Великий Александр Македонский. Бремя власти
Шрифт:
Но его полководцы, направленные в разные части Согдианы, действовали со всей возможной жестокостью – горели деревни, лилась кровь, тысячи людей, скованных цепями, брели под палящими лучами солнца на невольничьи рынки. Македонские солдаты свирепствовали по всей стране, убивая настоящих и мнимых мятежников, вновь черный дым пожарищ затянул небо над растерзанной землей. Большая часть Согдианы была окончательно сожжена и разрушена, поля лежали в запустении, население либо перебито, либо продано в рабство. Лишь в нескольких неприступных крепостях в горах еще держались согдийские князья, надеясь, что рано или поздно захватчики уйдут и оставят их в покое. Слухи о предстоящем походе в Индию ходили уже давно, и поэтому определенные надежды на то, что им удастся отсидеться в горах, у аристократов были.
А тем временем войска, которые царь разослал в разные концы Согдианы, вновь соединились в Мараканде, и Александр, посчитав, что территория окончательно покорена и сопротивление сломлено решает заняться обустройством новой сатрапии. « Он отправил Гефестиона с приказом вновь заселить города Согдианы» (Арриан) – скорее всего здесь речь идет о тех семи городах на берегу Яксарта, которые первые вступили в бой с завоевателями. Косвенное подтверждение этому находим у Юстина, который сообщает, что: « В Бактрии и Согдиане Александр основал семь городов, расселив в них тех, кого он считал наиболее склонными к мятежу в своем войске». И здесь мы, как всегда, наблюдаем сугубо рациональный подход царя к проблеме – избавляясь от ненужных элементов в армии, он одновременно восстанавливает разрушенные города. Отложив в сторону меч, он начал активно заниматься строительством, пытаясь хотя бы отчасти вернуть этой несчастной стране нормальную жизнь. Но только в составе своей империи.
Но Спитамен был еще жив и сдаваться не собирался. Вместе с Датаферном, собрав отряд их 600 массагетов, они появились в Бактрии, где их никто не ждал. Македонские полководцы полагали, что он скрывается где-то в скифских степях и появление знаменитого князя явилось для них очень неприятной неожиданностью. Лихим налетом повстанцы захватили одну из крепостей, перебили гарнизон, а затем появились под самыми Бактрами, но не рискнули атаковать город своими незначительными
Когда об этом доложили Кратеру, тот не стал медлить и сразу выступил против Спитамена и скифов, которые стремительно уходили за реку. После небольшой стычки Спитамен увел своих воинов в пустыню, и Кратер не рискнул его преследовать – слишком велика была опасность попасть в ловушку. Узнав об очередном рейде своего непримиримого врага, царь стал думать, как ему их прекратить в дальнейшем. И выход, как ему показалась, был найден – по всей Согдиане была раскинута сеть македонских гарнизонов, контролировавших дороги и переправы, куда бы Спитамен ни пошел, он везде мог натолкнуться на врагов. Командующему македонскими войсками Кену, было велено зимой остаться в Согдиане и следить за остатками населения – если же появится Спитамен, то постараться заманить его в ловушку и взять живым или мертвым. Поэтому, видя, что молниеносные набеги на македонцев стали невозможны и иного пути нет, согдийский полководец решил дать врагу генеральное сражение – Искандер вновь ушел в Бактрию, а Кена Спитамен надеялся победить. Пообещав богатую добычу, Спитамен призвал под свои знамена 3000 скифов и пошел на врага; Кен, узнав о вторжении Спитамена, пошел ему навстречу. О самой битве никаких сообщений не сохранилось, кроме указания Арриана, что « Завязалась жестокая битва и македонцы победили». Мы никогда не узнаем, почему так произошло, какие решения принимали тот и другой военачальник, и что в итоге решило исход сражения. Зато потери сторон Арриан приводит довольно несуразные – если скифы действительно могли потерять в битве больше 800 человек, то македонские потери в 25 всадников и 12 пехотинцев выглядят смешно. Учитывая мастерское владение луком массагетами, потери их врагов должны быть в несколько раз больше, да и Спитамен был полководец талантливый и знал, как командовать в бою конными стрелками. Но о том, как македонцы считали потери, я уже писал, здесь же отмечу, что это поражение имело для Спитамена, и всех повстанцев трагические последствия. Согдийские и бактрийские отряды покинули своего полководца и сдались Кену – очевидно, воины почувствовали всю безнадежность дальнейшей борьбы. Скифы, разграбив после поражения обоз своих союзников из Бактрии и Согдианы, бежали вместе со Спитаменом в пустыню. Возможно, князь хотел и дальше продолжать борьбу с заклятым врагом, вот только возможностей для этого у него теперь практически не было. Во всяком случае, на милость Двурогого он сдаваться не собирался и, вполне возможно, хотел просто переждать у скифов трудные времена, а потом вновь открыть боевые действия. Однако жизненный путь героя Согдианы завершился трагически: « Когда до них (скифов) дошла весть о том, что Александр собирается вторгнуться в пустыню, они отрезали Спитамену голову и послали ее Александру, чтобы этим поступком отвратить его от этого намерения» (Арриан). Но дело, скорее всего, не в мифическом вторжении Александра в пустыню, так как он прекрасно понимал всю бесцельность погони за степняками по безлюдным и безводным местам, а в том, что и здесь деньги сыграли решающую роль. Македонец очень хорошо помнил высказывание своего земного отца, про груженного золотом осла, а потому мог запросто решить этот вопрос с массагетами. Об их бедности было общеизвестно, они и со Спитаменом воевали не за идею, а за добычу, а потому склонить их к предательству за определенную сумму денег было вполне возможно. А для царя это было наилучшим решением проблемы, причем без особых усилий с его стороны. Другого вождя повстанцев, Датаферна, скифы связанным доставили к Царю царей, и дальнейшая его судьба неизвестна – можно только гадать, что с ним случилось в дальнейшем. Главная проблема для Александра была решена, и можно было заняться другими делами, в частности, царский гнев обрушился на тех его наместников, которые своей алчностью и жестокостью раздражали местное население. С гибелью Спитамена возможности Согдианы к сопротивлению были исчерпаны, страна покорилась Двурогому, лишь несколько князей продолжали отсиживаться в своих горных замках. Страшная, не на жизнь, а на смерть борьба закончилась, разоренная и опустошенная Согдиана пала в жестокой схватке перед сыном бога Амона. Десятки тысяч человеческих жизней стали той ценой, которую гордый народ заплатил за попытку отстоять свою свободу. Но и завоевателям победа досталась дорогой ценой, лишь страшным напряжением всех сил Александру удалось выиграть эту борьбу, заваленные телами македонских солдат берега Политимета надолго останутся в его памяти. Однако сейчас Искандер Двурогий торжествовал.
Но история всегда все расставляет по своим местам и иногда преподносит весьма интересные сюрпризы. Никто тогда и подумать не мог, что наследники великого царя будут убиты его же полководцами, а линия македонского царского дома прервется. И что дочь Спитамена, Апама, станет женой величайшего из преемников Александра – Селевка, основателя династии Селевкидов, а ее сын, Антиох I, будет одним из самых могучих владык своего времени; и в каждом последующем царе из этой династии будет течь капля крови героя Согдианы.
Черный Клит, сын Дропида, командир одного из двух подразделений гетайров, брат кормилицы Александра Ланики, ветеран походов Филиппа II, человек, который спас жизнь сыну бога в битве на Гранике, был убит своим одуревшим от вина царем на попойке в Мараканде. Можно, конечно, теперь рассуждать о том, что был Клит чуть ли не знаменем оппозиции и поборником македонских ценностей, что царь давно на него зуб имел, и столкновение между этими двумя было неизбежно, но, на мой взгляд, ничего бы этого не произошло, если бы два главных героя этого действа не перепились до умопомрачения. Потому что, будь оба в здравом уме и твердой памяти, ни один из них не стал бы делать того, что сделал – один прилюдно оскорблять царя в лицо, другой убивать своего друга. Ведь давно известно – вино ума никому не добавляет, независимо от того, кто ты такой – царь или командир гетайров. А в том, что со временем скромные посиделки с вином превратились у Александра в грандиозные попойки, единодушны все источники. Скажем так – склонность к употреблению крепких напитков у царя явно была, и многие из его окружения помнили запои отца своего повелителя; тут уж ничего не поделаешь, вот она, дурная наследственность. Одна такая пьянка закончилась сожжением дворца, другая, соответственно, убийством друга – все шло по нарастающей. Александр периодически терял над собой контроль, вино незаметно оказывало на него свое пагубное действие, а нервы царя уже и так были расшатаны основательно, а в совокупности все это давало очень нехороший результат. А если учесть, что сын бога стал падок на лесть и нетерпим к возражениям, то все, что случилось на пиру, можно в какой-то степени назвать закономерностью. « Клит явно и уже давно огорчался и растущей склонностью Александра к варварским обычаям, и лестью, которую ему расточали» (Арриан). Огорчался, но молчал, понимая, что выступать – себе дороже выйдет.
Ну а здесь и пошло с того, что сначала все просто крепко выпили, а потом стали петь царю дифирамбы, сравнивая его деяния с подвигами древних героев – соответственно не в пользу последних. Вот здесь-то Клит и возмутился: « Тут, сам разгоряченный вином, он заявил, что не позволит ни кощунствовать, ни принижать дела древних героев и преувеличивать таким недостойным образом достоинство Александра. Да Александр и не совершил таких великих и дивных дел, которые содеяли они; то, что он сделал, в значительной части дело македонцев. Александр обиделся на эти слова» (Арриан). Понятно, что обиделся, кому нравится правду о себе слушать, а тем более на людях – это вдвойне обидно! А дальше все покатилось как снежный ком – все больше и больше, хор придворных льстецов лил потоки лести в царские уши и в итоге добрались до царя Филиппа II, объявляя его деяния ничтожными и не заслуживающими внимания. И снова Клит, начинавший свою службу под командованием Филиппа, не выдержал. « Клит, уже совершенно вне себя, стал превозносить Филиппа и принижать Александра и его дела. Был он уже совсем пьян, всячески поносил Александра и, между прочим, похвалялся, что он спас Александра в конном бою при Гранике. Дерзко протянув вперед свою правую руку, он воскликнул: «Вот эта самая рука, Александр, тогда спасла тебя» (Арриан). А дальше уже взбесился царь – схватив со стола яблоко, он запустил им в Клита и потянулся к кинжалу. Кинжал от царя спрятали, а его самого стали усаживать на место, но ничего уже не соображавший от количества выпитого вина пьяный сын бога начал мужественно отбиваться от пытавшихся его успокоить друзей и звать стражу, приказывая трубачу подать сигнал тревоги. Но стража не пришла, а трубач не трубил, и разбуянившийся владыка врезал ему кулаком. Между тем в затуманенном винными парами мозгу повелителя Ойкумены стали рождаться страшные картины измены и предательства: « Александр заявил, что он находится в том же положении, в каком был Дарий, когда Бесс и его единомышленники схватили и вели его и он оставался царем только по имени», – здесь уже видим, что повелитель земного предела, как говорится, допился до чертей. Птолемей же, видя, что ситуация выходит из-под контроля, сгреб в охапку возмутителя спокойствия и вытолкал его за дверь, проводив до выхода из крепости, а на обратном пути велел страже назад его не пускать. Но неугомонный командир гетайров проник в пиршественное помещение через другой вход, ему казалось, что он еще не все сказал и выпил. Покачиваясь, он брел через огромный зал, декламируя стихи из Эврипида: « Какой плохой обычай есть у эллинов». И тут его узрел царь: « Теперь «друзья» не могли его удерживать; он вскочил и, по словам одних, выхватив копье у одного из телохранителей, ударил им и убил Клита; по словам других, он схватил сариссу у кого-то из стражей» (Арриан). В зале сразу воцарилась зловещая тишина, и до всех присутствующих, тоже изрядно нагрузившихся вином, стал постепенно доходить смысл содеянного. Конечно, на македонских пирах бывали и драки, и мордобитие, помнится, и Филипп с мечом в руке за своим сыном гонялся, но чтобы вот так, ударить сариссой своего друга насмерть – такого не бывало! Очень интересную позицию в этом вопросе занял Арриан, всегда относившийся к Македонцу снисходительно: « Александра я жалею в этой беде; он обнаружил, что находится во власти двух пороков, а именно гнева и пьянства – разумному человеку не подобает быть во власти даже одного из них». Что ж, римлянин совершенно прав, смесь таких пороков является убийственной, особенно если это касается правителя великой державы.
Совершив
Скала Хориена – последний оплот согдианцев в борьбе с Искандером Двурогим, именно там собрались те из аристократов, которые решили не покоряться врагу. Возглавлял их сам князь Хориен, хозяин этой твердыни, которая возвышалась на огромной отвесной скале. Ситуация для македонцев усугублялась тем, что на вершину вела одна-единственная дорога, по которой и одному-то человеку трудно пройти, не говоря уже о целой армии и осадной технике. « Скалу опоясывала глубокая пропасть, и тому, кто задумал бы подвести войско к этой скале, нужно было задолго до этого засыпать эту пропасть, чтобы повести штурм с ровного места» (Арриан). Сама природа была против македонцев, зато во главе их стоял человек, умевший брать штурмом любую крепость и мастерски владевший искусством боя в горах. Его не пугала ни сама цитадель, ни горные вершины, ни пропасти, он твердо знал, что нет такой крепости, которую он не сумел бы взять. От эгейского побережья до Индии ни одна твердыня не устояла перед его натиском, а чем эта лучше остальных? Свято веря в свою счастливую звезду, царь приказал начать осадные работы. « Александр все равно взялся за дело: так велико было его дерзновение, на такую высоту счастья он поднялся, что, казалось ему, нет для него мест, непроходимых и недоступных» (Арриан). Поскольку гора была окружена густым лесом, по приказу царя стали делать множество лестниц, чтобы по ним спуститься в пропасть – днем работами руководил сам Александр, а по ночам его подменяла троица телохранителей – Птолемей, Пердикка и Леоннат. Саму армию он разбил на четыре отряда, чтобы работы не прекращались ни на минуту, а люди имели возможность сменять друг друга. Несмотря на бешеный темп, работы продвигались с трудом, солдаты изнемогали в борьбе со скальной породой, но Александр не отступал. « Спустившись в пропасть, солдаты забивали костыли в ее склоны в том месте, где она больше всего суживалась; расстояние между костылями определяли с таким расчетом, чтобы они выдержали будущий настил. Настил этот делали из ивовых плетенок, наподобие моста, скрепляли плетенки между собой и сверху на них насыпали земли, чтобы войско смогло подойти к скале по ровному месту» (Арриан). Самонадеянность – вещь очень опасная, особенно на войне, и согдианские князья, сначала не придававшие значения македонской возне в пропасти и у подножия скалы, были очень неприятно удивлены, когда в их воинов полетели стрелы. Выяснилось, что помешать дальнейшим работам они тоже не могут, поскольку внизу был уже сооружен навес для защиты от стрел. И тут Хориену действительно стало страшно – перед глазами встала растерзанная македонской солдатней Согдиана, ее сожженные города, уничтоженные деревни и вырезанное население. Применительно к себе и своим землям он этого не желал, и, тщательно все обдумав и посоветовавшись с другими князьями, решил вступить в переговоры. Скорее всего он был знаком с тестем Македонца, Оксиартом, потому что просил о встрече именно с ним. Судя по всему, царский родственник смог убедить земляка сдаться его зятю, потому что Хориен покинул твердыню и в сопровождении друзей и родственников предстал перед очами Царя царей, которому и сдал крепость. На следующий день Александр с отрядом гипаспистов поднялся в цитадель, чтобы осмотреть ее и настолько проникся расположением к своему недавнему противнику, что оставил ему и саму твердыню и все земли, которыми он владел ранее. А поскольку македонские войска стали испытывать недостаток продовольствия, согдианский князь щедро поделился с Александром своими запасами, которые он свез в крепость в огромном количестве. « Александр после этого стал особенно уважать его, так как он сдал крепость не по необходимости, а по свободному решению» (Арриан). Вот теперь у Искандера Двурогого действительно стали развязаны руки, и долгожданный поход на Индию стал реальностью. Но не тут-то было! Средняя Азия действительно оказалась для Македонца проклятой землей, и новая беда застала его врасплох. Как зафиксировал Арриан, « в Бактрии и случились горестные для Александра события с Каллисфеном и юношами».
События, о которых пойдет речь, в исторической литературе обычно называют «заговор пажей», но о нем поговорим чуть позже, а сначала познакомимся с человеком, которого считают чуть ли не идейным вдохновителем этого заговора – греческим историком Каллисфеном. Каллисфен приходился родственником Аристотелю – был внуком его сестры Аримнесты, воспитывался в его доме и одно время жил в Миэзе, где лично познакомился с Александром. Человек, безусловно, талантливый и неординарный, он страдал одним существенным недостатком – огромным самомнением. Иначе чем объяснить такое его заявление, которое он сделал, отправляясь в Азиатский поход вместе с македонским царем в качестве историографа: « Что Александр и Александровы дела зависят от него, Каллисфена, и от его истории и что он прибыл к Александру не за славой для себя, а чтобы прославить его, что Александр станет сопричастником богов не по лживым рассказам Олимпиады относительно его рождения, а по той истории Александра, которую Каллисфен напишет для мира» (Арриан). Заявление само по себе очень примечательное и многое раскрывает в характере ученого, лишний раз подтверждая его невероятно высокое мнение о собственной персоне. Да и пренебрежительное отношение к царю тоже чувствуется, ведь Каллисфен – настоящий эллин, Александр – всего лишь македонец, да и то нечистокровный. Но то, на что могли сквозь пальцы посмотреть в самом начале Восточной эпопеи, здесь, в Бактрии, просто так ученому с рук бы не сошло. Потому что здесь Александр уже не македонский царь, первый среди равных, здесь он Царь царей, сын бога Амона, повелитель половины Ойкумены, по приказу которого стираются с лица Земли целые города и вырезаются народы. Для него Каллисфен – просто надоедливая муха, которая жужжит до тех пор, пока не надоест окончательно своим жужжанием. А как надоест, то ее сразу же прихлопнут и не заметят. Но историк, судя по всему, этого не понимал, да и не желал понимать и, становясь в открытую оппозицию к Александру, считал, что два фактора позволят ему остаться безнаказанным: во-первых, общественное мнение, которое явно будет на его стороне, а во-вторых, то, что он племянник Великого Аристотеля. Однако и в том, и другом своем предположении он жестоко ошибся. Для начала заметим, что в данный момент Каллисфен по большому счету был для Александра никто – ни товарищ по оружию, ни друг детства и даже, если на то пошло, то и не единомышленник. Судьбы Филота, Пармениона и Клита, с которыми царя связывали куда более близкие узы, чем с ученым греком, должны были бы насторожить историка, но этого не произошло. А что касается общественного мнения, то это очень переменчивая вещь, особенно при царском дворе, где каждый стремится урвать местечко потеплее, а кусок пожирнее. Что до Аристотеля, то царь уже давно резко разошелся со своим учителем во взглядах, узкий греческий национализм, который проповедует философ, для него неприемлем, он смотрит на мир гораздо шире и свободнее, чем поборники эллинских ценностей. И внимательно приглядевшись к оппозиционной деятельности Каллисфена, можно заметить такой момент – историку нравится находиться в центре внимания, он в какой-то мере даже занимается самолюбованием, не обращая внимания на то, что тучи над его головой сгущаются. Прилюдно оскорблять царя и при этом пусть и талантливо высмеивать его внутреннюю политику – что может быть более неуместным в подобной ситуации. Даже Аристотель был вынужден заметить, что: « Каллисфен – прекрасный оратор, но человек неумный» (Плутарх). Примерно к такому же выводу приходит и Арриан, когда указывает причины, по которым историк испортил отношения с царем: « Я считаю вполне естественным, что Александр возненавидел Каллисфена за неуместное свободоречие и высокомерие, соединенное с неумением держать себя». То есть вывод из всего вышеизложенного следует такой – в том, что с ним случилось в дальнейшем, виноват он сам и никто другой, при царях язык следует распускать более осторожно. А в качестве примера приведу небольшой отрывок из Плутарха, он наиболее показательный, потому что если начать цитировать все, что написано о борьбе Каллисфена с проводимой Александром политикой, то это займет отдельную книгу. « Харет из Митилены рассказывает, что однажды на пиру Александр, отпив вина, протянул чашу одному из друзей. Тот, приняв чашу, встал перед жертвенником и, выпив вино, сначала пал ниц, потом поцеловал Александра и вернулся на свое место. Так поступили все. Когда очередь дошла до Каллисфена, он взял чашу (царь в это время отвлекся беседой с Гефестионом), выпил вино и подошел к царю для поцелуя. Но тут Деметрий, по прозвищу Фидон, воскликнул: «О царь, не целуй его, он один из всех не пал пред тобою ниц!» Александр уклонился от поцелуя, а Каллисфен сказал громким голосом: «Что ж, одним поцелуем будет у меня меньше». Ну что тут можно сказать – провокатор самый настоящий, пусть и не от большого ума, но царя постоянно провоцировал, и Македонец эти выходки больше терпеть не собирался.