Великий канцлер
Шрифт:
В половину десятого её арестовали.
С примусом по Москве
Никому не известно, где и почему разделилась компания злодеев, но свидетели утверждают, что примерно через минуту после того, как таинственная шайка покинула Садовую, Коровьева увидели в большом магазине торгсина {95} на углу у Никитских ворот. Регент с большим достоинством вошёл в зеркальные двери и приятно улыбнулся. Необыкновенно суровый мужчина, стоящий у дверей, преградил регенту путь и сказал:
–
Регент поглядел на него с достоинством и ответствовал:
– С какими котами? Я вас не понимаю!
Мужчина в удивлении вылупил глаза, не понимая, куда же девался чёрный кот с примусом в лапах, вошедший вместе с Коровьевым. Делать было, однако, нечего, мужчина, дико улыбнувшись, пропустил Коровьева, а сам стал заглядывать во все закоулки, ища мерзавца кота. Но нигде его не нашёл и, пожимая плечами, опять утвердился на своём посту у выходных дверей.
В магазине торгсина было до того хорошо, что у всякого входящего замирало сердце. Чего только не было в сияющих залах с зеркальными стёклами!
У самого входа налево за решётчатыми загородками сидели неприветливые мужчины и взвешивали на весах и кислотой пробовали золотые вещи, которые совали им в окошечки разнообразно одетые дамы. Направо в кассах сидели девушки и выдавали ордера. А далее чуть не до потолка громоздились апельсины, груши, яблоки. Возведены были причудливые башни из плиток шоколаду, целые строения из разноцветных коробок папирос, и играло солнышко на словах «Золотой ярлык» и «Ананасы экспортные». А далее прямо чудеса в решете. Лежала за стёклами толстая, как бревно, в тусклой чешуе поперёк взрезанная сёмга двинская. В кадушках плавала селёдка астраханская, грудами лежали блестящие коробки, и надпись свидетельствовала, что в них килька ревельская отборная. О сыре и говорить нечего, как мельничные жернова навален он был на прилавок, и, лишь проворный приказчик вонзился в него страшным ножом, он плакал, и жирные слёзы стекали из его бесчисленных ноздрей.
Вскинешь взор, и кажется, что видишь сон. Массандровская мадера, портвейн, херес, шампанское, словом, все вина, какие только может потребовать самый прихотливый потребитель, все были тут в бутылках.
– Хороший магазин, – звучно сказал Коровьев, хотя никто и не интересовался его мнением и никто не просил его магазин этот хвалить. И тут же он подошёл к фруктам.
– С котами нельзя, – в негодовании сказала белая женщина.
– Извиняюсь, где вы видите кота? – спросил Коровьев и приставил ладошку к уху, как тугоухий. Женщина моргнула глазами и отшатнулась. На том самом месте, где почудился ей чёрный кот на задних лапах, стоял толстяк в клетчатом с продранным локтем, правда, с кошачьей рожей, но в кепке и с примусом в руке.
– Почём мандарины? – осведомился Коровьев.
– 30 копеек кило, – ответила поражённая женщина.
– Жарко. Кушай, Бегемот, – пригласил Коровьев.
Спутник Коровьева передал примус Коровьеву, взял верхний мандарин, облупил его в один взмах и тут же, чавкнув, сожрал его, а затем принялся за второй.
Смертельный ужас поразил женщину.
– Вы с ума сошли! – закричала она, – чек подавайте! Чек! – и уронила конфетные щипцы.
– Душенька, – задребезжал Коровьев, – не при валюте мы сегодня…
А Бегемот лапу сунул в шоколадную пирамиду, выдернул плитку, отчего вся пирамида рухнула. Женщина сделалась жёлтой, как батумский лимон, и пронзительно и тоскливо завыла:
– Палосич!
И не успел ещё Бегемот прожевать шоколадку, как Павел Осипович возник у прилавка.
Утро 25/I. 34.
Он вмиг оценил положение и, не вступая ни в какие пререкания с Коровьевым или Бегемотом, воскликнул:
– Сверчков! Милицию!
Пронзительная трель у дверей ответила Палосичу. Приказчики бросили ножи и выставили лица из-за прилавков. Бегемот отступил к громадной кадке с надписью «Сельдь керченская» и запустил в неё лапу.
– Ты что делаешь, гад?! – вскричал приказчик в белом халате и котиковой шапке.
Трель повторилась.
Вечер 25/I. 34.
Проглотив кусок керченской селёдки, Бегемот повёл речь.
– Граждане-товарищи! Что же это делается? Ему можно? – Тут он указал лапой на человека, одетого в сиреневое пальто. Этому человеку приказчик резал балык, источающий масло. – Ему можно? А коту, который починяет примуса, нельзя?
1/II. 34.
Трель загремела отчаянно. В гастрономическое отделение потянулась публика.
– Горько мне! Горько! – как на свадьбе вскричал спутник Коровьева и ударил себя в грудь. Приказчик замер с ножом в руке. Тут спутник, очевидно самого себя расстроив, размахнулся и ударил кулаком в грудь сиреневого человека. Тот слетел с ног и рухнул прямо в кадку с керченским рассолом, так что брызнуло в разные стороны. В то же мгновение возникли двое милиционеров возле самых мандаринов.
Их явление было, впрочем, кратковременным. Коровьев преградил им путь со словами:
– Эх, добрые души! Ну чего вам-то ввязываться в это печальное дело?
Он дунул и крикнул:
– Исчезните!
После этого оба милиционера растаяли в воздухе буквально так, как тает кусок рафинаду в горячем чаю.
Дикий голос рявкнул в толпе покупателей: «Иностранца бьют!», Павел Иосифович куда-то метнулся, кот овладел примусом и вдруг широко плеснул керосином прямо на фрукты. И ранее, чем успели мигнуть, спичку, что ли, кто-то успел швырнуть, только апельсины в ящиках за прилавком вспыхнули.
И всё смешалось. Девушки выбежали из-за прилавка, крича: «Пожар!» {96} Шарахнулась публика, а огонь, весело лизнув шоколадную пирамиду, бросился вверх, и загорелись бумажные розовые ленты на корзинах. Ещё мгновение, и огонь пошёл жрать полотняную штору на окне. Что-то затрещало и посыпалось, и видны были скачущие через прилавок приказчики, и лез на карачках из магазина в испорченном сиреневом пальто исступлённый человек, и побежала публика из магазина, и вылетело стекло, и свистели опять, и слышен был вопль Павла Иосифовича: «Пропустите к телефону!»… Сам же господин Коровьев и спутник его тут же бесследно исчезли.