Великий диктатор
Шрифт:
Абсолютно того не желая, я стал создателем религиозной идеи отказа от курения. Всё началось с того, что на одной из молодёжных гулянок в селе моего братца Ахти обозвали ущербным из-за того, что он не может курить. В итоге братишка расстроился и даже подрался с тем типом, который про него это ляпнул. А на следующий день припёрся в детский дворик, который оказался теперь в полном распоряжении племянников и меня. И ничуть не стесняясь гостей, высказал мне, мелкому, что это, типа, я виноват в его горе и мой тонтту.
Из
– Ахти, ты против того, что подобен Христу?
– …, - ожидаемо завис братец.
– Иисус Христос не курил. И значит, по-твоему, он тоже ущербный? Ведь мы все созданы по образу и подобию создателя, как и сын божий! А, значит, ты сейчас возводишь хулу на него!
Брат ошалело лупал глазами, шевелил губами, но ответил мне не сразу. А только через несколько минут, когда я уже вовсю занимался Андреасом и Ларсом, объясняя им, как нужно прорезать бойницы в слепленной из песка башне.
– Матти, а ты точно знаешь, что Христос не курил?
– задал мне этот хитрый и коварный, как ему наверное казалось, вопрос братец, но я решил переложить ответственность на более компетентного человека в этом.
– Ахти, сходи и спроси у отца Харри. Он священник, он должен это знать.
И Ахти пошёл, и спросил. Пастырь у нас был умным и образованным дядькой, и прекрасно знал откуда взялся табак в Старом Свете и в каком году. А уж что брат ответил своему оппоненту на очередных посиделках после подтверждения священником, то мне неведомо. Но волны от его ответа захлестнули наше маленькое Яали и, не удержавшись в нём, пошли распространяться дальше.
Но сначала забурлило местное общество, и священнику пришлось рассказывать в церкви, что Христос и первые христиане были некурящие. Недовольные курящие прихожане, хотя им никто и не запрещал курить, написали письмо в Улеаборгский диоцез, из-за чего к нам приезжал епископ Отто Иммануэль Колляндер, который провел разбор жалобы.
Но так же, как и наш священник, подтвердил, что Иисус Христос был некурящим. Дабы избежать повторных жалоб диоцез даже выпустил разъяснение об этом, разослав его во все приходы. Позднее эту бумагу продублировали остальные епископства княжества. Но сначала допросили всех причастных к этому казусу.
И первым на допрос к нему были вызваны мы с Ахти. Брату что? Он всё на меня свалил, а мне пришлось отдуваться по полной.
– Проходи, малыш, не бойся, - пробасил лысоватый мужчина лет пятидесяти на вид, когда я робко вошёл в кабинет нашего пастора.
Прошёл и сел на деревянную и очень неудобную
– Вот ты какой, Матти Хухта, - мужик скосил глаза на стол, на котором лежали какие-то исписанные листы.
– Читал я твои стихи, хорошо придумываешь, добро. Но только увидев тебя, убедился насколько ты мал и юн. И одолевают меня сомнения, что не ты пишешь те стихи, а кто-то за тебя. Хотя и не понимаю, зачем? Если ты не пятилетний простой ребёнок, а уже вполне сформировавшиеся личность, способная писать, считать, мечтать и сочинять, то пройдешь мою проверку.
Мля, это что сейчас такое было? Это, случаем, не инквизиция в поисках всяких вселенцев? Или дедушка и вправду сомневается, что я способен был написать стихи, а за меня их кто-то другой пишет.
– Ваше Преосвященство, - обратился я к епископу так, как и учил меня наш пастор отец Харри.
– А что вы хотите узнать?
– Всё, малыш! Всё, что ты знаешь и умеешь!
– Ну, я знаю три языка хорошо. Финский, шведский и русский. И один со словарём, английский.
– А зачем тебе английский?
– перейдя на шведский, поинтересовался дедок.
– Мой дядя купил американский дровокол, вот я и взял почитать техническое приложение к нему. А там всё на английском, - ответил я на шведском.
– И зачем тебе это?
– перешёл на довольно корявый русский, епископ.
– Так интересно же!
– ответил тоже на великом и могучем и специально выпучил глаза.
– Вот как паровая машина работает? Вы знаете?
– Хм. Поверхностно, - сознался этот очкарик, вернувшись к общению на шведском. Видимо, он ему родной.
– Вот! А я хочу знать точно! Интересно же!
– Хорошо, убедил! Ну, а стих какой-нибудь, при мне сможешь сочинить? Старые-то я твои знаю.
И придвинул ко мне листок бумаги и карандаш.
«Что же ему написать? Что нибудь про бога? А что я помню?
– я воздел глаза к потолоку и принялся копаться в своей памяти.
– О! Точно! Блок! Не совсем про бога, и помню только половину, но стихи заумные, и даже, можно сказать, что издевательские по отношению к нему и моему странному допросу. Должны они этому деду зайти».
И я принялся быстро записывать текст на листе. Спасибо моему автопереводу, сразу на финском.
Есть лучше и хуже меня,
И много людей и богов,
И в каждом — метанье огня,