Великий канцлер
Шрифт:
Дальнейшее поведение Воланда ещё более поразило публику. Развалившись в кресле, артист ничего не показывал, а оглядывал публику, машинально покручивая ухо любимого кота, приютившегося на ручке кресла.
Наконец артист прервал молчание.
– Скажи мне, рыцарь {38}, – негромко осведомился он у клетчатого гаера, – так это и есть, стало быть, московское народонаселение.
– Точно так, – почтительно ответил клетчатый.
– Так, так, так… – загадочно протянул Воланд. – Давненько, давненько
Публика внимательно слушала, полагая, что это прелюдия к фокусам. На лице у Мелузи мелькнуло выражение некоторого недоразумения, и он чуть приподнял брови. Он счёл нужным вмешаться.
– Иностранный артист выражает своё восхищение Москвой, которая значительно выросла в техническом отношении, и москвичами, – заговорил сладко Мелузи, по профессиональной привычке потирая руки.
Тут Воланд, клоун и кот повернули головы в сторону конферансье.
– Разве я выразил восхищение? – спросил артист у клетчатого.
– Нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, – доложил клетчатый.
– Так?..
– Просто он наврал, – пояснил клетчатый и обратился к Мелузи, прибавив: – Поздравляю вас соврамши.
На галёрке кто-то рассмеялся, за кулисами разлилось недоумение. Мелузи вздрогнул.
– Но меня, конечно, не столько интересуют эти автобусы, брюки, телефоны и прочая…
– Мерзость! – подсказал клетчатый угодливо.
– Спасибо, – сказал Воланд, – сколько более важный вопрос – изменились ли эти горожане психологически?.. Э?
– Важнейший вопрос, сударь, – подтвердил и клетчатый.
Римского, конферансье, артистов в кулисах охватило полнейшее недоумение, но, как бы угадав их чувства, артист молвил снисходительно:
– Ну, мы заболтались, однако, а публика ждёт чудес белой магии. Фагот, покажите им что-нибудь простенькое.
Зал шевельнулся, и тысячи четыре глаз сосредоточились именно на клетчатом.
Тот щёлкнул пальцами, крикнул залихватски:
– Три… четыре!
И тотчас, поймав в воздухе атласную колоду карт, начал её тасовать. Колода развернулась сыплющейся лентой, а потом, фыркнув, перелетела через сцену и сложилась в лапе у кота. Тот немедля соскочил с кресла, стал на задние лапы, а передними стасовал колоду и выпустил её лентой в воздух. Колода с шелестом змеёй взвилась над головами, а затем клетчатый, раскрыв рот, как птенец, всю её, карту за картой, проглотил.
– Класс! – шепнули за кулисами. Кот потряс публику. Из-за этого даже и аплодисмент не вырвался. Жонглёров публика уже видела, но никто никогда не видел, чтобы животное могло проделать такой фокус с колодой.
Тем временем клетчатый воскликнул – гап! – и выстрелил из неизвестно откуда появившегося в руке у него пистолета, а Воланд указал пальцем в партер и сказал звучно:
– Колода эта теперь в кармане у вас. Да, да. Седьмой ряд, место семнадцатое.
В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, густо покраснев, извлёк
Гражданин застенчиво тыкал колодой в воздух.
– Пусть она останется у вас на память. Она вам пригодится для покера, гражданин Парчевский. Вы совершенно справедливо заметили вчера, что жизнь без покера представляет собой одну волынку.
И видно было, как в седьмом ряду тот, фамилия которого точно была Парчевский, выпучил глаза и колоду положил на колени.
– Стара штука, – раздался голос на галёрке, – они уговорились!
– Вы полагаете? – ответил голос со сцены, – так вот что: она у вас в кармане!
Скептик сунул руку в карман штанов, но вытащил из кармана не колоду, а пачку червонцев, перевязанную банковским способом. И на пачке той была надпись – «1000 рублей».
– Червонцы, червонцы, – послышались голоса на галёрке.
– Это червонцы… – недоуменно улыбаясь, сообщил скептик, не зная, что ему делать с пачкой.
– Разве червонцы хуже игральных карт? – спросил Воланд. – Впрочем, если они вам не нравятся, отдайте их соседу.
Слова Воланда вызвали большой интерес на галёрке, но червонцев скептик никому не отдал, а стал ковырять в пачке, стараясь дознаться, настоящие это деньги или какие-то волшебные.
– Сыграйте со мной в такую колоду! – весело попросил кто-то в ложе.
– Авек плезир, – отозвался клетчатый и крикнул, – прошу всех глядеть в потолок! Три!
Тут же сверкнул огонь и бухнул выстрел. В потолке что-то треснуло, а затем меж нитями трапеций, притянутых к куполу, мелькнули белые листки и затем, трепеща и крутясь, пошли книзу. Две тысячи голов были задраны кверху.
Один листок, два, десять, затем дождь стал гуще, и менее чем через минуту падающие червонцы достигли партера.
Листы валили и валили, и червонный дождь становился всё гуще. Большинство бумажек падало в центр партера, но некоторые относило к ложам.
Снежный денежный дождь произвёл очень большое впечатление на публику. Вначале это было просто удивление, причём головы опускались по мере снижения крупного снега. Затем глаза стали вертеться – следили полёт денег.
Когда же червонцы стали падать на головы, колени, касаться рук, глаза насторожились.
Одна рука вытянулась, взяла, другая… Начали рассматривать, мять… А они всё сыпались и сыпались.
Беспокойно зашевелилась галёрка. Тогда кот отмочил такую штуку: войдя на авансцену, он надул щёки и дунул вверх. Вихрем тотчас понесло бумажки на галерею, которая встретила их гораздо более оживлённо, нежели партер.
Гамму чувств можно было точно определить. Началось со внимания, а затем во всех глазах ясно выразилось одно желание – понять, настоящие или нет?
Многие глаза устремились сквозь бумажки на свет огней, и тотчас праведные и несомненные водяные знаки кинулись в глаза. Запах также не вызывал ни малейшего сомнения: это был очаровательный, ни с чем не сравнимый, лучший на свете запах свежих червонцев. С номерами и сериями и многочисленными и солидными подписями.