Великий Бенин
Шрифт:
Сикейра низко склонил голову, принимая благословение святого отца. Монах молча обошёл стол и сел, отодвинув в тень кресло так, чтобы свет не падал на него. Пока монах шёл, Сикейра успел разглядеть восковое жёлтое лицо поразительной худобы, на котором горели глубоко запавшие глаза без ресниц.
Повернув голову к святому отцу, Гомиш ждал, не скажет ли тот чего-нибудь. Но монах сидел молча, его лицо и длинное тело казались окаменевшими. Тогда заговорил купец:
– Его величество король дон Афонсо доверил мне, своему слуге, обследовать африканское побережье в той части, куда португальцы ещё не проникали. В январе прошлого года мои корабли пристали к земле, на которой нашли песок, перемешанный с золотом. Мы назвали эту землю Золотой Берег, ибо там родится золото.
Сикейра, не искушённый в науках, не умевший ни читать, ни писать, с некоторой опаской следил за коротким пальцем Гомиша, уверенно скользившим по пергаменту. Палец упёрся в порт Лагаш – это, Сикейра знал, самая крайняя юго-западная оконечность Португалии, да и всей Европы, – затем пополз вниз на юг, медленно двигаясь к Чёрному материку, обогнул мыс Бохадор, наводивший ужас даже на самых отчаянных моряков, повернул на восток и здесь, прочертив короткую линию, остановился.
– Земли, которые вы откроете, будут принадлежать португальской короне, и вы должны оповестить об этом весь мир, вбив там каменные столбы с именем нашего всемилостивейшего короля Афонсо Пятого и с португальским гербом, который всемогущий господь бог вручил через своего ангела первому королю Португалии. Вы должны с вашими людьми разузнать всё об этих землях, об их богатствах и жителях и обо всём оповестить меня, как только «Санта-Инес» вернётся в Португалию.
– Эта карта, – продолжал Гомиш, – снята с той, которую тридцать лет тому назад составил учёный еврей, знаменитый мастер Жакомё. Я сам исправил её согласно сведениям, которые привезли мои капитаны. Более точной карты нет. – Палец Гомиша оторвался от Африканского материка, пергамент с хрустом свернулся.
Гомиш молча протянул свиток кавалеру, представителю древнего рода. Молча, с поклоном принял Сикейра карту, так, словно он брал дарственную грамоту на владение землями.
– Я вверяю тебе корабль, капитан Руи ди Сикейра. Помни, капитан должен прежде всего ревностно относиться к своим обязанностям, держать в повиновении команду…
– Капитан должен прежде всего быть католиком, – резко перебил Гомиша монах. – Нам уготовано господом богом вступить на земли, где живут люди, души которых, погрязшие в язычестве, так же черны, как их тела. Вырвать эти души из рук сатаны – вот главная задача христианина.
– Святой отец прав, и его наставления пусть пойдут на пользу нашему делу. Сегодня же выезжай в Лагаш. На корабле тебя будут ждать опытный кормчий, знающий береговые ориентиры и якорные стоянки, и искусный в врачевании араб. В трюмах лежит оружие, яркие ткани и медные кольца. Закупку провианта, набор матросов и иных нужных для плавания людей я доверяю тебе. – Гомиш бросил на стул туго набитый бархатный кошелёк.
– Угодно ли вам, святой отец, совершить путь из Лиссабона в Лагаш вместе с сеньором ди Сикейрой?
– Я буду в порту раньше капитана. – Монах кивнул головой и пошёл к выходу. Он шёл бесшумно, едва касаясь пятками пола; Гомиш и Сикейра смотрели ему вслед до тех пор, пока закрывающие вход шпалеры с вытканными охотниками, слегка колыхнувшись, не пропустили чёрную высокую фигуру и не сомкнулись вновь.
В третий день июня, в год 1472-й, «Санта-Инес» покидала лагашскую гавань. Это была лёгкая однопалубная каравелла, водоизмещением в 50 тонн, с корпусом широким, устойчивым, не раз выдержавшим натиск океана. На реях её четырёх мачт вздулись белоснежные паруса, треугольный блинд на бушприте натянулся так, словно готов был взвиться в воздух, на фок-мачте развевался португальский флаг. Все, кто был на рассвете в порту, любовались красавицей каравеллой; на её носу были искусно нарисованы огромные глаза, а на корме сверкали золочёные буквы. Держась в шести румбах от ветра, «Санта-Инес» взяла курс на западо-юго-запад.
Глава II
В океане
Каравелла – это лучший корабль, когда-либо бороздивший моря.
Кто измерит мощь океана? Кто охватит глазом беспредельное небо, бесконечную даль воды?
Волны, волны… Им нет ни начала, ни конца – они повсюду, то лёгкие и игривые, то штормовые и грозные, стремящиеся, как голодные звери, пожрать всё на своем пути.
Уже много дней качали волны океана «Санта-Инес». Изменчив, непостоянен океан. У него свои законы, и, подчиняясь им, каравелла то неслась, раздувая белые паруса, то беспомощно замирала на месте. Тогда бородатый боцман, мастерски посылая в воду плевок, говорил, глядя в безоблачное небо: «Ветром и шляпы не наполнишь!» Эти слова означали наступление штиля. Обессиленные паруса беспомощно повисали вдоль мачт, а матросы закидывали удочки за борт корабля. Но штиль проходил, и вновь паруса гигантскими крыльями взмывали к небу, и резал зелёную воду высокий бушприт. Так миновали мыс Нос – «Дальше пути нет», – за которым ещё совсем недавно судоходство считалось невозможным, затем Канарские острова и мыс Бохадор, встретивший каравеллу сильным обратным течением.
На одном из островов Зелёного мыса была сделана недолгая стоянка: запаслись водой и дровами. И вновь бескрайняя ширь океана.
Жизнь на корабле шла обычным чередом. Она была размерена звоном колокола, в который каждые полчаса звонил юнга, переворачивая склянки песочных часов: восемь склянок – смена вахты, сорок восемь – сутки прочь.
Обязанность переворачивать склянки досталась Диого Гальвани, совместившему в своём лице юнгу и кока.
Все на корабле знали, что Диого был студентом, изучал науки в Коимбре, но, покинув университет, предпочёл шаткую палубу корабля сумрачным сводам аудиторий. Не слишком-то охотно согласился Сикейра включить в состав команды бывшего студента.
Когда внезапно в лагашском порту ему преградил дорогу высокий, нескладный юноша с живыми глазами и большим подвижным ртом, он долго с подозрением разглядывал его, оттягивая решение, задавая множество вопросов.
Однако команда набиралась поспешно, каждый человек был находкой, и капитан, поморщившись, решился взять Диого в качестве младшего матроса.
Так бывший студент стал чистить трюмы, менять склянки да готовить на несложном приспособлении похлёбку для матросов и мясо для капитана. Матросы полюбили Диого: парень был покладистый, весёлый, отличный рассказчик. Его забавные истории не раз помогали коротать долгие часы вынужденного безделья во время штиля. Даже старые, любящие поворчать моряки хвалили незамысловатую стряпню Диого, а молодые матросы приобщали студента к трудной морской науке: учили ставить паруса, закидывать гафель, держать румпель, не забывая при этом посмеяться над его неудачной карьерой учёного.
– Эй, студент, – крикнул скучающий вахтенный, едва Диого появился на палубе, – расскажи, как ты зубрил латынь в Коимбре!
– Что ты смыслишь в латыни, ты, научившийся лазить по мачте подобно обезьяне, – с комической серьёзностью ответил Диого, выбрасывая за борт очистки. – Учить латынь, друзья мои и братья, почти так же сложно, как приготовить обед на сорок человек из одного сухого копыта, которое щедро выдаёт мне наш славный боцман, насквозь пропитавшийся солью всех морей и океанов. Понять склонения можно только после того, как съешь хороший кусок мяса и запьёшь его добрым вином, а так как мы, друзья мои и братья, довольствуемся жидкой похлёбкой и прокисшим пивом, то говорить о священном языке богов и героев на голодное брюхо представляется мне греховным.