я, на чем – не угадать? Но лишь одно наверное я знаю: Мне будет не хотеться умирать! Посажен на литую цепь почета, И звенья славы мне не по зубам... Эй, кто стучит в дубовые ворота Костяшками по кованым скобам!.. Ответа нет, – но там стоят, я знаю, Кому не так страшны цепные псы. Но вот над изгородью замечаю Знакомый серп отточенной косы... Я перетру серебряный ошейник И золотую цепь перегрызу. Перемахну забор, ворвусь в репейник, Порву бока – и выбегу в грозу!

1973

НИТЬ АРИАДНЫ

Миф этот в детстве каждый прочел, черт побери! — Парень один к счастью прошел сквозь лабиринт. Кто-то хотел парня убить, — видно, со зла, — Но царская дочь путеводную нить парню дала... С древним сюжетом Знаком не один ты. В городе этом — Сплошь лабиринты: Трудно дышать, Не отыскать воздух и свет... И у меня дело неладно: Я потерял нить Ариадны! Словно в час пик, Всюду тупик — выхода нет! Древний герой ниточку ту крепко держал: И слепоту, и немоту — все испытал; И духоту, и черноту жадно глотал. И долго руками одну пустоту парень хватал. Сколько их бьется, Людей одиноких, В душных колодцах Улиц глубоких! Я тороплюсь, В горло вцеплюсь — вырву ответ! Слышится смех: зря вы спешите, Поздно! У всех порваны нити! Хаос, возня... И у меня — выхода нет! Злобный король в этой стране повелевал, Бык Минотавр ждал в тишине — и убивал. Лишь одному это дано — смерть миновать: Только одно, только одно — нить не порвать! Кончилось лето, Зима на подходе, Люди одеты Не по погоде, — Видно, подолгу Ищут без толку слабый просвет. Холодно – пусть! Всё заберите... Я задохнусь здесь, в лабиринте: Наверняка: Из тупика выхода нет! Древним затея их удалась — ну и дела! Нитка любви не порвалась, не подвела. Свет впереди! Именно там хрупкий ледок: Легок герой, – а Минотавр — с голода сдох! Здесь, в лабиринте, Мечутся люди: Рядом – смотрите! — Жертвы и судьи, — Здесь в темноте, Эти и те чествуют ночь. Крики и вопли – всё без вниманья!.. Я не желаю в эту компанью! Кто меня ждет, Знаю – придет, выведет прочь. Только пришла бы, Только нашла бы — И поняла бы: Нитка ослабла... Да, так и есть: Ты уже здесь — будет и свет! Руки сцепились до миллиметра, Всё – мы уходим к свету и ветру, — Прямо сквозь тьму, Где – одному выхода нет!..

1973

* * *

Не однажды встречал на пути подлецов, Но один мне особо запал — Он коварно швырнул горсть махорки в лицо, Нож в живот – и пропал. Я здоровый, я выжил, не верил хирург, Ну а я веру в нем возродил, Не отыщешь таких и в Америке рук — Я его не забыл. Я поставил мечту свою на тормоза, Встречи

ждал и до мести дожил. Не швырнул ему, правда, махорку в глаза, Но потом закурил. Никогда с удовольствием я не встречал Откровенных таких подлецов. Но теперь я доволен: ах, как он лежал, Не дыша, среди дров!

1975

* * *

Вы были у Беллы? Мы были у Беллы — Убили у Беллы День белый, день целый: И пели мы Белле, Молчали мы Белле, Уйти не хотели, Как утром с постели. И если вы слишком душой огрубели — Идите смягчиться не к водке, а к Белле. И если вам что-то под горло подкатит — У Беллы и боли, и нежности хватит.

1975

* * *

Препинаний и букв чародей, Лиходей непечатного слова Трал украл для волшебного лова Рифм и наоборотных идей. Мы, неуклюжие, мы, горемычные, Идем и падаем по всей России... Придут другие, еще лиричнее, Но это будут – не мы, другие. Автогонщик, бурлак и ковбой, Презирающий гладь плоскогорий, В мир реальнейших фантасмагорий Первым в связке ведешь за собой! Стонешь ты эти горькие личные, В мире лучшие строки! Какие? — Придут другие, еще лиричнее, Но это будут – не мы – другие. Пришли дотошные «немыдругие», Они – хорошие, стихи – плохие.

1975

* * *

Что брюхо-то поджалось-то — Нутро почти видно? Ты нарисуй, пожалуйста, Что прочим не дано. Пусть вертит нам судья вола Логично, делово: Де, пьянь – она от Дьявола, А трезвь – от Самого. Начнет похмельный тиф трясти — Претерпим муки те! Равны же в Антихристе Мы, братья во Христе...

1975?

* * *

Растревожили в логове старое зло, Близоруко взглянуло оно на восток. Вот поднялся шатун и пошел тяжело — Как положено зверю – свиреп и жесток. Так подняли вас в новый крестовый поход, И крестов намалевано вдоволь. Что вам надо в стране, где никто вас не ждет, Что ответите будущим вдовам? Так послушай, солдат! Не ходи убивать — Будешь кровью богат, будешь локти кусать! За развалины школ, за сиротский приют Вам осиновый кол меж лопаток вобьют. Будет в школах пять лет недобор, старина, — Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, А твоя, в те года молодая, жена Не рожала детей. Неизвестно, получишь ли рыцарский крест, Но другой – на могилу над Волгой – готов. Бог не выдаст? Свинья же, быть может, и съест, — Раз крестовый поход – значит, много крестов. Только ваши – подобье раздвоенных жал, Все вранье – вы пришли без эмоций! Гроб Господень не здесь – он лежит, где лежал, И креста на вас нет, крестоносцы. Но, хотя миновало немало веков, Видно, не убывало у вас дураков! Вас прогонят, пленят, ну а если убьют — Неуютным, солдат, будет вечный приют. <Будет в школах пять лет недобор, старина, — Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, А твоя, в те года молодая, жена Не рожала детей.> Зря колосья и травы вы топчете тут, Скоро кто-то из вас станет чахлым кустом, Ваши сбитые наспех кресты прорастут И настанет покой, только слишком потом. Вы ушли от друзей, от семей, от невест — Не за пищей птенцам желторотым. И не нужен железный оплавленный крест Будет будущим вашим сиротам. Возвращайся назад, чей-то сын и отец! Убиенный солдат – это только мертвец. Если выживешь – тысячам свежих могил Как потом объяснишь, для чего приходил? <Будет в школах пять лет недобор, старина, — Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, А твоя, в те года молодая, жена Не рожала детей.>

1976

* * *

...Когда я об стену разбил лицо и члены И все, что только было можно, произнес, Вдруг – сзади тихое шептанье раздалось: «Я умоляю вас, пока не трожьте вены. При ваших нервах и при вашей худобе Не лучше ль – чаю? Или – огненный напиток... Чем учинять членовредительство себе — Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток». Он сказал мне: «Приляг, Успокойся, не плачь!» Он сказал: «Я не врач — Я твой верный палач. Уж не за полночь – за три, — Давай отдохнем: Нам ведь все-таки завтра Работать вдвоем...» Чем черт не шутит – может, правда выпить чаю, Раз дело приняло подобный оборот? «Но только, знаете, весь ваш палачий род Я, как вы можете представить, презираю!» Он попросил: «Не трожьте грязное белье, Я сам к палачеству пристрастья не питаю. Но вы войдите в положение мое: Я здесь на службе состою, я здесь пытаю. Молчаливо, прости, Счет веду головам. Ваш удел – не ахти, Но завидую вам. Право, я не шучу — Я смотрю делово: Говори – что хочу, Обзывай хоть кого...» Он был обсыпан белой перхотью, как содой, Он говорил, сморкаясь в старое пальто: «Приговоренный обладает как никто Свободой слова – то есть подлинной свободой». И я избавился от острой неприязни И посочувствовал дурной его судьбе. Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?» И я ответил: «Вероятно, так себе... Ах, прощенья прошу, — Важно знать палачу, Что когда я вишу — Я ногами сучу. Кстати, надо б сперва, Чтоб у плахи мели, — Чтоб, упавши, глава Не валялась в пыли». Чай закипел, положен сахар по две ложки. «Спасибо...» – «Что вы! Не извольте возражать Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать. А грязи нет – у нас ковровые дорожки». «Ах, да неужто ли подобное возможно!» От умиленья я всплакнул и лег ничком, — Потрогав шею мне легко и осторожно, Он одобрительно поцокал языком. Он шепнул: «Ни гугу! Здесь кругом – стукачи. Чем смогу – помогу, Только ты не молчи. Стану ноги пилить — Можешь ересь болтать, — Чтобы казнь отдалить, Буду дальше пытать». Не ночь пред казнью – а души отдохновенье, — А я уже дождаться утра не могу. Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу, Я крикну весело: «Остановись, мгновенье!» И можно музыку заказывать при этом — Чтоб стоны с воплями остались на губах, — Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам. Но есть в коллекции у них и Оффенбах. «Будет больно – поплачь, Если невмоготу», — Намекнул мне палач. «Хорошо, я учту». Подбодрил меня он, Правда, сам загрустил: «Помнят тех, кто казнен, А не тех, кто казнил». Развлек меня про гильотину анекдотом, Назвав ее карикатурой на топор. «Как много миру дал голов французский двор!» — И посочувствовал убитым гугенотам. Жалел о том, что кол в России упразднен, Был оживлен и сыпал датами привычно. Он знал доподлинно – кто, где и как казнен, И горевал о тех, над кем работал лично. «Раньше, – он говорил, — Я дровишки рубил, — Я и стриг, я и брил, И с ружьишком ходил, Тратил пыл в пустоту И губил свой талант, — А на этом посту — Повернулось на лад». Некстати вспомнил дату смерти Пугачева, Рубил – должно быть, для наглядности – рукой; А в то же время знать не знал, кто он такой, Невелико образованье палачово. Парок над чаем тонкой змейкой извивался. Он дул на воду, грея руки о стекло, — Об инквизиции с почтеньем отозвался И об опричниках – особенно тепло. Мы гоняли чаи, — Вдруг палач зарыдал: Дескать, жертвы мои — Все идут на скандал. «Ах вы тяжкие дни, Палачова стерня! Ну за что же они Ненавидят меня!» Он мне поведал назначенье инструментов, — Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач. «Но на работе до поры все это прячь, Чтоб понапрасну не нервировать клиентов. Бывает, только его в чувство приведешь, Водой окатишь и поставишь Оффенбаха — А он примерится, когда ты подойдешь, Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!» Накричали речей Мы за клан палачей, Мы за всех палачей Пили чай – чай ничей. Я совсем обалдел, Чуть не лопнул крича — Я орал: «Кто посмел Обижать палача!..» ...Смежила веки мне предсмертная усталость, Уже светало – наше время истекло. Но мне хотя бы перед смертью повезло: Такую ночь провел – не каждому досталось! Он пожелал мне доброй ночи на прощанье, Согнал назойливую муху мне с плеча... Как жаль – недолго мне хранить воспоминанье И образ доброго, чудного палача!